А на следующее утро, когда дети ушли гулять, Дуг неожиданно спросил:
- Что с тобой, Глэдис? С тех пор, как я приехал, ты как-то странно себя ведешь.
Глэдис ответила ему растерянным взглядом. Что говорить, как сказать все, что у нее на душе, она не знала.
- Со мной?.. Ничего. Ничего особенного.
Я тут размышляла кое о чем, но стоит ли это сейчас обсуждать?
Глэдис действительно считала, что ни к чему возвращаться к разговору о ее карьере. Не то чтобы она передумала - просто она считала себя не вправе сбросить на мужа этакую бомбу прямо сейчас. Вечером ему предстояло возвращаться в Уэстпорт. Вот когда он приедет в отпуск, тогда они и поговорят.
- Может быть, тебя что-то беспокоит? - продолжал допытываться Дуг. Проблемы с Джесс?
Этой зимой Джессика действительно несколько раз нагрубила матери, но теперь эти трудности переходного возраста были уже позади.
- Напротив, Джесс мне очень помогает. И она, и все остальные. Нет, Дуг, дело не в детях, а во мне.
- Так выкладывай, в чем дело, - нетерпеливо бросил он, и Глэдис показалось, что сейчас он посмотрит на часы. - Ты же знаешь, я терпеть не могу всяких недоговоренностей. Что за тайны у тебя завелись? Надеюсь, это не интрижка с Диком Паркером?
Он, разумеется, шутил, и в другой раз Глэдис непременно бы улыбнулась, но сейчас - нет. Дуг всегда был слишком уверен в ней: Глэдис не может изменить. Глэдис никуда не денется. Он был прав. Но Глэдис впервые пожалела о том, что действительно не может этого сделать, каким бы привлекательным мужчиной ни казался ей Пол Уорд.
- Я думала о своей жизни.
- И что, черт возьми, это означает? - осведомился Дуг. - Надеюсь, ты не собираешься взяться за старое - подняться на Эверест или добраться до Южного полюса на собачьей упряжке?
Глэдис не собиралась ни на полюс, ни на Эверест, но то, как он это сказал, снова ранило ее в самое сердце. Можно было подумать, что Дуг просто-напросто считает ее неспособной на поступок. "Твое место в детской, только там ты можешь чего-то достичь", - вот что означал его "шутливый" вопрос. И Глэдис решилась.
- Помнишь наш последний разговор в "Ма Пти Ами"? - начала она. - Тогда ты все очень доходчиво мне объяснил. Есть только одно маленькое "но"... Дело в том, дорогой, что мне никогда не хотелось быть просто твоей "спутницей жизни". Я думала, нас связывает нечто большее, чем чисто деловое соглашение.
Дуг уже понял, куда она клонит.
- Ради всего святого, Глэдис, нельзя же быть такой мнительной! Ведь ты прекрасно поняла, что я имел в виду. Я не говорил, что не люблю тебя. Просто после семнадцати лет брака трудно ожидать, чтобы отношения между людьми оставались на уровне вздохов и поцелуев.
- При чем тут вздохи и поцелуи? - возразила Глэдис. - Хотя я не понимаю, почему нельзя подарить любимой жене цветы даже после семнадцати лет брака. Или для тебя это слишком обременительно?
- Вся эта твоя так называемая романтика хороша в юности, - упрямо повторил Дуглас. - Когда человеку двадцать лет, он еще может позволить себе расходовать время на всякие глупости. Но когда работаешь как вол, чтобы семья ни в чем не нуждалась, когда каждый день мчишься как угорелый на шестичасовой поезд, чтобы успеть домой к ужину, и валишься с ног от усталости, и не желаешь ни слышать, ни видеть никого, включая собственную жену, - вот тогда всякая романтика проходит. Да и что это такое, если разобраться? Блажь, дурь, пустое место!..
- Картина, которую ты только что нарисовал, действительно не очень романтична, - согласилась Глэдис, - но ведь я говорю не об усталости. Я говорю о чувствах! О том, что даже после семнадцати лет брака можно любить свою жену и делать так, чтобы она ощущала себя любимой. Я, например, не уверена, любишь ли ты меня.
- Ты знаешь, что люблю! И вообще, чего ты от меня хочешь? Чтобы я каждый день распевал серенады у тебя под балконом или охапками носил тебе цветы?
- Нет, было бы вполне достаточно, чтобы ты дарил мне цветы хотя бы раз в год. Интересно, ты помнишь, когда ты в последний раз принес мне цветы? Я нет.
- Я помню. Это было в прошлом году, в годовщину нашей свадьбы. Я купил тебе ровно семнадцать роз.
- Да, ты поставил их в вазу и сел смотреть телевизор. Ты даже не повел меня в ресторан, сказал, что лучше отложить это на будущий год.
- Мы были в ресторане месяц назад. Теперь, когда я вижу, к чему это привело, мне кажется, что водить тебя по ресторанам - не такая уж замечательная идея.
- Ты думаешь, что я поднимаю шум на пустом месте? Речь идет о моей жизни! Я все стараюсь понять, ради чего я бросила работу, которая так мне нравилась. Я знаю, что пожертвовала своей карьерой ради детей, но этого недостаточно. Я должна быть уверена, что сделала это ради человека, который любит меня и понимает, от чего я отказалась, чтобы быть с ним. А ты? Ты способен оценить мою жертву?
Это был прямой и честный вопрос, и теперь Глэдис ожидала такого же прямого и честного ответа.
- А-а... - протянул Дуг. - Так ты опять о своей дурацкой работе? Я же, кажется, уже сказал тебе, это невозможно. Кто будет заботиться о детях, если ты на полгода уедешь в какую-нибудь захудалую Камбоджу? С финансовой точки зрения это не имеет смысла. Вряд ли ты заработаешь больше, чем за это же время уйдет на гувернанток для детей и приходящую прислугу. И не говори мне про Пулитцеровскую премию - насколько я помню, все твои призы и премии не дали тебе ничего, кроме сомнительной известности. Что это за карьера, если она не приносит денег? Для девчонки, отработавшей один срок в Корпусе мира, это действительно неплохой шанс найти себе нормальную работу, но для взрослой женщины... К тому же у тебя четверо детей, Глэдис, не забывай об этом. И заботиться о них и есть твоя главная работа! Я не позволю тебе болтаться по всему миру в поисках неизвестно чего!
У Дугласа сделалось такое лицо, словно он собирался вскочить и уйти из комнаты, но Глэдис не собиралась оставлять за ним последнее слово. Он не имел никакого права распоряжаться ею.
- Ты не можешь что-то мне позволять или запрещать, - холодно ответила она, с трудом взяв себя в руки. - Я сама имею право решать, что мне делать. За свои деньги, мистер, вы получили четырех здоровых и счастливых детей, что, на мой взгляд, не так уж мало. Но дело не в этом. Дело в том, что, мне кажется, я потеряла слишком много, но не получила за это почти ничего. Тебя это, похоже, ни капельки не волнует. Для тебя мое увлечение фотожурналистикой было и остается ничего не значащим капризом избалованной девчонки, вообразившей о себе невесть что. А ведь работай я в полную силу все это время - "Пулитцер" был бы у меня в кармане. Это мне говорят многие. Три тысячи долларов на дороге не валяются. А кроме того - престиж, известность, дорогостоящие контракты... Тут она вспомнила о фотографиях Седины и пожалела, что не взяла за них денег или, хотя бы, не узнала, сколько ей причиталось. Для Дугласа это могло бы оказаться доводом куда более веским, чем все ее разглагольствования о своих правах. - Вот от чего я отказалась ради того, чтобы убирать за твоими детьми! - закончила она, теряя самообладание.
Дуглас презрительно поджал губы.
- Если для тебя это так важно, что ж... Никто не тянул тебя в Нью-Йорк на аркане. Ты могла бы оставаться там, где ты была - в Зимбабве, Кении или Каламанго, - и фотографировать своих партизан, обезьян и прочих... Но почему же ты предпочла вернуться, выйти за меня замуж и завести четверых детей? Почему, Глэдис?
- Если бы не ты, я бы вполне могла совмещать одно и другое.
- Это невозможно, и ты отлично это знаешь. Заруби себе на носу, Глэдис: твоя карьера за-кон-че-на, - произнес он по слогам. - Закончена, хочешь ты того или нет. Надеюсь, тебе это понятно?
- Боюсь, что закончена не моя карьера, а кое-что другое, - храбро ответила она, хотя по лицу ее давно текли слезы. Но Дуг не собирался уступать, и Глэдис ясно видела - почему. У него в отличие от нее было все: работа, карьера, дети и жена, которая обо всем заботилась. И только у нее не было ничего.
- Ты что же это, угрожаешь мне? - спросил Дуг зловеще. - Не знаю, от кого ты набралась таких идей - от своего проныры-агента, от этой шлюхи Мэйбл или от Дженни с ее феминизмом, - мне на это глубоко наплевать. От того, что ты будешь их слушать, хуже будет только тебе. Наш брак, Глэдис, будет существовать только до тех пор, пока все будет по-прежнему. Если же нет - значит, нет. Надеюсь, я ясно излагаю?
- Наш брак - это не сделка, и я - не клиент, с которым можно разорвать договор, если условия тебе не подходят! - выпалила Глэдис. - Я - живой человек, Дуглас. Ты запер меня в четырех стенах и лишил всего, чем живут нормальные люди. Я просто сойду с ума, если в моей жизни и дальше не будет ничего, кроме этого проклятого автопула, школы, готовки, стирки и прочего...
Она громко всхлипнула, но Дуга это ни капельки не тронуло. В эти минуты он явно не испытывал ничего, кроме раздражения.
- Значит, тебе скучно? Но ведь раньше ты никогда не жаловалась на скуку. Что с тобой случилось? Скорее всего маловато дел по дому.
- Я выросла, Дуг. - Глэдис горько улыбнулась сквозь слезы. - Дети больше не нуждаются во мне, как раньше; у тебя своя жизнь, а у меня... У меня ничего. Мне скучно, пусто, одиноко. Я хотела бы заняться чем-нибудь для души. Четырнадцать лет я сознательно отказывала себе во всем, что мне было интересно. Я имею полное право работать. Я вовсе не собираюсь бросить тебя и детей ради карьеры, меня устроил бы любой компромисс. Ведь я фактически превратилась в домашнюю прислугу, а я этого не хочу.., больше не хочу. Разве я прошу так много?
Дуг пожал плечами.
- Я не понимаю, о чем ты, - сказал он. - Это просто бред какой-то...
- Нет, это не бред! - в отчаянии воскликнула Глэдис. - Но я не поручусь, что действительно не сойду с ума, если ты не выслушаешь меня!
- Я тебя выслушал. Дичь какая-то!.. Ты на себя посмотри - ну какая из тебя журналистка?!
Они редко ссорились, но сейчас Дуг был просто вне себя. Глэдис поняла, что все бесполезно. Он не отступит.
- Но почему ты против того, чтобы я хотя бы попробовала? - сделала она последнюю попытку. - Я могла бы выполнить одно-два небольших задания, никуда надолго не уезжая. Очень может быть, что этого хватило бы мне еще на несколько лет. Я бы успокоилась и не возвращалась к этому вопросу до тех пор, пока дети не станут совсем взрослыми!
- Блажь надо искоренять сразу! - отрезал Дуг. - Я прекрасно знаю, что ты не успокоишься, пока не попадешь в какую-нибудь богом забытую дыру, где надо будет ежеминутно уворачиваться от пуль и сутками сидеть на дереве, чтобы сфотографировать какого-нибудь головореза, по которому давно веревка плачет! Ты утверждаешь, что у тебя есть какие-то права, но ведь и у твоих детей есть право иметь нормальную мать, а не могилу, к которой раз в год полагается приносить цветочки. Или ты настолько эгоистка, что не думаешь о своих детях? Каково им будет, если тебя ухлопают в какой-нибудь Корее?
- Эгоизма во мне не больше, чем в тебе. Что касается детей, то им нужна мать, которой они могли бы гордиться. А не тупая, утратившая всякое уважение к себе домработница, которая может похвастаться только количеством вынесенных горшков да блестящим знанием таблицы умножения, которую она учила с каждым из детей по очереди? Мне одиноко, тоскливо, скучно, наконец. Я должна найти себе занятие по душе!
- Тогда тебе придется заодно найти себе и нового мужа.