— Притираетесь?
— Ты же сама говорила: "Лучшее — враг хорошего". А может и не ты.
— А ты меньше слушай.
— Поживем — увидим, — намекнула подруге о сострадании и о ее опускных, послемамкингных грехах Шимпанзун. — Ну я пойду, похулиганю, ладно?
— Ладно, — сдалась не только в любопытстве уличенная подруга, — танцуй, пока молодой.
— А кто тебе мешает, вместо стирки?
Примат проснулся, как от выстрела, и тупо уставился на часы. На часах медленно осознался девятый час воскресного утра. Раздался новый звонок, и он, не удивляясь догадке — в медленном мозгу сложилось время и наглость, потопал открывать. Третий звонок не уступил в продолжительности, а значит и в наглости первым двум, и Примат с надеждой подумал, что неплохо бы, открыв дверь, все-таки ошибиться в догадке и позволить плечу раззудеться, а руке размахнуться, но…
— Тревога! — кажется, на весь подъезд крикнула Шимпанзун и бросилась ему на шею. — Подъем! Руки вверх!
— Здравствуй, — промычал он, закрывая дверь и с осторожностью втаскивая хулиганствующую обезьянну внутрь.
Предчувствия его не обманули.
— Ты с работы?
— Да!
Шимпанзун приземлилась, то есть встала на пол, и ему стало не то чтобы легче, а просто удобнее.
— Случайно проходила мимо и решила заскочить, — с ехидством заглянула она в его сонные глаза. — Ты не рад? Извини, не удержалась.
— Очень, — даже не думая о резких движениях, согласился с ней Примат. — А сколько время?
— Где-то я это уже слышала, — не вспомнив, весело объявила бодрая обезьянна. — Почти девять, позднее утро!
— Воскресное утро, — попытался обозначить разность взглядов на время Примат. — Что же такого плохого я тебе сделал?
— Ты что, забыл? — она демонстративно оставила в покое его шейный отдел. — Мы же на футбол идем, ты сам меня пригласил.
— Вообще-то мы на два договаривались, — еще раз обозначил разность взглядов на время Примат, — а сейчас восемь, едва.
— Почти девять, зануда сонный, — толкнула его на стул Шимпанзун и села на ставшие удобными по такому случаю колени, — твои часы тормозят.
— С тобою спорить — невозможно, — уже стандартно констатировал Примат.
— Абсолютно! А после ночной вахты тем более. Не сердись, не одному тебе спать хочется.
— Вот он, голос разума! Я не сержусь, а что случилось?
— Ничего, поддалась соблазну — до двух слишком долго с собою бороться.
— Не соскучишься, с тобой, — повторил вновь доказанную теорему Примат и попытался встать.
— А ты еще не привык? — заметила попытку телодвижения Шимпанзун.
— Пойду-ка я в… ванную.
— Зачем?
— Как зачем?
— Похоже, по утрам у тебя не только будильник тормозит, — вздохнула она, с любовью глядя в глаза большого, но глупого. — Я всю ночь не спала, с ног валюсь. Видишь, — она приподняла ноги, длинные и красивые, — совсем не держат. Я спать хочу, а ты меня все утро тиранишь!
— Я?!
— Ну не я же? Значит так, — спрыгнула она с коленей, — это я в ванную, а ты марш в постель, сны досматривать. Приду — проверю, потом расскажешь.
— Зубки точить будешь? — не вставая, поинтересовался Примат.
— Я спать хочу! — показательно раздраженно прикрикнула Шимпанзун. — Ты же меня одну не бросишь?
— А разве это возможно?
— Вот и молодец, — она чмокнула большого и глупого, но горячо любимого обезьянна в щеку, и оставив его одного озадачено сидень в коридоре, пошла в ванную, — я быстро.
Но все же "быстро" — это ее "быстро", и когда она, завернувшись в полотенце, щелкнула задвижкой, то в коридоре уже никого не было, но под дверью обнаружился лист с нарисованной на нем стрелкой в сторону кухни, а заглянув туда, увидела заваренный чай и магазинные плюшки.
Соблазнительно, да еще ростер — друг холостяка, и осторожничая, она все же звякнула чашкой. Звякнул быстрым таймером и ростер. Не чувствуя утренней вины, она все же желала Примату приятного сна, да и себе тоже, поэтому главное — не слишком греметь посудой в мойке.
Как и предполагалось, жертву пожеланий она нашла в постели, в похожей на спортивный зал спальне. Правда, глаза у жертвы закрыты — неужели спит? Не может быть, и повесив полотенце, она осторожно, но все же прыгнула к нему за спину. Он не спит, он даже попытался… но получил по руке, ведь она, честно прижавшись к его мускулистой спине, сама собирается поспать.
— Поточила зубки? — спросил притворяющийся спящим Примат, не поворачиваясь, а значит не мешая.
— Остры, как никогда, — в ответ она и укусила какой-то шейный мускул. — А на футбол мы не проспим?
— Не надейся, — разбил ее надежды Примат, как когда-то Безьянна, перед мамкингом. — Кстати, а ты знаешь, что таких как ты, Высоцкий называл "сумачечими"?
— Да? — она уже прижалась к укушенному мускулу лбом. — Я не слышала.
— Как я его понимаю!
— Он рано кончил, — ответила Шимпанзун. Ей хочется спать и не хочется взвешивать собственную пошлость.
— Тебя я понимаю еще лучше.
Но Примат, конечно же, перевернулся, и она, конечно же, устроилась у него на руке.
— На футбол не проспим? — уже засыпая, уже не открывая глаз, предположила она снисхождение, а возможно и сострадание, но все напрасно.
— Не проспим, не бойся.