— Пока.
А Примата и в самом деле легко принять за террориста или за диверсанта — шагнув с дороги, он уже через десять секунд стал почти неразличим в буйстве красок северной осени. Скрылся, ушел, не обернувшись, а Абызн, отбросив ненужную теперь веселость, громко хлопнул дверцей и вывел машину на серый асфальт пустынной дороги. Вода, обязана ли она быть нежной?
Шимпанзун открыла глаза, не понимая, от чего проснулась. Наверное, от звука захлопнувшейся автомобильной дверцы? Возможно, ведь сегодня воскресенье, и протест в исполнении недовольного дежурством Мака прозвучал очень даже неприятно в ее утренней лени. Эти гевроны в общем-то неплохие обезьянны, жить с ними можно, но иногда, или местами, у них не все и не всегда бывают дома. Например, по воскресеньям у них не принято валяться в постели до обеда, они очень быстро убирают их и, как правило, все они пламенные борцы за здоровый образ жизни своих тел, и почти поголовно выбегают ни свет ни заря топтать трусцой свои аккуратные улицы. И это в выходной! А в будни они топчутся по вечерам, после работы. Шимпанзун не бегает — ведь она свободная русбандка, но чтобы не сильно выделяться и не драконить окружающих ее добропорядочных гевронов непонятной для них ленью, ленью в виде удовольствия, она катается на велосипеде — с девочкой из семейства Гибнсенов. Гибне, ее мать, неплохо знает русбандский, и Шимпанзун для нее что-то вроде бесплатного учителя. Ну а дочка, зовут ее Бандерла, в свою очередь для Шимпанзун учитель гевронского и по совместительству подружка. Жить можно, и она постепенно привыкает. Она уже месяц как Шимпанзун Какерсен и уже почти не обращает на жуткое для русбандского уха звучание гевронских имен. Вот и сейчас, подчиняясь утренней активности, Бандерла почти наверняка уже таскает за хвост семейного любимца — огромного черного дога, из-за некупированных ушей больше похожего на гигантского зайца, только с длинным хвостом. Иначе, за что его таскать?
Представив весь этот утренний ужас, она еще больше полюбила одеяло — гевронские одеяла чрезвычайно красивы, велики и теплы.
Но все же вскоре пришлось подняться — в гости пришла Бандерла и принесла с собой учебник по гевронскому, для первого класса. Это Мак попросил Гибне поучаствовать в обучении Шимпанзун, и Бандерла, со свойственной всем гевронцам ответственностью за порученное дело, принялась усердно исполнять непривычную ей роль учительницы взрослой обезьянны. Даже с излишним усердием, и Шимпазун подумала — а не месть ли это школьным учителям? А в учебнике много простейших предложений, правил правописания и слащавых картинок, вроде родного: "Мама мыла раму", но приходится терпеть — Бандерла ее единственная дневная собеседница.
После завтрака без всякого желания пришлось озвучить, и главное — написать несколько гевронских предложений. Больше, чем несколько, еще не получается, хоть учебник с картинками и крупные буквы. Намного легче запоминается разговорная речь. Но нужно учиться писать, а не только читать. После получаса своих мучений и смеха Бандерлы Шимпазун решительно захлопнула книгу и предложила прокатиться на велосипедах — по магазинам, а заодно подышать на набережной свежим морским воздухом. Девочка согласилась — Шимпанзун догадывается, что нравится ей, наверное своей характерной экзотикой и непохожестью на местных, угловатых гретхен.
Конечно же, они задержались — ведь магазины только повод, и их не так уж много — Хрюхернос ничуть не больше Северообезьяннска, но при этом настоящая заграница. Так что покатавшись по осеннему парку они посидели еще и в кафе — к счастью для Шимпанзун озабоченные здоровьем свих тел гевронцы не смогли отказаться от настоящего кофе. А затем отправились на набережную — там много скамеек, а в теплый день бывает много обезьянн.
Они прошлись по причалу, почти такому же, как и в Северообезьяннске, с гулкой железной пустотой под ногами, и Шимпанзун не в первый раз отметила для себя, что эта гулкость, море, крики чаек, признающих лишь одну границу — моря и суши, притягивают ее сюда и обозначают только ей одной известную, ненужную чудесность. Совмещение спокойных шагов с криками свободных чаек — зачем? Ведь шаги сделаны, а свободы не стало меньше.
— Как-то один мой знакомый, когда мы вот так же, как сейчас с тобой, стояли над водой, а в Северообезьяннске есть свой собственный залив, и разговаривали почему-то о самоубийцах, — облокотившись на поручни и поглядывая на волны, зачем-то решила пооткровенничать с Бандерлой Шимпанзун, — он предлагал им нырять в холодную воду и плыть, на другой берег. А он далеко, понимаешь? Заплыть в это далеко и раствориться в нем, почти как кофе. Так, наверное, он думал. "Или замерзнешь и утонешь, или устанешь и утонешь, так хоть помрешь в борьбе", — добавила она цитату. — В этом что-то есть, ты не находишь? Что ты скажешь?
Но девочка промолчала, только пожала плечами, прислушиваясь к непривычно звучащим для нее русбандским словам.
— Твоя мама так хорошо говорит по-русбандски, не может быть, чтобы ты не знала ни одного слова.
Но девочка улыбнулась, и только. Гевронский характер, он закладывается с детства.
— Ладно, — сдалась Шимпанзун и отвернулась от моря, — поехали.
— Поеххалли, — протяжно согласилась Бандерла.
Копию, сделанную с карт Гамадряныча, Примат оценил только после многих часов движения. Конечно он уменьшил формат, для удобства, закатав подогнанные друг к другу фото в скотч, чтобы не намокли и не истерлись раньше времени. Прием рыбаков и охотников, так же, как и он снимающих копии с карт на фото или кальку. Военная карта позволяет безошибочно двигаться в незнакомой местности даже школьнику — она так задумана и испещрена внятными ориентирами, мимо которых пройти, не заметив, довольно трудно. Будь то ручей, отставший от ледника валун или просто одинокая корявая сосна — все это отмечено на карте. Из-за этих-то подробностей они и секретны, а до недавнего времени, до космических полетов — даже очень секретны, но только не для рыбаков и охотников. Им нужно одно — зверье или рыба, а чем дальше вглубь, тем больше дров, главное — добраться до этой глуши и суметь вернуться, для этого и существуют карты. А вот в соседней Гевронии, к которой он стал ближе километров на двадцать, выпускают красивые и достаточно подробные атласы, и именно такой привез погонщик импортных машин Бабуинас.
— Плюхер зондерщиппен фишерплюх, — с жутким русбандским акцентом прочитала крупные буквы Шимпанзун. Бандерле смешно.
(Рыбак ловит рыбу.)
Но до погранзоны еще порядком, и Примат, посчитав, что отошел от дороги достаточно далеко, решил проверить автомат — для этого он и взял две пачки патронов на один рожок. Он не собирается воевать со всем миром, даже с погранотрядом, тем более с русбандским, но пристрелять оружие нужно. Пачка в тридцать патронов, как раз на рожок, для пристрелки вполне достаточно, а так как глушитель может пробить, то придется немного пошуметь. Но для этого и существуют глухие места. А если кто и услышит, из охотников или лесников, то вряд ли подойдет — вспомнит о законе джунглей. А закон этот прост — увидел в лесу обезьянна с ружьем — прячься и живи дальше, помалкивай и гаси дымы.
Мишень он нарисовал еще дома — это черный прямоугольник точных размеров, пересеченный двумя белыми линиями. Линии помогут определить отклонение по вертикали и горизонтали и подскажут смещение мушки.
Дистанция сто метров, как того требует наставление, и Примат, спокойно прицелившись, выпустил первые четыре пули. "Коротыш" мягко шевельнулся в руке и плече, на счет раз-два-три-четыре, а звуки выстрелов громкими предателями разбежались по желто-красным просторам.
— Шмайхсер фаерлуппен флайплюх, — все так же издеваясь над четкостью звуков гевронского языка, выдавила из себя предложение Шимпанзун. Снова засмеялась Бандерла.
(Охотник стреляет по уткам.)
"Пыых, пыых", — толчками выдал автомат. Тридцать на четыре не делится, и Примат двумя оставшимися выстрелами опробовал глушитель. Нормально, тихо и не страшно.
— Фраерпуллен, — поправила ее Бандерла.
— Фраерпуллен? — переспросила девочку Шимпанзун, и у нее опять получилось не так, как нужно.
— Яа, яа, — со смехом поддакнула смешливая гевронка.
"Стреляет", — неслышно "проговорил" или "подумал" ангел. Хотя, как он может говорить, если не умеет дышать? И чем он тогда думает, этот ангел, любитель крыш и домашних кресел, воздушных полетов и телефонных прыжков? Да любит ли он кого, известен ли ему комфорт? Понятен ли уют? Знакома ли улыбка? Ангелу, разглядывающему через плечо Шимпанзун ее же каракули или измеряющему из-за спины Примата точность пуль. Точность — его работа. Ему надоели крыши, кресла и причалы, и, поднявшись в небо, он лег на крыло, паря над желто-красной безбрежностью осыпающихся листьев и зеленым постоянством хвои, следя за идущим и ждущей внизу.
Шимпанзун обернулась — будто кто-то или, скорее, что-то усмешкой, чужой и неуютной, усмехнулось из уютной гевронской пустоты.
Примат обернулся, быстро и резко — ему показалось, что кто-то или что-то смотрит на него, вместе с ним оценивая результаты пристрелки. Но вокруг лишь желтая листва.
Ну а вечером приехал Мак, кончился день, а затем и вечер. Встав с постели и подойдя к окну, чувствуя, как взгляд Мака бегает по ее обнаженному телу, она прислонилась влажным лбом к холодному стеклу, вглядываясь в отражение собой сереющей ночи. Кончился сентябрь, и ночь, набирая силу, предъявила свои права хоть и на время, но неумолимо угасающему с каждым оборотом Мезли дню. Скоро — ночи жить, а дню сереть.
Ее смутно тревожит чердачное окно в доме Гибнсенов, темное, в отличие от других. Кажется, что оно черным зрачком разглядывает их дом и заглядывает в спальню, и она уверена, что если бы ее не было здесь, то и окно не было бы таким любопытным. Это пустые страхи, но если долго вглядываться, то может что-нибудь привидеться — например, бесплотная тень за черным стеклом, ленивая, но опасная. Правда, в других окнах свет, и Шимпанзун знает, что за этими нестрашными — потому что свет, окнами живут вполне симпатичные, хоть и апатичные Гибнсены, и ее единственная — по воле судьбы и стечению обстоятельств, подруга Бандерла.
— Шимпанзун?
— А? Задумалась, — обернувшись, а значит отвернувшись от ночи за окном, извинительно и по-русбандски объяснила она Маку непонятную для него, свою национальную паузу.
— Чессенреппен, — осторожно, но настоятельно поправил ее Мак.
— О! — смутилась она, и повторив по-гевронски, — чессенреппен, — добавила все же по-русбандски, — так, глупые догадки.
И включила светильник. Ей нужен свет? Зачем?
32. Двадцать второй день на планете обезьянн. Пугание лосей.
А следующей ночью ангел напугал лося. Бродил обыкновенный осенний лось по осеннему лесу, никого не трогал, не размахивал рогами — а они у него большие, и даже не чавкал так чтоб очень громко, и уже было совсем вознамерился прилечь — но тут на беду сверху его заметил ангел. Ангелы видят в темноте ничуть не хуже, чем при свете. А заметив, ленивый ангел прервал свой ленивый полет и серым орлом спикировал на лося.
Почувствовав опасность быстрых крыльев, осенний лось перестал жевать, качнул рогами и задрал голову, впрочем, не так чтоб очень сильно, и уставился в чернеющее ночью небо.
Огромная серая капля, больше чем он сам — а сам он лось, в последний момент расправив сложенные в пике крылья и став от этого еще больше, плотно пронеслась над ним, казалось заглянув в самую его лосиную душу. Заглянула на мгновенье, а упругая воздушная волна от резко расправленных крыльев прошла по меху небесным холодом и сбила с деревьев множество серых, потому что в темноте, листьев. Дрогнули все четыре лосиных колена, и он ломанулся в сторону — оттуда, где страшно, туда, куда нужно, подальше от воздушных атак и ангельских взглядов.
На пульте замигали и запиликали несколько огоньков, но дежурный лейтедрил Лемуров не вздрогнул и даже не пошевелился, а лишь грустно посмотрел на них, привычно отмечая слаженность миганий.
Ангел, подняв и отправив в ночную пробежку еще парочку лосей, сделав над ними широкий круг и похлопав для острастки крыльями, и убедившись, что лоси трусят в нужную ему сторону — в сторону болот и пограничных секретов, мощными взмахами набрав скорость и почти касаясь крон невысоких деревьев, сбивая листья, в следующее мгновение приземлился за спиной Примата. Он не в обиде на обезьянна за свою ночную суету — ведь ангелы не спят.
Примат обернулся, почувствовав свежесть — просто порыв диковатого северного ветра качнул деревья, а листья, готовые к встрече с ним, осыпались вниз. Просто его нервирует предчувствие опасности, навстречу которой он уже двинулся, это понятно и не стыдно — ни перед собой и уж тем более перед кажущимися в темноте взглядами. Он живой, пока, обезьянн, и имеет право на нервы, а насчет темных взглядов — да у него самого глаза чернее ночи, а в них уже пустые, но еще живые степи.
Ангел, приземлившись, сложил свои большие крылья, необходимые в полете, но неудобные в лесу.
На исходе второй день пути, и к вечеру Примат дошел до им же намеченного рубежа — пограничных болот, как водится, напичканных секретами, сигналами и хитрыми ловушками, в общем всем тем, до чего додумалась к этому времени и к этому месту пограничная мысль. Однако колючки здесь нет, а болота — начало невидимой полосы, и если обезьянн зайдет туда, то его обязательно заметят, вычислят и повяжут, так что для рыбаков и охотников болота — рациональное табу.
Но он не охотник и не рыбак, и точно не рационален, при этом вынослив и быстр. Еще до наступления темноты, выйдя на рубеж ночного старта, он поел, подогрев точно выверенную порцию на сухом горючем. Сухое горючее не дает дыма, а разводить бездымные костры он не умеет. Затем он отдохнул, даже поспал, и сейчас, дав темноте фору в один час, снова повторил по карте ночные ориентиры. Их на болотах не так уж и много, но обнаружить их проще. Он не знаменитый следопыт и не друг оленеводов, но с топографией знаком, и за два дня пути ни разу не сбился с намеченного маршрута. Вот только кажется, что некто или нечто время от времени пялится на него из темноты, подталкивая в спину, и подумалось, что если все время пытаться уйти от этих взглядов, или страхов, то точно не заблудишься и не промахнешься.
Примат сложил фотогармошку и засунул ее за пазуху — еще понадобится в быстром ночном броске через хитроватые пограничные болота. Ну а первый шаг предопределен — прочь от любопытной к нему ночи.
Улыбнулся ли ангел, через плечо обезьянна подсмотревший, или подсказавший маршрут? Может да, а может и нет — он со снисхождением относится к обезьяннским нервам и производным от них выкрутасам. Он правильно погнал лосей.
— А он лось, он просто лось, — без всякой радости заметил комадрил тревожной группы лейтедрил Мартышин, глядя на пульт контроля.