***
Через три дня после отъезда гонца во дворе зацокали копыта, и маленькая, пухленькая фигурка ворвалась в дом - колыхание юбок, реверансы, потоки слез, и вот снова со мной Кат, моя ненаглядная Кэт.
Всего полдня вздохов, улыбок, доверительных перешептываний, и вот с нами Парри и ее брат. Следующим влетел мой учитель Эскам и уже через час засадил меня за греческий. Эшли, муж моей дорогой Кэт, как и многие другие мои джентльмены, вынужден был бежать за границу, но теперь ему можно было вернуться. Вскоре некоторые дамы, с кем я подружилась при Мариином дворе, Браун, Рассел и жена адмирала, леди Клинтон, приехали взглянуть, как я устроилась, и остались отпраздновать мое счастливое возвращение.
***
А костры все пылали.
Они горели все жарче - обезумевшая от горя Мария внушила себе, что Господь гневается на нее за недостаток усердия.
- Я правлю три года, а грех ереси в Англии так и не искоренен! - кричала она Гардинеру.
Так что самый короткий день года осветило пламя горящих тел, и в честь Рождества Христова пылали живые факелы. Пришло Сретенье, и свечи человеческих тел озарили февральское небо.
Из всех утрат одна повергла меня в несказанное горе. Я и сейчас храню это письмо:
"Миледи и принцесса, пишу вам, пока вы не узнали о нашей скорби от других, хотя слезы мешают мне водить пером. Сегодня умер Томас Кранмер, епископ Кентерберийский при вашем батюшке.
Сломленный мучениями, старостью и одиночным заключением, он отрекся, было от своей веры. Но тут его Бог вернулся. Всходя на костер, он сказал:
"Эта правая рука пусть сгорит первой: она провинилась, подписав мое отречение". Он встретил смерть достойно, со всем спокойствием своего великого духа, и без него этот мир стал беднее. Больше нам не увидеть подобного человека, доколе не встретимся с ним на небесах, если милосердный Господь допустит нас туда, где ныне ликует бедный Томас. Народ сложил о нем балладу: прислушайтесь и услышите. Молитесь за его душу.
Навеки слуга вашей милости
Вильям Сесил".
В ту ночь, в самый поздний кладбищенский час, я услышала женский голос в болотах к востоку от замка, и он пел:
Когда, несломлен, Кранмер пал,
И стар и млад о нем рыдал,
Мы молимся в годину бед:
Господь, храни Элизабет!
Когда детей терзают плоть,
Даруй нам нашу Бесс, Господь!
Да, власть Марии, жестокость Марии вручат мне Англию, ее Англию, но все больше и больше мою Англию, на блюдечке с голубой каемочкой.
Но когда, о Господи, когда?
Глава 20
А теперь новый призрак преследовал меня днем и ночью: страшный бука под названием "муж".
Раз ему не дано сына от собственных чресл, Филипп решил отыскать другой способ посадить на английский трон короля-католика - свою плоть и кровь. Чтобы утешить мою гордость, он предложил мне на выбор нескольких приемлемых католических принцев. Однако его выбор сомнений не вызывал.
- Кого вы предпочтете, мадам? - нервно спросила Кэт как-то утром, когда я в задумчивости сидела у окна с Филипповым письмом в руках.
Я фыркнула:
- Предпочту? Всех разом - чтобы засунуть головой в ближайшую навозную кучу, пусть подрыгают там ногами!
- Однако король предлагает вам своего сына, инфанта дона Карлоса... - Кэт выдавила улыбку, но я видела, что она напугана.
- Не бойся, Кэт! - ободрила я ее. - Как бы ни был дон Карлос любезен своему отцу, я за всю славу Англии и Испании не лягу в постель с десятилетним мальчишкой!
Мы рассмеялись, и я, и Кат. Но дон Карлос! Знай я тогда...
Я знала лишь, что он сын Филиппа от первой молодой жены, португальской принцессы, которая умерла родами; и потому думала о нем с жалостью, как о сиротке. В действительности же это был чудовищный недоносок, страшный и душой, и телом. Горбатый уродец, он весил меньше восьмидесяти фунтов. Ему нравилось мучить лошадей, жарить зайцев живьем и слушать их визг.
Еще больше, чем лошадей, любил он мучить девок, его слуги притаскивали из испанских борделей несчастных шлюшек и на потеху инфанту засекали их до смерти. Извергу нравилось отпускать их, а потом ловить и снова мучить. Однако Господь справедлив. Забавляясь этой игрой, он упал с мраморной лестницы и раскроил свою поганую голову, словно тухлое яйцо.
Он должен был умереть. Однако его отец, Филипп, велел сделать несчастному трепанацию черепа - может быть, надеялся, что врачи заодно вправят ему мозги. Впрочем, не желая полагаться на случайность, Филипп приказал, чтоб на время выздоровления дона Карлоса привязали к мумифицированным останкам местного повара, прославленного посмертными чудесами. Два месяца дон Карлос прожил в объятиях усохшего трупа. Немудрено, что он повредился в рассудке. И за него-то меня вздумали отдать, чтобы удержать Англию под властью Рима!
Это и была причина Филипповой печали - состояние его сына; крест, который он нес, великая скорбь, которую я увидала в первую нашу встречу. Однако он еще не до конца опорожнил горькую чашу своего отцовства. Ему предстоит проклясть чудотворную мумию за спасение изверга-сына, когда дон Карлос замыслит убить отца, присвоить корону и надругаться над его молодой и любимой женой, когда Филипп сам посадит этого чудовищного Минотавра под замок и придет ночью, тайно, со стражей и монахами, чтобы положить конец этой и не жизни и не смерти...
***
И это чудовище предложили мне в мужья! Однако я в своем неведении не очень-то испугалась. Более реальным претендентом казался другой католик, эрцгерцог и воитель Эммануэль-Филибер, герцог Савойский. Мария в письмах спрашивала, согласна ли я за него выйти; Филипп хотел, чтобы я вышла замуж, а Мария хотела того, чего хочет Филипп.
Однако если я была уязвима, то и она не меньше. Заговоры против нее плодились и размножались. В Сассексе явился самозванец, объявивший себя моим "мужем" Кортни, последним из Плантагенетов, чье имя так часто связывали с моим. Этот проходимец поднял от моего имени восстание, чтобы взойти на престол вместе с "любезной женушкой Елизаветой"! Глупая попытка захватить трон вскоре привела моего "нареченного" на эшафот. Однако, чем яростнее Мария давила заговорщиков, тем больше их становилось, словно голов у гидры. Чтобы держать народ в страхе, Мария велела больше жечь. А чем чаще горели костры, тем чаще вспыхивали восстания.
- И пока Ее Величество не назначит вас своей наследницей, - мрачно заметил Эскам, - они будут, неизбежно будут продолжаться!
Он был моим якорем, этот стойкий йоркширец, а книги - моим прибежищем. С каждой почтой новости из Лондона становились все более пугающими. Умер мой старый враг Гардинер, бредя ужасами Господнего суда, но не успело его тело остыть в могиле, Мария назначила на его место нового изувера-епископа, которого лондонцы за жестокость прозвали Кровавым Боннером.
И мало-помалу все глаза, все надежды людские устремлялись ко мне. Только смелые отваживались говорить, и то не словами, но кивками и молчаливыми знаками. Один из Марииных лордов, сэр Николае Трокмортон, служивший еще моему брату и едва не угодивший на эшафот вместе с Уайетом, сумел выразить мне свою преданность парой надушенных перчаток; подобно ему и достойный лорд Полет, на котором держался Тайный совет при Эдуарде и моем отце, Клинтон, Дерби, Бедфорд, Сассекс, влиятельные лорды и государственные сановники, в том числе что немаловажно для меня - мой двоюродный дед лорд Говард, - все глядели, кивали, и все, как и я, ждали, потупив очи.
А теперь Филипп вернулся к Марии прямиком из Амстердамских блудилищ, где, по слухам, отдыхал от объятий постылой старой жены. Страшная весть пришла в Хэтфилд в сентябре. Мария написала мне словами евангельской Елисаветы: "Вот и я, называемая неплодною, зачала сына в старости своей. Ибо у Бога не останется бессильным никакое слово. Порадуйся за меня, сестра, я понесла!"
Величит душа моя Господа, и возрадовался дух мой о Боге Спасе моем...
В отупении бормотала я "Magnificat" <Латинское название (по первому слову) песни Пресвятой Богородицы, начало которой (Лук. 1, 46 - 47) приведено выше.> на последовавшем затем благодарственном молебне, вяло повторяла хвалебную песнь Богородицы. Но дух мой восставал против Господа.
Если Мария беременна...
Если она родит сына...
О, Господи, чем я провинилась перед Тобой, за что Ты меня так сурово караешь?
***