Все было бы много проще, если бы заложники так явно не симпатизировали своим похитителям. Они тоже считали, что «Кавказ-Нефтегазодобыча» – безобразное лицо безобразного бизнеса, и большую часть своего пленения проводили, уча детей и леча стариков в изолированных абхазских поселках северных предгорий. Они хотели вернуться домой, но были готовы подождать заключения благоприятной сделки. Мой вклад этой сделке явно не способствовал. Они избегали со мной разговаривать, а вместо этого занялись развешиванием фонарей и устройством спальных мест на тот неизвестный период времени, который еще проведут в грязном сарае, в сырой глуши, в пятистах милях от ближайшего приличного ресторана.
Эллен снизошла до разговора, но совсем не того, какой мне бы хотелось вести.
– Вы недотепа, Бассет.
– Не я же отдал ему документы.
– Не я же купила три миллиона акций.
– Меня подставили, Эллен. Как вы не понимаете? Подставили. Я не знал, что владею этими акциями. Знай я…
– Да? Значит, кому-то нужно, чтобы вас взяли в заложники?
– Да. Нет. Я хочу сказать, не знаю. Я…
– Вы недотепа, Бассет.
Разумеется, я попробовал позвонить. Часами пытался, но в ответ слышал только длинное объявление на шести различных языках, из которого понял, что никто не берет трубку, и которое предлагало оставить сообщение на автоответчике. Я оставил сообщение, потом второе и третье, каждое следующее отчаяннее предыдущего. Я попытался дозвониться до Люка. Попытался дозвониться до матери. Даже до Линн. Но всякий раз натыкался на автоответчик или звонок не проходил, потому что я ошибался, набирая длинные международные коды. Когда я позвонил Дженни в Женеву, мне ответила голосовая почта, и я получил лишь сообщение, которое всего несколько дней назад казалось таким утешительным. Теперь ее спокойный размеренный тон привел меня в ярость, ведь говорила женщина, которой не было дела до моих затруднений. Наконец я сдался, боясь посадить батарейку, ведь тогда никто не сможет со мной связаться.
Когда наступили сумерки и зажгли фонари, от которых по полу разлились озерца света, а углах древнего строения собрались кожистые черные тени, открыли ящики Красного Креста. Каждому выдали по небольшой, обернутой в целлофан упаковке размером с малоформатную книжку. На упаковке стояли опять-таки значок Красного Креста и надпись «Экстренный энергетический рацион». Я жадно вскрыл свою и тут же уронил на посыпанный соломой пол, а потом сел на корточки и закрыл глаза руками, чтобы спрятать ужас.
– Не дотягивает до вашего гастрономического стандарта, да, Бассет? – спросила с полным ртом Эллен.
– Это шоколад.
– А вы на что рассчитывали? На жареного лебедя?
– Я не могу есть шоколад.
– Господи помилуй, Бассет, сейчас не время привередничать!
– Я не привередничаю. У меня аллергия на шоколад. Должно же быть в ящике еще что-нибудь. Умираю с голоду. Должно же быть еще что-нибудь…
Но ничего больше не было.
Я ушел в угол с одеялом и на нем свернулся, обхватив руками издевательскую пустоту в желудке. Каким-то образом мне удалось заснуть.
Проснулся я перед рассветом, разбуженный низким уханьем, от которого содрогался земляной пол. Как раз когда я продирал глаза, за первой последовала вторая череда толчков, потом третья. Эллен уже проснулась и сидела недалеко от меня, вытянувшись в струнку, вглядываясь в темноту: подбородок задран, рот приоткрыт, кончик языка прижат к нижней губе – точь-в-точь настороженно принюхивающаяся кошка. Я подполз к ней поближе и прошептал:
– Гроза? – и посмотрел на огромные дыры в потолке, через которые мог полить дождь.
Мотнув головой, она так же шепотом ответила:
– Нет. Не гроза.
Раздался новый грохот, от которого в желудке у меня опять все подпрыгнуло, но на сей раз он был громче и ближе, и, невольно снова подняв глаза к полотку, я увидел внезапную вспышку в темноте.
– Снаряды, – сказала она.
– Бомбы?
Она кивнула.
– Надо думать, воздушные.
Раздался рев, это низко над нами пролетел реактивный самолет. Элен повернулась ко мне с таким выражением, которое я привык видеть только на лицах знатоков вин, когда они верно определили виноградник и год.
– Видите? – сказала она, будто теперь все наладится.
К тому времени проснулись остальные заложники, и без особых рассуждений мы сгрудились в углу сарая, который выходил к лесу, почему-то решив, что, сбившись в кучу, будем не столь беззащитны. Сам ночной воздух вокруг потрескивал от автоматных очередей и одиночных пистолетных выстрелов, шипения и взрывов бомб и снарядов, и старая постройка подрагивала на хлипком фундаменте, от чего раскачивались фонари на гвоздях и по стенам танцевали черные тени. Вот как все кончится, подумал я: в сарае, в окружении людей, которые меня ненавидят, в подсвеченной вспышками темноте, где свистят пули, трясется земля, а в желудке у меня пусто. Вот каков будет конец.
Но рассвет все же наступил, а с ним – передышка. Взрывы сперва немного утихли, потом замерли совсем, точно гроза, которая вдруг ушла к морю. Нам остались только дребезжание очередей, за которыми вскоре последовал другой звук, такой неожиданный и резкий, что мне понадобилось полминуты, чтобы сообразить: звонит мой телефон.
Я его выхватил.
– Макс?
– За тобой приедут, малыш.
– Меня взяли в заложники, Макс!
– Знаю. За тобой приедут. Все в будет в порядке.
– У них были документы.
– Мы знаем. Они нам сказали.
– Я не знаю, откуда у них эти документы, Макс.
– Успокойся.
– Успокоиться? Меня едва не убили. Еще могут убить.
– За тобой уже едут.
– Вы знали, что у меня есть акции «Кавказа», Макс?
– Ты во многое инвестировал.
– Вы знали?
– Тебе сказали, откуда взялись эти документы, малыш?
– Эллен Питерсен им отдала.
– Питерсен с тобой?
– Ага, да. Она тут.
– Как она их получила?
– Не говорит. Ни слова не говорит.
– В колонтитуле факса что-нибудь было? Вообще хоть что-нибудь? Номер? Код?
– Нет, ничего. Там ничего не было. Пустота.
– Полная пустота?
– Сплошные нули. Факс-машину перезагрузили. Или она была новой.
– На колонтитуле дата была?
– Говорю вам, Макс, ничего. Вообще ничего. Там…
Замолчав, я тяжело сел на пол сарая, будто из меня вышибли дух. Закрыв глаза, чтобы лучше сосредоточиться, я сказал:
– Я ведь не говорил вам, что это факсы.
Он закашлялся, потом проскрипел:
– Минутку…
Я услышал, как он прочищает горло и глубоко вдыхает кислород через маску.
– Макс, я вам этого не говорил.
На другом конце провода – молчание, только свист и шорох гипермированного дыхания.
– С тобой все будет в порядке, Марк, – успокаивающе сказал он. – Постарайся не падать духом.
– Это вы дали Питерсен документы? – Я слушал вой статики, звук перебрасываемого спутниками пустого шума.
– Мы же в частном секторе работаем, Марк, – сказал он. – Столько всего надо учитывать.
– Что именно?
– Издержки.
– Какие издержки? Говорите же, Макс.
– Всегда нужно помнить о балансе. Что обойдется дешевле, компенсация или другие меры?
Я принялся ходить взад-вперед по сараю, а мои товарищи-заложники не спускали с меня глаз, и каждый смотрел на меня с отвращением.
– Вы устроили так, чтобы повстанцы не приняли мои извинения.
– Марк, последовательность решений была весьма и весьма непростой.
– Вы знали, что меня возьмут в заложники?
– Мы учитывали такую возможность. Но мы приняли меры.
– Что, если грузины перейдут в наступление?
– И русские, Марк, и русские. Сегодня утром они высадились на побережье под Сухуми. И все с одобрения ООН.
Надо думать, этим словам полагалось стать решающим доводом: если задействована Организация Объединенных Наций, значит, все по-честному, вот только ничего честного тут не было. Как что-то из случившегося могло быть честным? Но в то время, сидя в запертом сарае, я знал только, что я тоже жертва и что убедить в этом остальных окажется весьма непросто. Разумеется, Эллен Питерсен мне не поверит. Теперь я понимал, что на самом деле она не знает, кто послал ей документы, а не зная источника, ни за что не поверит в мою невиновность, как бы я ее ни доказывал. Однако в своей книге «Весьма жалкая история», опубликованной спустя девять месяцев после абхазского инцидента, она хотя бы сумела проследить последовательность событий.
За десять дней до моего прибытия в Зугдиди русские, выступая как от своего имени, так и от имени Грузии, тайно распространили в Совете Безопасности ООН проект резолюции. Резолюция санкционировала решительные меры против военных формирований абхазских сепаратистов в том случае, если моя миссия обернется провалом и заложников не отпустят, хотя все считали, что примут ее только в том случае, если мне будет грозить непосредственная опасность. Иными словами, русские получат поддержку только в том случае, если я тоже окажусь среди заложников. Что я больше не Верховный Извиняющийся ООН, значения не имело. Как выразилась Питерсен, я «еще оставался членом семьи» и фигурой настолько известной, что мировая общественность быстро одобрит применение силы. Моя слава, которую Макс так уговаривал меня признать, станет прекрасным предлогом для развязывания небольшой войны.
В этой сделке выигрывали все, кроме меня и абхазцев. При помощи более крупных и лучше организованных военных подразделений России Грузия раз и навсегда вернет себе контроль над Абхазией. Россия взамен получит приток местной дешевой нефти. А «Кавказ-Нефтегазодобыча» благодаря связям своих дружащих с Кремлем владельцев втихомолку субсидировали часть расходов на вторжение, тем самым став первой частной корпорацией в этой области. Их вклад в итоговые затраты на военные действия, хотя и огромный, оказывался много меньшим любой компенсации, которую им пришлось бы заплатить, если бы мое извинение было принято. А если «ОРБ» устроит так, чтобы меня взяли в заложники, но само при этом никак не подставится и при неблагоприятном исходе сможет оспорить свою причастность, тем лучше, ведь тогда стоимость всей операции упадет, а в результате возрастет гонорар агентства, иными словами – мой собственный.
Но в тот момент никаких подробностей мне Макс не сообщил. Он сказал просто:
– Наш гонорар будет гораздо выше, Марк.
– Мне не нужны деньги, Макс. И вам они не нужны. Вы умираете.
– Вспомни, Марк. Только неудачники умирают бедными. – Он смеялся, пока не зашелся кашлем и не начал задыхаться в трубку. – Подожди-ка еще.
– Макс? Макс?!!
– Я здесь, Марк.
– Моя репутация – это единственное, что у меня есть, Макс. Единственное, что у меня есть. Вы разрушили мою репутацию. Репортаж Эллен меня уничтожит, как только она его опубликует.
– Не волнуйся, мой мальчик. Ответственность я возьму на себя. Скажу, это я во всем виноват. Что мне следовало вспомнить про твои акции. Оплошность больного старика. Как только мы тебя вытащим, я уйду из агентства, выступлю с заявлением. – Он еще покашлял, и звук был такой, будто его легкие рвутся на волю из тела. – И о Питерсен тоже не беспокойся. Я устроил кое-что, чтобы ее отвлечь. Историю с «Кавказом» она бросит. Положись на меня.
– Что вы сделали?
– Положись на меня, Марк. Все будет хорошо.
Теперь я уже кричал в телефон, звал его по имени, просил ничего больше не предпринимать, твердил, что он сделал уже достаточно, но Макс уже отключился. Сарай теперь подрагивал от другого звука. Вскочив, все смотрели на дверь, а тишину заполнил рык дизельных грузовиков. Кто-то приближался.