И вы тогда не обижайтесь на мой вопрос, ибо спрашивающий положил лучшие годы своей жизни на борьбу за объединение кавказских народов, дни и ночи думал о том, чтобы засыпать окопы омерзительной и кровавой армяно-тюркской резни, сделав раз и навсегда невозможным повторение подобных кровавых зверств.
А после мартовской бойни мусульман-тюрок Нариман публикует разъяснение в газете Гуммет:
Мы себя не обманывали и не обманываем. Мы отлично знаем, что борьба в Баку, носившая вначале политический характер, приняла в конце национальную окраску. Не только знаем, но даже имеем неоспоримые факты и в надлежащее время скажем Советской власти наше слово. Поэтому пусть тюрки-мусульмане, подвергнутые бойне, не думают, что мы слепы и обманываем себя. Напрасно пролитая кровь мусульманской бедноты не останется без последствий.
По этому поводу т. Н. Нариманов написал письмо т. Шаумяну, и мы ждем ответа.
Из письма Наримана:
Политическая борьба приняла национальную окраску, и эти события запятнали Советскую власть, бросив на нее черную тень. Если Вы в ближайшее время не рассеете эту тень и не сотрете пятно, большевистская идея и Советская власть не смогут укрепиться и продержаться здесь, в Азербайджане. Вы знаете, что власть, взятая силой оружия, не может удержаться долго, если не будет пользоваться авторитетом в массе. Поэтому Вы должны приложить все старания к тому, чтобы население поняло и почувствовало, что темные силы, которые придали борьбе национальную окраску, ничего общего не имеют с Советской властью. Нужно не на словах, на деле показать и убедить, что Вы объявили открытую войну темным силам, которые все еще не хотят отказаться от нападения на мусульман. Если в эти дни Советская власть не покажет себя темным и подлым силам, я и все мои товарищи-социалисты уйдем от власти.
- Да,- признал Шаумян,- обстоятельства заставили нас использовать партию Дашнакцутюн в борьбе против Мусавата. Вопреки субъективной воле вождей партия Дашнакцутюн служит целям российской революции. Но если Советская власть сейчас опирается на партию Дашнакцутюн, то завтра условия могут измениться. Вот почему, не отвергая помощи Дашнакцутюна, в высшей степени ценной в данный момент для нас, мы все же не должны терять из виду исторической перспективы, не забывать националистической сущности этой партии и, воспользовавшись благоприятным для нас моментом, напрячь все силы, чтобы оторвать армянские массы из-под влияния реакционных вождей.
(О Боже, как скрипит перо - словно пружины музыкального дивана!), а за скобками:
- Не успеют!
- Что?
- Напрячь усилия!
- Что еще?
- А еще лопнувшие ваши надежды на вождя Андраника: подавленный хаосом, интригами, грызней в рядах национальных партий, он распустил части и Старый свет, но перед тем - неслыханные зверства: пролитая на всем протяжении Аракса кровь мирных тюрок.
Из доклада Шаумяна на заседании Бакинского Совета:
На Кавказе невозможна гражданская война без национального оттенка, но из этого еще не следует, что нужно совсем отказаться от революции. Да, в борьбу Совета против Мусавата внесен национальный момент. Погибло много ни в чем не повинных мусульманских бедняков. Победа настолько велика, что это мало омрачает действительность, - выглянуть в окошко или выйти за ворота, душно!
- Что ты, что твой Шаумян,- сокрушался Кардашбек, у которого убили в мартовскую войну родных. Нариман молчал.- Резня обошла вас стороной.
- Меня спас Шаумян.
- Вот так и спасаемся: тебя Шаумян, Мамед Эмин - Кобу.
- При чем тут Коба?
- Это я так, к слову.
Нариман, вспомнив о том сегодня, горько усмехнулся: благородство Мамед Эмина, нет, доброта, это точнее, чёрта б спас, если грозила беда. Но кто мог знать, кем станет Коба, какие планы зреют в его душе? смутные предчувствия Наримана возникли - улетучились, никак не отпускает давнее, реальное: мартовская война, поворотный пункт, начало разрыва со вчерашними друзьями по борьбе. А будущее? Лишь видения, годные разве что для новой трагедии, которую Нариман написать не успеет. Он самый старый в Бакинской коммуне, ему уже сорок восемь!.. быстро бежит время. Кровавый март сменился мучительным апрелем учреждения коммуны, и сомнения разрывают душу Наримана, хочется крикнуть: Опомнитесь!- но кому? кто услышит?.. далее буйный май и тревожный июнь, всего лишь три комиссарских месяца Наримана, потом ему - Астрахань, им - погибель.
Дюжина их, комиссаров, ушло, забылось, рука лишь мысленно выводит их имена, которые нынче ничего не значат, а самый-самый главный, он же Председатель, он же Комиссар по внешним делам, ибо продолжает оставаться посланником Центра по делам Кавказа и Турецкой Армении и не отбросил думы об иных национальных владениях, - Шаумян.
Главное сегодня - нефть, ее незамедлительный, а по Фиолетову, комиссару народного хозяйства, принудительный вывоз в Россию, где промышленность задыхается и заводы стоят, флот и вывезет по морю и Волге всю наличную нефть - восемьдесят миллионов пудов! Цепочка пятизвенная выстраивается: бурение, добыча, переработка, хранение и транспортировка.
Я хочу подчеркнуть, - Фиолетов будто слышит возражения, чтоб пресечь на корню,- именно принудительное выполнение планов вывоза нефти в Россию! (в скобках: Кто саботирует - изолировать в концентрационных, крепкое слово, лагерях!)
И еще: реквизировать большие дома в центре города, частные особняки, населив их беднотой, - реквизиционная комиссия при Нариманове.
Деревня? И снова полки, названные Красными, должны прошастать по районам, гася контрреволюционные очаги. Нариманов предупреждает, что походы эти - путь к новой бойне, подавление как отмщение, и уже не остановить разгула террора на Апшероне, близлежащих тюркских городах,- и пуля, и штык, и пропагандистский угар с дальним прицелом.
О!.. Татевос Амиров!.. Два брата, он и Арсен (Амирян), на одном листке их высказывания запечатлены, устное, случайно услышанное Нариманом сразу после мартовской войны, и письменное - выписка из газеты:
Татевос: Да, я с отрядом сжег Исмаилийе, - произносит, смакуя иййе,дворец и гостиницу, войдя туда со стороны переулка у редакции газеты Каспий, и типографию сжег, где были набраны и не успели реализовать тысячи экземпляров Корана, и пламя их поглотило, превратив в пепел! Да, я мстил!.. - словно спорил с братом Арсеном, который додумался напечатать такое в Бакинском рабочем, и дата: 6 декабря 1917г., Татевос был в ярости. Но что поделаешь-брат! Слова Арсена были четко набраны: Политика армянских националистов привела уже [однажды] к гибели армянского народа в Турции! (не о том ли говорил Нариману и Тер-Габриэлян?).
И вдруг... надо же, чтоб в тяжелые дни мартовской бойни рядом с бедой радость. Нариман первый увидел - по глазам Гюльсум: они стали тревожно-глубокими, тайна печали в них и - какая-то умиротворенность. Припухлые веки... Обнял Гюльсум за плечи:
- А ты... ничего не чувствуешь?
- А что? - встревожилась.
- Никаких у тебя... беспокойств?
- Думаешь...- и жар прилил к лицу, смутилась.
- Точно! - Будет ребенок, наконец-то! три года как поженились - и ничего, а тут вдруг такая радость.
Непременно будет сын, почему-то решил Нариман. Наджафом его назовет, именем своего отца.
А тем временем ЗВЕЗДА СЧАСТЬЯ - из романтических штампов, к которым, увы, привержен и я, казалось бы, пора отвыкнуть, особенно теперь, когда столько пролито крови, и дорога подвела к краю пропасти.
Перенестись на короткое время в Гянджу, которая была переименована в Елисаветполь в честь августейшей супруги Александра I Елизаветы Алексеевны, она же Луиза - Мария - Августа, дочь маркграфа Баден-Дурлахского, а ныне возвратила древнее свое имя: скинули двуглавого орла с циркульного фронтона здания губернского правления (молодцовского!), и город заполонили тюркские силы (а в Баку вскоре разрушат, сбросив с ниши, бюст Цицианова, установленный на том месте, где его убили,- дальний предок Кардашбека и убил...).
Здесь, в Гяндже, и деятели мусульманских общественных организаций, одни покинули Баку после мартовской бойни в знак протеста, а то и бежали, спасаясь от преследований Бакинской коммуны, другие прибыли из Турции с турецкими воинскими частями Нури-паши, третьи явились из Тифлиса, где заседали в Закавказском сейме, составленном из членов разогнанного в Петрограде Учредительного собрания, куда и прибыть не успели, и сейм, раздираемый изнутри многоголосьем - и армянский баритон тут, и грузинский с хрипотцой бас, и тюркский... дискант? - распался. А ещё тюрки, помимо тифлисских и бакинских, - впрочем, они и не покидали театра военных действий, размещены в казармах и призваны защитить только что наспех созданную, одни лишь декларации (опечатка: читай декорации). Азербайджанскую демократическую республику. И за здравие ее не терпится, выкрик рвется из груди, но боязнь сглаза, что ли?.. и за упокой не мешало б - не вслух, хоть и носится в воздухе запах тленья, но ведь жива (теплится еле душа).
Была идея, рожденная от безысходности, ибо в Баку, где Коммуна, путь заказан: именно в Гяндже, чье зарождение теряется в веках, следы ведут во времена греческие или римские, обосновать столицу республики (по аналогии с Российским правительством, перебравшимся недавно из Петрограда в старую Москву). Гянджа к тому же удачно расположена - в центре Азербайджана.
Но прежде переписать аккуратно, порвав черновик со стрелками и вклиниваниями в текст, крылышки слева-справа, карандашные пометки красными и синими, еще кружочки, вроде сердца, точнее - груши, чей черенок - это стрелка, привязывающая слово к ветке-абзацу.
Голос Гюльсум: Про чайник не забудь! Заварка! Упустил миг, и на керосинку из носика вытолкались чаинки, зашипев... А когда вернулся к листку: что же прежде?.. Ещё фразы в черновике - куда их?.. Дайте волю гневу и ненависти, которые накопились в сердцах за века угнетенья! В чьих сердцах? А это: В перерыве большевики учились стрелять (в скобках: на съезде).
... Жара в Баку. И ночь не приносит прохладу. Окна - настежь, дверь балконная на улицу - тоже, тихо, будто вымерло все. Обманчивое чувство, каждая ночь таит угрозу - на воскресенье объявлен митинг рабочих Черного и Белого городов, Завокзального района, может вылиться в бойню: голод, магазины пусты, дороги отрезаны, на заводах принимаются резолюции против большевиков, одна из них - на столе у Наримана (в папке лежит): Требуем немедленно переизбрать Бакинский Совет, Чрезвычайного комиссара Шаумяна, назначенного комиссаром Лениным.
Трижды ударили часы на башне, что напротив: судьба определила ему обосноваться на улице, где заседает Бакинский Совет. Он, комиссар Бакинской коммуны, дни и ночи, пока не слёг, проводит в огромном с высокими окнами зале: не успевают разобраться с одним делом, как грядёт другое, то отчетливо, что предстоит совершить, а то - растерянность.
... Отказали ноги. Такое с ним уже было однажды в Астрахани во время ссылки, тогда помог старый врач (жив ли теперь?) из шотландских миссионеров - снял боли за два дня, темно-коричневая жидкость, спирт, настоянный на каких-то крылышках бабочек.
Подумать нельзя о поездке. Да и как?! Нет единства в Бакинском Совнаркоме, собран по крохам, за каждого комиссара - столько же голосов за, сколько воздержались: большевики - каждый пятый, левые эсеры с сочувствующими, эсеры правые, меньшевики левые и правые, каждый десятый - из партии Дашнакцутюн, немало сочувствующих им армян из иных партий; беспартийные, люди неопределенных пристрастий, мусаватисты, мало их в Совете, главные силы - в Гяндже, недоверчиво косятся на Наримана, когда защищает интересы апшеронских тюрок.
Пришел навестить Шаумян, легок на помине, глянув на больного, понял, что дела плохи: спасать, пока возможно.
- Оставаться здесь нельзя! Надо в Астрахань,- улыбнулся,- к доктору Коннеру!
- А я никак не мог припомнить его фамилию!.. Как с хлебом (закуплено на Северном Кавказе около двухсот вагонов)?
- Находятся частью на рельсах, частью свезены на пристань. К сожалению, доставка к пароходам на рейд затруднительна, берег у пристани Шендриковской мелок, пароходы останавливаются верстах в пятнадцати, подводы с хлебными грузами съезжают с берега в воду, по воде продвигаются пять верст, затем хлеб с подвод сгружается на плашкоуты или плоты и на них подвозится к пароходам. Но такая погрузка на пароходы возможна в тихую погоду, которой Каспий, увы, не балует.