Тяжелая наркотическая вялость все еще не покидала меня, и я смутно сейчас все для меня оставалось смутным - почувствовала, что это даже к лучшему. Мне показалось, что где-то в отдалении возвышается нечто большое, темное и ужасное, неясно вырисовывающееся на фоне стены и постоянно бормочущее; но какая-то часть меня самой пока сопротивлялась и не желала взглянуть на этот предмет. Я постаралась утихомирить свой растерявшийся рассудок, плотно уткнулась лицом в одеяла, и сонные мысли...
Я не имела представления, сколько времени прошло, прежде чем сознание вторично посетило меня: вроде бы не очень много. На этот раз пробуждение было окончательным, резким и пугающим. Я внезапно полностью проснулась и вспомнила все, что произошло. Даже поняла, где нахожусь. Я снова оказалась в Дар-Ибрагиме. Прежде, чем среагировало сознание, обоняние успело подсказать ответ на этот вопрос: затхлый воздух, пыль, аромат масляной лампы и то, что я не спутала бы ни с чем другим, - резкий запах табака Хэрриет. Я находилась в одном из складских помещений под дном озера, запертая за массивной дверью подземного коридора, по которому мы с Чарльзом бродили в поисках дивана принца...
Вот, значит, как вышло. Именно эта мысль без умолку блуждала в потаенных уголках моего сознания в ожидании того момента, когда я снова восстану из небытия; та самая мысль, которую я настойчиво отталкивала от себя.
Беседа в диване принца. Двоюродная бабка Хэрриет. Генри Грэфтон... Я видела лишь одно объяснение всего этого чудовищного маскарада Грэфтона, его стремления сломить мое упорство, желания избавиться от запылившихся китайских статуэток и столь любимых бабкой книг, даже появления блеснувшего мельком на пальце Халиды рубинового перстня: с Хэрриет случилось нечто такое, что эта шайка всячески стремится скрыть.
Нет, она не просто больна или помешалась - эти люди должны были гарантировать себе полную безопасность перед возможностью приезда в Дар-Ибрагим кого-либо из членов семейства, возжелавших урегулировать вопрос о наследстве. Причем если Лесман или Халида могли бы при этом решиться на какой-нибудь отчаянный шаг, то едва ли на него осмелился бы Генри Грэфтон: для него самого риск был бы слишком велик даже в сравнении с размерами возможной награды. Не могла она быть и невольной пленницей вроде меня, поскольку никто не ограничивал моих прогулок и блужданий по дворцу - днем я могла ходить куда и где угодно.
Значит, ее попросту нет в живых. И по какой-то причине смерть эту следовало хранить в тайне...
В это мгновение кожа моя, несмотря на тепло затхлой комнаты, буквально покрылась мурашками, причем я почувствовала, что тому может быть лишь одна-единственная причина. Какое бы объяснение ни крылось за дурацким маскарадом, ночными блужданиями и теперь вот этой тщательно разработанной операцией по возвращению меня в их сети, мне вскоре предстояло узнать, в чем именно оно состоит, хотя я и допускала, что скорее всего оно окажется безрадостным для меня.
И Чарльз, который, очевидно, Бог знает каким образом заподозрил, что именно здесь творится, был сейчас за много миль от меня, приближаясь к Дамаску и увлекая за собой Хамида. Даже если Хамид все же настиг его и убедил вернуться, то потребуется немало времени, чтобы они смогли напасть на мой след. В "Финикии" меня никто не хватится, да и Бен сказал: "Приезжайте когда сможете..."
Кристи Мэнсел бесследно исчезла.
Как Хэрриет и ее маленькая собачонка Самсон.
Или как гончие Габриэля, навеки запертые в пыльных чертогах рассыпающегося дворца...
Но какое же это дикое, безумное отупение, идиотская одурманенность наркотиками - ведь надо хотя бы попытаться что-то придумать, как-то противостоять безвольной вялости моих нервов и размякших членов. Я постаралась напрячься, резко села на постели и огляделась.
Постепенно помещение стало приобретать более четкие формы. Пара метров пыльного пола рядом с кроватью, на который падал слабый свет, низкий, покрытый паутиной потолок, шероховатый камень стены, с которой свисал подвешенный на крюк пучок каких-то кожаных ремней и железок - сбруя, наверное... Снаружи снова послышалось еле различимое потрескивание фитиля масляной лампы. Блеклый свет пробивался сквозь крохотное зарешеченное отверстие и освещал пространство не более одного-двух метров, едва различимое и заваленное какими-то корзинами, ящиками, жестянками, напоминающими маленькие канистры из-под бензина...
Я правильно определила свое местонахождение. На вентиляционное отверстие падал свет от лампы, которая стояла в подземном коридоре, а темневшая под ней дверь являла собой один из тех накрепко сколоченных заслонов с неприступными запорами, который мы с Чарльзом наблюдали ранее. Насчет это двери не оставалось никаких сомнений. Окон тоже нет.
Стояла гнетущая, густая и удушливая тишина, подобная тому безмолвию, которое встречается в пещерах.
Молчание подземелья.
Я сидела, не шелохнувшись, прислушиваясь. Тело словно окаменело и кое-где побаливало, словно от ушибов, хотя головная боль прошла. Ее сменили ясность ума, которая в тот момент показалась мне еще более тяжкой и мучительной, и странное ощущение какой-то стремительности, поспешности, легкой подвижности и щемящей уязвимости, которое, наверное, испытывает улитка, вырванная из своей раковины и мечтающая лишь о том, как бы поскорее забраться обратно.
Тишина была вездесуща. Я не имела ни малейшей возможности определить, есть ли во дворце помимо меня еще хоть одна живая душа. Казалось, будто меня заживо замуровали.
Эта стереотипная фраза пронзала мое сознание, не вызывая никаких мыслей или эмоций, а затем, подобно отравленной стреле, возвращалась, поскольку вместе с ней приходило стремительное видение скалы над головой - многих тонн камня и земли с простиравшейся еще выше толщей воды; рукотворной, не без изъянов, подпорченной временем, как и все остальное во дворце, конструкции. Вес этой массы был чудовищен и, если в слоившемся надо мной камне найдется хотя бы крохотная трещинка или произойдет малейшее движение почвы...
Затем, почувствовав, как все тело покрылось мурашками, я услышала в мертвой тишине подземелья слабое поскрипывание оседающих пластов почвы. Я вскочила, застыв на месте и покрываясь потом, покуда ко мне не прорвался, подобно струе чистого воздуха, голос здравого смысла. Ведь это тикали мои, собственные часы. Я на цыпочках подкралась к двери и замерла, подняв руку как можно ближе к вентиляционному отверстию. Часики были едва видны. Маленький стеклянный кружочек показался мне лицом друга, а знакомое тиканье вернуло благоразумие и позволило удостовериться в том, что сейчас без нескольких минут шесть.
Когда я приняла предложение Грэфтона подвезти меня, было около четырех. Значит, я находилась без сознания более двенадцати часов.
Я приложила ладонь к двери и что было сил надавила, одновременно проверяя на прочность задвижку - та скользила с бесшумной мягкостью, хотя дверь от этого не сдвинулась ни на миллиметр. Подобный результат был настолько естествен, даже предрешен заранее, что я восприняла его без малейшего намека на волнение. Все мое внимание было теперь обращено на то, чтобы вытеснить из сознания образ тысяч тонн камня и воды, зависших у меня над головой.
Звук, который совсем недавно показался бы мне воплощением угрозы, раздался как предзнаменование окончания всего этого кошмара. В замке повернулся ключ.
Когда дверь, удерживаемая хорошо подогнанными и обильно смазанными петлями, мягко отворилась, я уже сидела на постели и, как мне показалось, со вполне спокойным видом пыталась (за счет напряжения спины и чопорного выражения лица) скрыть тот факт, что ничуть не верила в свою способность твердо стоять на ногах. Во рту совсем пересохло, сердце молотом колотилось в груди. Я не имела ни малейшего представления о том, что меня ждет.
Мне было страшно.
В дверном проеме стоял Джон Лесман, а за ним виднелась фигура Халиды, как всегда с подносом в руках. Едва дверь открылась, до меня донеслись запахи кофе и супа. Если бы я раньше подумала об этом, то наверняка ощутила бы дикий голод, однако сейчас этого не случилось. Лесман поставил лампу в стенную нишу, а девушка проскользнула у него за спиной и опустила поднос на какой-то ящик. Ее подведенные тушью глаза скользнули в мою сторону, и я заметила промелькнувшее в них выражение удовлетворения. Уголки ее рта тронул слабый завиток злорадной ухмылки. Шелковое с золотистой отделкой платье чуть шелестело, и я сразу же вспомнила, в каком состоянии должен пребывать мой собственный наряд, тем более после долгого лежания на ворохе одеял; о прическе не хотелось даже думать.
Я проигнорировала ее появление и обратилась к Лесману:
- Что с ней случилось?
- С кем?
- С моей бабкой Хэрриет, разумеется. И не надо фокусов, я поняла, что ваш мерзкий приятель разыграл передо мной спектакль. Где моя бабка?
- Она умерла.
- Умерла? - резко переспросила я. - Вы хотите сказать, что ее убили?
Краем глаза я увидела, как шевельнулся шелк платья Халиды. Лесман быстро повернулся ко мне. Он стоял спиной к лампе, так что лица я почти не различала, однако голос его зазвучал довольно нервно:
- Вы тоже не разыгрывайте мелодраму. Ничего подобного я не хотел сказать. Она умерла естественной смертью.
- Мелодраму?! И это говорите мне вы? Со всеми вашими подземными застенками, большеглазыми чаровницами и милыми пантомимами в стиле белого работорговца, наслаждающегося обществом благородной дамы? Ищите простачков в другом месте! - гневно добавила я. - Когда она умерла и отчего?
- Я не намерен отвечать на ваши вопросы, - напряженно проговорил он. Ее лечил доктор Грэфтон, пусть он и объясняет.
- Он уж точно объяснит, - заметила я.
Лесман уже направился к двери, однако мой тон заставил его обернуться и посмотреть на меня. Сейчас свет падал ему на лицо, и я заметила его оценивающее, даже встревоженное выражение. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но раздумал и не произнес ни слова. Мне показалось, что он весь какой-то раздраженный: лицо осунулось, глаза ввалились, под ними набрякли мешки, выдававшие недосыпание, а кроме того морщины, которых я раньше не замечала и которым там вроде бы не полагалось быть. Чего же определенно не было на его лице прежде, так это распухшей ссадины в уголке рта, и омерзительного вида отметины, похожей на шрам, и тянувшейся от скулы к уху. Я только собиралась было заговорить с ним об этом, как послышался голос Халиды, быстрый и злобный:
- Не позволяй ей так разговаривать с тобой. Ты здесь господин.
Я рассмеялась:
- Да, похоже, так оно и есть. Кстати, для начала, кто это вас так разукрасил? Вы, похоже, в самом деле считаете, что я у вас в руках? Что ж, посмотрим. И уверяю вас, что вам есть смысл меня послушать, а потом отпустить. Я хочу уйти отсюда, причем немедленно. Если, конечно, вы не возражаете.
Лесман коротко и резко вздохнул - то ли от гнева, то ли чтобы собраться с силами. Голос его зазвучал подчеркнуто сдержанно:
- Уверен, вам именно этого бы и хотелось. Но все же придется задержаться. Чуть позже доктор Грэфтон зайдет к вам.
- Я требую встречи с ним прямо сейчас. Только умоюсь сначала. Более того, прошу вернуть мне мою сумочку.
- Она лежит рядом с вашей кроватью. И давайте без глупостей. Пора бы понять: будете делать то, что вам скажут. Вот, поешьте. Сейчас мы вас оставим, и если вам присуще чувство здравого смысла, то вы воспримете случившееся достаточно спокойно. Будете вести себя нормально - с вами ничего не случится. Пойдем, Халида.
- Не нужна мне ваша чертова еда! - гневно воскликнула я. - Прекратите изображать из себя официанта и немедленно проводите меня в ванную.
- Потом, - буркнул он.
Проходя за его спиной, Халида бросила на меня такой прощальный взгляд, что мне захотелось отвесить ей пощечину. Следом вышел Лесман, притворяя за собой дверь.
Я вскочила и резко проговорила: