Она возвратилась в комнату, достала из чемодана зубную щетку, пасту и косметичку и вернулась в ванную. На сей раз, войдя в нее, Джесс обратила внимание на царящий там больничный запах.
Она критически осмотрела помещение: просторная квадратная комната, на стене две мелкие раковины, над ними зеркало с узенькой металлической полочкой; рядом с туалетом небольшая душевая кабинка с белой пластиковой шторой на металлических кольцах; маленькое окошко с матовым стеклом, через которое с улицы просачивается свет; потолок, покрытый плиткой, с лампой дневного света; на полу блестящий линолеум, в котором эта лампа отражается. Белый с золотыми крапинками, линолеум так и сияет чистотой. "Прямо какая-то мертвецкая, - подумала Джесс. - Как будто специально предназначена для того, чтобы здесь тебя выворачивало наизнанку".
Быстро приведя себя в порядок, она уже собиралась покинуть эту ужасную комнату, как вдруг застыла на месте - что ждет ее внизу? Несколько секунд она стояла, глядя в зеркало, припоминая, какой испуганной и несчастной ощущала себя, когда ее отправляли в прошлом году в школу. Отрывали от любимого дома, от Ричарда. "Ничего, со временем тебе станет легче", успокаивала тогда мама.
И в самом деле. Хотя Джесс чувствовала себя одинокой, стеснялась всех и вся, иногда неделями ни с кем не общалась, мама оказалась права. Со временем ей стало легче. Но здесь не школа, а пансионат для будущих матерей-одиночек, место, куда должны попадать плохие девочки, а не такие паиньки, как Джессика Бейтс. Однако нежданно-негаданно она оказалась среди них. Хорошая девочка стала плохой. Да кому она теперь нужна? Кто захочет с ней общаться?
- На сей раз, мамочка, станет легче только тогда, когда все закончится, - тихо проговорила она, глядя в зеркало.
Интересно, как все повернулось бы, будь мама жива?
Позволила бы Джесс зайти Ричарду так далеко, если бы не была потрясена смертью мамы? Скорее всего да. В конце концов она любила Ричарда. И он ее любил.
Джесс вышла из ванной комнаты, спустилась по широкой лестнице и пошла в ту сторону, откуда доносился звон посуды и слышались приглушенные голоса. На секунду остановилась, призывая на помощь все свое мужество, чтобы не убежать обратно в свою комнату.
Поправив поясок на льняной бежевой кофточке, Джесс в волнении толкнула дверь и оказалась в огромной, сверкающей чистотой кухне. Голоса тут же стихли. Джесс насторожилась. Неужели они говорили о ней? Она с силой сжала руки, пытаясь подавить неприятную дрожь, и робко подняла на присутствующих глаза.
У круглого дубового стола сидела мисс Тейлор и тщательно сортировала салатные листья. Посреди кухни у сверкающей металлической стойки стояла негритянка средних лет. Это была крупная женщина с черными вьющимися волосами, аккуратно уложенными под сеточкой, пространным животом, туго обтянутым стареньким холщовым передником. За стеклами очков, залепленных мукой, - темные настороженные глаза. Она занималась бисквитным тестом раскатывала его в трубочку, потом резала на кружочки и выкладывала их на посыпанный мукой противень.
Джесс застыла на месте.
Мисс Тейлор первая нарушила молчание.
- Вижу, ты сумела нас разыскать, дорогая, - проговорила она, откашлявшись. - Ну что, вздремнула немного?
- Да, - ответила Джесс, не отрывая взгляда от противня на котором негритянка раскладывала кружочки.
- Это миссис Хайнс, Джесс, наша замечательная кухарка. А это, - она повернулась к суровой особе, - мисс Бейтс, наша первая постоялица.
Женщина кивнула, даже не взглянув на Джесс.
- На ужин у нас жареный цыпленок. Если не хотите - не ешьте, но ничего другого не будет. Такие здесь правила.
Джесс снова почувствовала тошноту.
- Я уверена, мисс Бейтс съест его с удовольствием, - еще раз откашлявшись, пришла ей на выручку мисс Тейлор.
Кухарка нахмурилась и принялась выравнивать кружочки, срезая с них лишнее тесто.
- Не сомневаюсь, все будет очень вкусно, - пробормотала Джесс.
- Скоро придет Поп, - заметила мисс Тейлор.
Джесс догадалась, что речь идет о мистере Хайнсе.
Интересно, он такой же нелюдимый, как его жена, или еще хуже?
- Ты не поможешь накрыть на стол? - обратилась к ней хозяйка пансионата, указав на стопку тарелок из толстого фарфора, стоявших на верхней полке над стойкой.
Джесс поглядела на тарелки. Слава Богу, будет чем заняться.
- На сколько человек? - едва слышно проговорила она.
- На нас с тобой. Поп и миссис Хайнс едят у себя.
- Я сама достану тарелки, - проворчала кухарка, вытирая руки о передник, и потянулась к полке. - Женщине в положении не следует поднимать руки вверх. Пуповина может обмотаться вокруг шеи ребенка и задушить его.
- Ну что вы, миссис Хайнс, - рассмеялась мисс Тейлор. - Все это выдумки.
Негритянка фыркнула.
- Думайте что хотите, а я греха на душу не возьму.
Поставив тарелки на стол, она вернулась к своему занятию.
- Серебро, скатерть и льняные салфетки в буфете в столовой, - сказала мисс Тейлор, подмигнув Джесс. - Вот за этой дверью. - И она указала на высокую дверь.
Джесс взяла со стола тарелки.
- Спасибо, миссис Хайнс, - поблагодарила она кухарку, а про себя подумала: "Какое счастье, что не придется с ней обедать".
Она вошла в соседнюю комнату, нащупала выключатель. Огромная комната озарилась ярким светом. Перед Джесс был длинный стол с двенадцатью стульями. В центре его возвышалась сверкающая хрустальная ваза с нарциссами и белыми тюльпанами. У одной стены стоял массивный буфет, на котором находились три пары серебряных подсвечников различной высоты с бледно-желтыми свечами и гордо торчавшими вверх белыми фитилями. На окнах висели белые шторы с замысловатым узором.
Джесс осторожно ступила на старенький, но безукоризненно чистый персидский ковер. Дверь за ней захлопнулась. И снова из кухни донеслись приглушенные голоса.
Наверняка миссис Хайнс говорит о ней. Никогда Джесс не чувствовала себя такой одинокой.
***
После ужина Джесс прошмыгнула в свою комнату, уселась за маленький дубовый стол и достала из ящика коробку дорогой тонкой бумаги с голубыми бабочками, на которой всегда писала письма Ричарду.
"Дорогой Ричард, - вывела она. - Итак, меня привезли в пансионат. В общем, здесь не так уж плохо. Хозяйка, мисс Тейлор, довольно милая женщина, а вот кухарка, по-моему, меня не любит. Впрочем, это не так важно. Всякий раз после еды меня тошнит и я бегу в туалет".
Джесс откинулась на спинку стула, покусывая кончик ручки. Очень трудно написать письмо любимому, чтобы он не волновался за нее. Скомкав лист, Джесс начала сначала:
"Дорогой Ричард! Итак, меня привезли сюда, и я уже скучаю по тебе. Здесь, в общем, не так уж плохо. По крайней мере хоть не придется каждый день видеть недовольное лицо отца. А еще меня успокаивает мысль о том, что пока я буду здесь, ты выработаешь план моего освобождения.
Отец запретил мне получать какую-либо корреспонденцию. Не сказал, правда, почему, но я и так знаю - боится, что ты будешь мне писать. Но ты не беспокойся, я сама буду посылать тебе письма каждый день с известиями о моих делах. Этому отец не сможет помешать".
Джесс исписала листок, взяла следующий и принялась рассказывать Ричарду о своей любви. Закончив письмо, она поспешно сунула его в конверт, боясь закапать слезами.
Потом поднялась со стула и легла на кровать. Немного полежав, снова подошла к столу и, выдвинув ящик, достала календарь. Открыла его на нужной страничке - 24 мая, зачеркнула число толстым черным фломастером и дотронулась до пока еще плоского живота. Осталось семь месяцев. Затем Джесс снова легла и крепко уснула. Главным действующим лицом во сне был отец, надменный, холодный, злой...
***
Было раннее утро, но когда Джесс спускалась по огромной лестнице (как в фильме "Унесенные ветром", подумала она), из кухни уже доносился звон посуды. Должно быть, миссис Хайнс занялась завтраком. Чем позже она увидит эту особу, тем лучше, решила Джесс, и тихонько выскользнула из дома. Никто ничего не заметил. Джесс улыбнулась. Похоже, когда Ричард приедет за ней, удрать отсюда не составит никакого труда.