Двое мужчин бросились к нему, явно желая помочь, а третий стал подтягивать мула. Но тут послышался высокий и пронзительный крик Насируллы, и я заметила, как толпа снова замерла на месте, повернувшись уже в его сторону. Похоже, были там и женщины - до меня донесся крик одной из них, очень похожий на ругательство. Грэфтон на секунду замешкался и чуть покачнулся, когда мужчина, взявший половину его ноши, внезапно бросил ее на землю и отошел.
Насирулла, продолжая что-то кричать, кинулся к Грэфтону, а когда тот повернулся к нему лицом, снова вскинул револьвер и с расстояния не более чем десять метров выстрелил.
Грэфтон упал. Когда он выронил свой груз и медленно, очень медленно завалился на него всем телом, Насирулла поднял револьвер дулом вверх и побежал вперед. Толпа устремилась за ним.
Чарльз снова увлек меня под деревья:
- Нет, нет, ты уже ничего не сможешь сделать. Он умер, это ясно. Кристи, девочка моя, нам пора сматываться отсюда, покуда не началась более крупная заваруха.
Меня била дрожь, да такая сильная, что я некоторое время не могла разжать руки, вцепившиеся в руку Чарльза.
- Это был Насирулла, - стуча зубами, выдавила я. - Наверное, это из-за Халиды...
- Это уж точно. Похоже, Насирулла пытался спасти товар, а Грэфтон не успел остановить его прежде, чем тот обнаружит ее тело. Или он просто стал допытываться у Лесмана, куда подевалась сестра, и парень, как мы видели, объяснил ему, что и как. Держись, милая, вот здесь мы сможем спуститься к броду. Ну, ты как, в порядке? И давай поскорее уйдем отсюда, хорошо? Я и в лучшие-то времена не искал встреч с арабской толпой, а если сейчас они нас здесь обнаружат, то едва ли остановятся, чтобы насладиться моей элегантной речью на литературном арабском языке. Тебя они, к счастью, всего лишь изнасилуют, а мне не хотелось бы быть кастрированным в день моей помолвки.
- Ай, да мой могучий и смелый кузен, - воскликнула я с коротким смешком, к которому примешивалась изрядная толика истеричных ноток, тем не менее я смогла взять себя в руки.
Он сжал мою ладонь, и мы, освещаемые теперь уже постепенно угасающим заревом, спустились по скалистой тропинке, перебрались через все еще окрашенные пурпуром воды Адониса и вскоре вступили под безопасную сень растительности на противоположном берегу.
ГЛАВА 20
Мой пес, доставленный с Салюка королем.
Старинная арабская поэма
Наступил полдень. Высокое жаркое солнце затопило своими лучами деревенскую улицу. Мы сидели на кромке невысокой стены местного кладбища и ждали машину, которая должна была отвезти нас в Бейрут. После того как мы покинули пылающий дворец, трудно уже было припомнить все детали случившегося. У меня, например, совершенно не отложилось в памяти, как мы взбирались по тропинке, направляясь в деревню. Скорее всего я брела на "автопилоте", который подпитывался смесью из реакции на пережитое, чувства любви и остаточного воздействия паров гашиша.
Единственное, что я зафиксировала в сознании из событий того дня, был какой-то причудливый, изолированный от всех прочих воспоминаний кошмар, в котором перемешались воедино палящие глаза, нежный, как стук дождя, стук лошадиных копыт и козлиный запах, поскольку (как мне потом сказал Чарльз) мы потревожили спящее стадо. И еще сохранившийся в самом уголке памяти образ фавна, который наконец оторвался от завораживающего зрелища пожара и оказал нам самую что ни на есть практическую помощь, предложив проводить до деревни.
Именно он сопровождал нас, пока мы шли по пустынным улицам к одному из стоящих почти у края деревни домов, который располагался чуть поодаль от дороги, отделенный от нее террасой яблоневых деревьев. Свет в доме не горел, однако мы сразу заметили бодрствующую женщину, с некоторой опаской поглядывающую из дверей на пожар, который все еще полыхал на противоположном конце долины, вздымая над облаками дыма редкие уже языки пламени.
Паренек прокричал ей что-то в знак приветствия, вслед за чем последовал поток дополнительных объяснений. Голова у меня шла кругом, а сама я настолько устала, что толком не обратила внимания ни на его слова, ни на то, что за ними последовало. Я мечтала лишь о том, чтобы поскорее сбросить с себя влажную и грязную одежду, улечься где-нибудь в уголке и уснуть.
Руки Чарльза почти вознесли меня по грубым крутым ступеням террасы. Он, должно быть, устал не меньше меня, потому что, насколько я запомнила, ему пришлось сначала немного прийти в себя и собраться, прежде чем заговорить с женщиной по-арабски. Через несколько минут их разговора, который велся при активном содействии фавна (невидимого для моих глаз), мы были допущены в дом; там, за разделяющей единственную комнату занавеской, я разделась при свете маленькой желтоватой свечки, завернулась в какой-то просторный, хлопчатобумажный и вроде бы чистый балахон, извлеченный из стоящего в углу сундука, улеглась на постель, застланную одеялами - на сей раз довольно пахучими, - и почти тут же уснула. Последнее, что я запомнила, был голос моего кузена, мягко говорившего по-арабски и ожидавшего, как я узнала позже, прихода мужа хозяйки и одновременно старосты, который, естественно, также отбыл на пожар.
***
Итак, все прояснилось. Генри Грэфтон был мертв - его настигла в общем-то безболезненная смерть, - тогда как Лесман успел благополучно скрыться в горах Верхнего Ливана. Я так и не узнала, что сталось с ним потом, хотя, надо признать, особенно этим и не интересовалась. Он исчез, безликий и похожий на тень ночной охотник, вместе со своей гнедой лошадью и гончими Габриэля, ставший, как и бедная Халида, жертвой безоглядной алчности Грэфтона.
Нашли и тело девушки - по странной причуде ветра и огня подземный коридор почти не пострадал, а вместе с ним сохранилось и содержимое мрачного склада, который, как ни странно, оказался почти пустым, хотя прибывшая на рассвете полиция все там тщательно обыскала и даже что-то конфисковала.
Следующим был наш черед. Утром мы ответили на первую серию вопросов, после чего полиция спустилась на плато, где на утесе, подобно почерневшему зубу, высились руины дворца, все еще окутанные слабым дымком. С высоты, где мы сидели, была видна поблескивающая поверхность озера - спокойная и похожая на ограненный драгоценный камень в нетронутой огнем зеленой оправе. И плато, и обуглившийся дворец были наводнены белеющими точками людей - словно труп животного, кишащий личинками. Скорее всего это были действующие тайком от полиции мародеры, вознамерившиеся поживиться уцелевшим после пожара имуществом.
Я чуть повела плечами и наконец прервала молчание:
- Интересно, обрадовалась бы она нашему приезду?
- Насколько я помню старушку, - решительным тоном проговорил Чарльз, она бы пришла в восторг, узнав, что подняла на дыбы весь дворец, и рассмеялась, издав леденящий душу вопль, при виде того, как мы вместе с мышами и крысами плюхаемся в озеро. Что ж, по крайней мере эти гончие поставили красивый росчерк пера в конце бабулиной легенды. Грандиозный погребальный костер. Теперь в Ливане ее никогда не забудут.
- Похоже на то, что большинство местных жителей сохранят на память о ней по паре сувениров, - сухо заметила я. - А твои "гончие Габриэля", Чарльз? Если склад не сгорел, то они все еще должны быть там.
- Ну, такую встряску они едва ли перенесли. - Он кивнул на простирающуюся под нами панораму. - В любом случае, будь я проклят, если пойду туда и начну состязаться с этими шакалами. Когда-нибудь найду другую такую же пару и куплю ее в память о старухе. Да Бог с ними...
Появилась ватага ребятишек, слишком юных, чтобы сидеть за партой или принимать участие в разграблении дворца, которые сначала гоняли жестяную банку, а потом остановились, чтобы поиграть в пыли под кладбищенской стеной. Неслышно подкрались два или три тощих пса, которые принялись вынюхивать объедки. Трехлетний мальчуган кинул в самую маленькую из собак камень, та машинально дернулась в сторону и скрылась за ржавой бочкой из-под бензина. Мимо промчался грязный белый петух, явно нацелившийся на щипаную коричневую курицу.
- Любовь вездесуща, - заметил Чарльз. - И это, моя милая Кристи, напоминает мне...
Мне так и не удалось узнать, что именно ему напомнила эта картина, а спросить я не посмела. Окутанный дизельным дымом, скрипя тормозами, показался туристский автобус, остановившийся метрах в пятидесяти от того места, где мы сидели. Водитель повернулся и указал рукой в сторону развалин Дар-Ибрагима, затем заглушил двигатель и вышел, чтобы открыть дверь.
Из автобуса повалили пассажиры. Это была группа англичан, в которой все знали друг друга; разговаривая и смеясь, они по двое и по трое направились к краю долины, откуда принялись разглядывать дымящиеся руины. Защелкали фотоаппараты. Я слышала, как водитель принялся рассказывать кому-то одну из версий случившегося. Легенда росла как на дрожжах.
Мы с Чарльзом продолжали тихо сидеть. Детвора, смущенная появлением иностранцев, попятилась и вскоре оказалась рядом с нами. Маленькая собачонка, с грязной, взъерошенной как лепестки увядшей хризантемы шерстью, появилась из-за бензиновой бочки и устремила алчущий взгляд своих блестящих глаз на печенье, которое грызла одна из женщин.
Ее приятельница - тучноватая дама в соломенной шляпке и строгом костюме из джерси - опустила камеру и стала оглядываться:
- Как жалко, что сама деревенька такая неказистая, - проговорила она тщательно поставленным голосом типичной представительницы средних классов. Хотя мечеть вроде бы ничего. Интересно, они разрешат их сфотографировать?
- А вы что-нибудь им предложите.
- Ну, ради этого не стоит и стараться. Помните, как ужасно вел себя в Баальбеке тот старик с верблюдом? И у этого тоже такой неприятный вид. Посмотрите, как он уставился на меня.
- Все они бездельники. Ей бы сейчас в поле пахать, чтобы прокормить такую ораву. Вы только посмотрите на них - мал-мала меньше. Отвратительное зрелище! Впрочем, он бы неплохо смотрелся, если бы его хорошенько отмыть...
Лишь почувствовав, как задрожало тело сидящего рядом со мной Чарльза, я поняла, о ком идет речь. На самом деле кузен был чист как горная речка, словно на него потратили целую упаковку "Омо", хотя на щеках за два дня и успела отрасти жесткая щетина, да и из одежды на нем были все те же нелепые хлопчатобумажные штаны, подпоясанные потрескавшимся позолоченным ремешком, а рубаха не столько скрывала, сколько выставляла напоказ его смуглую грудь. Зато мое платье, успевшее подсохнуть, превратилось в ворох очаровательного тряпья, а ободранные и исцарапанные голые ноги отнюдь не казались подвергшимися воздействию патентованных моющих средств. Не облагородило купание в озере и внешний вид моих сандалий. Красный клетчатый платок, который Чарльз дал мне накануне ночью, прикрывал часть того, что некогда называлось прической, а поблескивающий на пальце рубин Хэрриет смотрелся как последний писк моды лондонской барахолки.
Я почувствовала, что моя челюсть тоже начинает медленно отпадать, но Чарльз успел пробормотать сквозь зубы:
- Не мешай им, - хотя женщины уже отворачивались от нас.
- Нет, явно не то, - проговорила тощая дама. - Есть места и получше. О, смотрите-ка, они уходят. Ну надо же, какой подарок судьбы наблюдать подобное! Как, вы сказали, называется это место?
Она отправила в рот последний кусочек печенья и вытерла пальцы носовым платком. Ребятня осталась явно разочарованной, а у собачонки поникли уши, хотя дамы этого уже не видели. Автобус отъехал. Вслед ему полетело несколько камней, потом малыши вновь переключили свое внимание на собаку. Чарльз, щелкнув пальцами, сказал ей что-то по-арабски, и она медленно, крадучись спряталась за его ногами.
- А вообще-то они совершенно правы, - высокомерным тоном произнесла я. - Одно слово - бездельники. Сидят здесь и смеются! А ты мог хотя бы попрошайничать или еще чем-нибудь заняться. Глядишь, и деньгами разжились бы! Если после всего случившегося полиция откажется подбросить нас до места...
- То придется топать пешком и ты будешь вместе со всеми детьми покорно плестись у меня в кильватере. Смотри-ка, еще одна машина. Как думаешь, опять полиция? Впрочем, это явно не за нами - решеток на окнах недостает.
- Похоже на такси. Как ты считаешь, нас подвезут в кредит, если мы скажем, что остановились в "Финикии"?
- Ни в коем случае. Судя по нашему виду, нам даже приблизиться к машине не разрешат.
- Ну уж не знаю! Ты, например, вполне прилично смотришься, а вот мне бы немного ополоснуться не помешало...
- Бог ты мой! - Чарльз, который начал было привставать, снова плюхнулся на стену.
В дальнем конце деревенской улицы появилась большая сияющая машина, которая вскоре остановилась рядом со скоплением полицейских фургонов. Выскочивший водитель открыл заднюю дверь, и из кабины вышел мужчина высокий, определенно англичанин, о чем можно было судить как по его костюму, так и по уверенной манере держаться.