Он с сомнением покачал головой, хотя блеснувшее в его глазах любопытство подтвердило разумность моей предосторожности.
- Попробовать, конечно, можно, но когда она получит вашу записку или вы получите ответ на нее... У ворот там стоит привратник... - он пожал плечами, - ...но он всегда говорит, что никого не велено пускать внутрь. Он принимает товары, расплачивается за них и сам же получает или отвозит письма, если таковые имеются. Сама дама давно уже никого не принимает, разве что доктора.
- Доктора? Она что, больна?
- О нет, сейчас уже нет. Но мне кажется, я слышал что-то об этом в прошлом году, месяцев шесть назад, осенью, и с тех пор к ней регулярно приезжает доктор. Потом она поправилась и сейчас чувствует себя довольно неплохо.
"Да, она определенно поправилась, - подумала я, - коль скоро прислала нам свое очередное лаконичное уведомление насчет завещания".
- Это был бейрутский доктор?
- Да, англичанин.
- Вы знаете, как его зовут? - и чуть извиняющимся тоном добавила:
- Если мне не удастся повидать ее, я, возможно, могла бы получить от него какие-то сведения.
Портье не помнил его имени, но пообещал выяснить, и когда я в следующий раз проходила мимо его стойки, ответ был готов: доктор Генри Грэфтон, проживающий где-то в районе площади Мучеников. Я поблагодарила его, поднялась в свой номер, пододвинула телефонный справочник и принялась искать - Грэфтон Г. Л.
В нем действительно был его номер. После нескольких попыток мне удалось дозвониться. Какой-то мужчина по-арабски ответил мне, однако, после того как мы все-таки разобрались, что к чему, используя его великолепный французский, а затем еще более совершенный английский, меня ожидало разочарование.
- Нет, доктора Грэфтона дома нет, доктор Грэфтон некоторое время назад покинул Бейрут. Да, по делам. Если он может чем-то помочь мне...
- Мне бы хотелось поговорить с ним по поводу одной из моих родственниц, - сказала я. - Конкретно, миссис Бойд. Насколько мне известно, несколько месяцев назад, когда он находился в Бейруте, она была его пациенткой. Интересно, он и сейчас продолжает навещать ее? Дело в том, что...
- Миссис Бойд? - голос у моего собеседника был явно озадаченный. Боюсь, у нас нет пациентов с такой фамилией. А где она живет?
- Она живет под Бейрутом, в местечке, которое называется Дар-Ибрагим. Кажется, это неподалеку от деревни Сальк.
- Дар-Ибрагим? - Темп его речи убыстрился. - Вы имеете в виду леди Хэрриет?
- Но... да, я... пожалуй, именно ее, - проговорила я, чувствуя, что совершенно по-дурацки заикаюсь. - Я забыла... ну да, конечно, леди Хэрриет.
- Насколько мне известно, она чувствует себя прекрасно, - произнес голос, - однако ее определенно нет в списке моих пациентов. После отъезда доктора Грэфтона я обслуживаю его пациентов, но она написала мне и сообщила, что уже все устроила.
В голосе появились новые нотки, возможно выражавшие недоумение, и мне захотелось спросить, как она все устроила и что именно, однако я тут же поняла, что это бесполезно.
"Не исключено, - подумала я, - что это было очередное ее письмо, в котором она вновь заявляла о своем уходе из этого мира, отречении от Англии, отказе от услуг врачей, а может, просто излагала свое очередное завещание".
- Могу я поинтересоваться, с кем имею честь разговаривать? - спросил голос.
- Я - внучатая племянница леди Хэрриет. Меня зовут Кристабель Мэнсел. В Ливане я на отдыхе, но мне... никому из нас давно уже ничего не известно о моей бабке. Я уже начала подозревать, не умерла ли она, но потом узнала, что она жива, а в отеле - я остановилась в "Финикии" - мне сказали, что ее лечил доктор Грэфтон. Поэтому я и решила позвонить ему и узнать возможные подробности. Вы сказали, он уехал из Бейрута? Но он хоть в Ливане? С ним можно связаться?
- Боюсь, нет. Он отправился в Лондон.
- Понятно. Что ж, большое спасибо. Попытаюсь сама с ней повидаться.
На другом конце провода возникла небольшая пауза, затем подчеркнуто бесстрастный голос произнес:
- Считается, что она ведет очень уединенный образ жизни.
- Да, - согласилась я, - понимаю. Но в любом случае, большое спасибо за помощь. До свидания.
- До свидания.
Я повесила трубку и усмехнулась. То, что подразумевал обладатель этого приятного голоса, можно было определенно сформулировать как арабский эквивалент: "И с наилучшими британскими пожеланиями удачи".
Позже позвонил Чарльз и сказал, что отец Бена задержался, а потому сам он сможет выбраться не раньше, чем в воскресенье вечером, а то и позже.
- Но клянусь всеми святыми, - выразительно заверил меня кузен, - в понедельник я костьми лягу, но буду у тебя.
- Не надо ничем ложиться, - успокоила я его, - по крайней мере до тех пор, пока не купил голубые четки. Сам же говорил, что в этой стране может произойти что угодно.
Я ни словом не обмолвилась о собственных поисках следов бабки, равно как и о том, что у меня стало зарождаться довольно живое любопытство по поводу столь нетривиального затворничества обитательницы Дар-Ибрагима.
***
Гостиничный портье постарался явно на славу, чтобы организовать мне удобное и дорогое путешествие. Это была громадная американская машина с острыми закрылками, кондиционером, голубыми четками от сглаза и болтающейся перед лобовым стеклом цитатой из Корана: "Во всем положись на Аллаха".
Помимо всего прочего автомобиль был снабжен высотомером. Я поначалу не подумала о его истинном предназначении, однако мой водитель - бойкий узколицый парень по имени Хамид - объяснил, что мы одним махом поднимемся от уровня моря почти на два с половиной километра, поскольку истоки Адониса находятся в горных районах Ливана. Я уселась рядом с ним на переднее сиденье и с любопытством поглядывала на высотомер, когда перед Вавилоном машина свернула с побережья и стала взбираться в горы.
Хамид явно недооценил количество "махов", которые нам понадобятся для достижения цели. Поначалу дорога поднималась полого, пролегая между вереницами деревьев и расположенными террасами полями. Кругом росли заботливо ухоженные яблони, буквально усыпанные созревающими плодами, а по пыльной дороге бегали куры и играла темноглазая детвора. Однако вскоре дорога словно стряхнула с себя миниатюрные зеленые поселения и стала более круто забирать вверх, извиваясь между последними остатками сельскохозяйственных угодий, пока йод колесами не оказалась иссохшая, почти окаменевшая почва. Но и здесь почти каждое крохотное скопление тщательно обработанной земли использовалось под выращивание яблок, хотя урожай выглядел уже гораздо скромнее. На более обнаженных террасах произрастали тоненькие зеленые полоски каких-то злаков, которые почти заглушались многочисленными весенними цветами, росшими буквально повсюду - у дороги, вдоль каменных стен и даже в расщелинах скал.
Хамид остановил машину и с добродушной улыбкой предложил мне поближе познакомиться с цветистым великолепием: орхидеями, бледными цикламенами, громадными сине-желтыми геранями, пурпурными персидскими тюльпанами и красными анемонами - цветами самого Адониса.
Наконец, все обработанные участки остались позади, и машина стала передвигаться по волнообразно возвышавшейся и снижавшейся дороге, вокруг которой прямо на скалах рос неведомый мне кустарник, а единственным цветком был желтый ракитник.
Кристально чистый воздух разительно контрастировал с тяжелой духотой побережья. Кое-где попадались небольшие отары типично восточных овец кремового, золотистого, иногда с примесью черного цвета; при ходьбе животные болтали ушами и низко склоняли головы, словно выискивая что-нибудь съедобное. Здесь же паслись лоснящиеся козы, причем все отары старались держаться поближе к пастуху - одинокой фигуре в бурнусе, скрестившей руки на посохе и мрачно поглядывавшей в сторону нашей машины.
Дорога продолжала ползти вверх, стрелка высотомера упорно склонялась вправо, воздух становился все более пронзительно бодрящим. Желтый ракитник остался где-то внизу, а из узкой полоски дерна, росшего вдоль дороги, между теснящими их камнями, торчали пучки тонких сероватых листьев. Машина начала делать угрожающие повороты, объезжая груды валунов и едва не касаясь левым боком шероховатой поверхности скал, справа простиралась бездонная пропасть, из которой доносились крики ворон.
Неожиданно мы оказались на открытом со всех сторон пространстве. Мы двигались по тянувшемуся на головокружительной высоте крутому горному хребту. Вдали простиралась панорама сплошного голубого фона, белого камня и вереницы поросших лесом и удалявшихся вплоть до самого моря горных хребтов. Правее же и где-то далеко внизу зеленой змейкой, которая та пряталась, то показывалась снова, поблескивая в окружении грандиозного лесистого ущелья, протекал Нахр-Ибрагим - река Адониса.
Ныряя между каменистыми впадинами, склоны которых временами заслоняли от нас солнце и давали приют чахлым яблонькам и алым анемонам, мы приближались к истоку Адониса.
Зрелище это было поистине волшебное, словно дошедшее до нас из далекого прошлого. Я подумала, что для примитивного человека, населявшего когда-то эту истомившуюся от жажды землю, вид белоснежного потока, который вырывался из ревущей черной пасти пещеры, зиявшей почти по центру массивного, залитого солнцем утеса, наверное, олицетворял собой безмерную силу и ужас неведомых богов. И это, конечно же, в сознании людей связывалось с плодородием, поскольку на протяжении тридцати миль река несла по горным склонам жизнь. Вокруг тех мест, где вода срывалась с камней, лощина сразу же покрывалась зеленью, деревьями, цветущим кустарником, и красные анемоны расцвечивали берега потока.
Значит, вот сюда, ступая по призрачным стопам Изиды, Иштар, Астарты и самой Великой матери Деметры, спускалась Афродита, чтобы влюбиться в греческого пастуха Адониса и нежиться с ним в окружении многоцветия леса и трав. Именно здесь, где он был сражен диким кабаном и где пролилась его кровь, расцвели алые анемоны - с тех пор каждую весну вплоть до наших дней пурпурные воды Адониса стекают прямо в море. Сейчас же лощина опустела исключение составляли лишь черные козы, дремавшие под лучами солнца на руинах храма Афродиты, и оттого сонное, убаюкивающее позвякивание колокольчиков на их шеях казалось особенно резким и пронзительным на фоне грохота ревущего потока.
Но даже без всяких легенд при виде подобной панорамы буквально дух захватывало, и если к зрелищу белесых бурунов воды, сверкающих от влаги валунов, массивных и внушительных развалин и ярких, трепещущих под порывами вызванного водопадом ветерка цветов добавить еще и древние сказания, то получалась картина, словно пришедшая к нам из какого-то иного мироздания. Когда же мы свернули из лощины на узенькую колею - едва ли ее можно было назвать дорогой, - по которой нам предстояло окольным путем возвращаться домой, картина повернулась к нам еще одной стороной своей буйной восточной фантазии.
Чуть поодаль, за пределами долины Адониса, у самой воды бродили несколько арабских скакунов. Неподалеку от них, подобно белой царапине на камне, начиналась тропа, которая уходила вверх по склону и под прямым углом соединялась с дорогой. По этой тропе легким шагом неспешно бежала гнедая арабская лошадь - белый бурнус всадника раздувался на скаку наподобие паруса, и серебристо-алая уздечка в его руках отсвечивала на солнце.
Рядом с лошадиными копытами семенили две красивые собаки: желтовато-коричневая борзая с длинной шелковистой шерстью и знаменитая гончая салюки, с предками которой восточные принцы охотились на газелей.
Когда изгиб дороги скрыл их от наших взоров, я посмотрела на часы. Близилось время ленча.