и гонители у тебя отыщутся, и гонимые.
волчья стая в погоне за жертвой, или гончая? низкий лоб, короткие
уши, высокая посадка на передних лапах, мускулиста и суха,
отличается силой и злобностью, без лая в азартном гоне преследует
до обморока лис.
а у зайца разрывается сердце.
вождей наплодилось: бросишь камень - попадешь в вождя.
и ты - вождь! никому теперь не докажешь, что думал иначе.
сын... а что сын-несмышленыш? повергать его в уныние,
отнимать веру в идеалы - счастье служить трудовому народу.
ты и сейчас не можешь без заученных фраз, доколе?!
атака за атакой, пока не добьет (и, слушая кинто у власти, чуть
не вырвал часть своей шевелюры).
и будешь, Юсиф (Иосиф?) искусно играть земным шаром, как
футболист мячом, рисовать в воображении систему заговоров, они
впечатляют однорядные умы масс, привыкших к простоте, новейшие
хитросплетения тайных умыслов, диверсий, запутанные коридоры
двурушничества и предательства.
и стилисты найдутся, одаренные вечным пером и стопкой
девственной бумаги, заляпана твоими жирными пальцами.
безукоризненная твоя грамотность, изысканный слог, ни одной
орфо и синта ошибки, зпт перед что как который если, доведенная
до тчк кипения.
бежит, тряся белой бородкой, шустрый козел, а за ним
бараны, захваченные страстью, бегут по кругу, ускоряя гон, и
козел многоопытный вдруг резко отскакивает в сторону, и бараны
проваливаются в пропасть.
безгласная емкая смесь жарких слов, и все глухие, без
энергичной экспирации при артикуляции: рсстрл, к счастью, под
давлением масс не отмененный - такова воля многомильонного люда:
требуем! к стенке!
а застрельщик-закоперщик кавказских этих застолий, подавляя
в душе страх, плясал лезгинку, грациозный и легкий, как пух,
держа меж зубов - асса! асса! асса! - острый кинжал, впился в
кончики тонких губ, аж до ушей бескровно разрезая скулу.
но это потом, а ныне - то ли начало века, когда загорелось,
то ли его конец, когда всё ещё горит-полыхает, и никак не сгорит,
чтоб развеяться пеплом.
... Съел тонкий ломтик черного хлеба с сыром, привез из поездки еще прошлой осенью бурдюк сыра-мотала из Шемахи, родины жены, всю зиму питались, осталось немного и на весну, выпил крепкого чаю.
Он пойдет пешком, недавно сюда переехали, в бывший особняк на Поварской, спустится вниз, перейдет улицу и снова вниз, до сада, а там вдоль краснокирпичной стены и - на площадь. Если устанет, сядет в трамвай. Вышел за ворота и, неуверенно ступая по слякоти, стал спускаться. Гюльсум предупреждала, чтобы не спешил, на улице в эти мартовские дни скользко. Угомонись, доктор! - а потом, помолчав, добавила: - Знаю, что задумал исполнишь, тебя не остановить, скажешь, что думаешь!. - А про себя: не перевелись ещё мужчины, не все сменили папахи на платки!
Московская зима угнетала перепадами от лютых морозов до оттепелей, когда дышать становилось трудно, а потом вдруг подмораживало, идешь, спотыкаясь об ледяные комки. Тяготило и скорое наступление темноты, и Нариман, как только переваливало через самую длинную ночь в году, чувствовал некое облегчение, ему доставляло удовольствие, отрывая листок календаря, видеть, как изо дня в день чуть раньше светлеет небо и отодвигается время заката.
Уже март... Эти странные марты, в которых что-нибудь да случается, какой-то рубеж: именно в марте - арест (Метехская тюрьма и астраханская ссылка), трагическое прозрение ложных путей-дорог, семя которого, брошенное все в том же марте - в мартовскую войну, дало всходы позже, и сегодня - тоже март (двадцать пятого года): что-то, очевидно, есть в этом времени года, не зря родилось у земляков: Март уйдет - горести уйдут.
В кармане заявление на имя товарища Сталина. Собирался отдать до поездки, когда и созрело решение уйти в отставку. Ну, и Тифлис, сессия ЦИК, где ударили по самолюбию. В угоду тем, которые изгнали. Присказку вспомнил: Медведь на лес обиделся, а лес о том понятия не имеет. Но он не медведь, хоть партия ныне - лес... Заявление сочинялось мучительно, пока не отлилось в спокойные формулировки: ни тени обиды, ни намека на разрыв, ничего такого, что давало бы повод для кривотолков, без демонстраций.
Всё зависит, так уж получается, и ничего не изменить, от Кобы,
скажет да - отпустят: бумаге по кадровым вопросам дается ход только из его кабинета, и она пробивает дорогу, лишь выйдя из-под его пера. И помыслить Нариман не мог, что в солидные свои годы окажется в роли просителя, судьба будет зависеть от каприза человека, с которым... Мы политики,- сказал ему как-то Сталин,- нам не чуждо сочинительство, но есть границы, за которыми сочинительство превращается в очернительство. (Намек на его записки в ЦК.)
- В отставку проситесь? Логика проста: взывать больше не к кому, защитников не осталось. Всех настроили против себя.
- Решение созрело вовсе не по тем мотивам, о которых говорите.
В УЗКОМ КРУГУ, или ГЛАВА-СКОРОПИСЬ
И на стол генсеку заявление: Многоуважаемый (!) товарищ Сталин... - что же дальше? почти как давнее послание Кобе Мамед Эмина, напечатанное в Турции,- застало Кобу врасплох, и даже тень страха, оспинки на лице вдруг отчетливо проступили. - Я убедительно прошу Вас поддержать мое ходатайство перед Политбюро... - и что же? вот: Здоровье моё и ребенка подвигают меня на этот шаг. Я думаю, что тридцатилетняя моя литературно-общественная работа...