— О нет, уверяю вас — для человека моей профессии и здесь полно интересного. — Доктор Стерн посмотрел на нее так, будто гипнотизировал.
Она запаниковала.
— Я, конечно, мало что в этом смыслю… Но все-таки, по моему мнению, в этой части света люди знают и другие способы решения своих проблем.
— Ну надо же, — неторопливо произнес доктор. — И какие же? Назовите.
— Например, вкусная еда, — Мэгги покосилась на яблочный пирог, — хорошее вино, — она с бунтарским видом осушила свой бокал, — и любовь…
Камилла с Джеффри быстро переглянулись.
— Все это лишь болеутоляющие средства, приносящие временное облегчение, моя дорогая леди.
— Тем не менее, раз уж вы все равно здесь, я бы порекомендовала вам их попробовать, — вызывающе заявила она.
— Пойдемте пить кофе в гостиную, — поднявшись, предложила Камилла.
Провожая Мэгги в спальню, Камилла готовилась утешать и выражать соболезнования.
— В этот раз я приготовила тебе другую комнату, — с улыбкой сообщила она гостье, явно желая поставить себе в заслугу свой безупречный такт. — Тебе хоть немного лучше? — добавила она, похлопав ладонью по покрывалу из прованского хлопка.
Мэгги изо всех сил старалась вернуться к роли безутешной вдовы, но чувствовала, что ее игра неубедительна.
— Знаешь, — сказала она, — мне кажется, всю горечь утраты мне придется ощутить по возвращении в Лондон. Возможно, поэтому я и продолжаю путешествовать по Европе…
— Да, вероятно, все дело в этом, — неохотно согласилась Камилла.
— Ты очень добра, но не нужно так беспокоиться обо мне. — Мэгги тщетно пыталась скрыть раздражение. — Со мной все будет в порядке. Правда.
Камилла поджала губы.
— Знаешь, мы были очень привязаны к Джереми. Они с Джеффри давно дружили.
— Да, конечно, я знаю. Все это так печально. — Мэгги действительно было очень грустно. Хоть одна фраза, слетевшая с ее губ, оказалась искренней.
Той ночью ей приснилось, будто она опять сидит в ресторане «У друга Луи» с Золтаном и уплетает розовый ломоть гусиной печенки. Открылась дверь, вошли Камилла с Джеффри и уселись за другой столик. Потом появился доктор Франклин Стерн в образе повара: на нем был длинный белый передник, а в руках — поднос с пышными оладьями.
— Я бы не отказалась от «Мармайта»,[97] — произнесла Камилла, осуждающе посматривая на Мэгги с Золтаном.
Доктор Стерн вернулся с большой банкой «Мармайта». А потом с кухни донеслось «Боже, храни королеву…» — и все, кроме венгра, поднялись с мест. Пытаясь заставить Золтана встать, Мэгги проснулась и увидела склонившуюся над ней Камиллу с подносом. Она принесла утренний чай.
Позже, отъезжая с Золтаном на автомобиле, Мэгги обернулась помахать на прощание хозяевам, с чопорным видом стоявшим у дома, опутанного вьющимися растениями, и ощутила невыразимое облегчение. Новая Мэгги, каким-то непостижимым образом умудрившаяся всего за несколько недель после кончины Джереми стать изгоем в обществе дипломатов, видела вчерашние события в комическом свете. «И как это я раньше не замечала, какие они все ханжи и зануды?» — подумала она.
Покосившись на Золтана, Мэгги в первый раз увидела в нем мужчину. Подобные мысли очень редко приходили ей в голову во время замужества — настолько она вжилась в роль супруги. Когда же, несмотря на неприступную колючую изгородь, которой себя окружила, Мэгги все же испытывала смутную симпатию к другому мужчине, это влечение отвергалось как неподобающее и безжалостно выбрасывалось из головы. Один только Жильберто сумел нарушить незыблемый ход вещей и приоткрыть крышку банки с вареньем из крыжовника. Теперь Мэгги подумала, что Золтан был бы вполне интересным мужчиной, если бы сбрил свои нелепые усы.
На его лице проступала сероватая бледность, присущая, по мнению Мэгги, всем жителям Восточной Европы. Впрочем, мать внушала ей, что здоровый загар вульгарен. Джереми был белокожим, и мама любила хвалиться перед подругами утонченной конституцией своего зятя. А в жилистой, худощавой фигуре Золтана чувствовалась жестковатая мужественность, отнюдь не казавшаяся Мэгги отталкивающей. С другой стороны, как глупо было со стороны Камиллы и Джеффри предполагать, будто у них роман! Джереми пришел бы в ужас при одной мысли об этом; подобное было бы самым худшим из возможных вариантов предательства. Просто Мэгги была благодарна Золтану зато, что он стоял между ней и пропастью, разверзшейся у ее ног после смерти мужа. Рядом с венгром Мэгги чувствовала себя увереннее. Между тем их грядущие приключения в Риме были, как внушал ей ужасный доктор Стерн, обезболивающим средством, призванным отдалить неизбежный возврат К ее прежнему «я» и встречу с весьма неопределенным будущим.
— В Рим? — В интонациях Ширли уже не чувствовалось былой почтительности.
— М-м… да, я решила повидать старых друзей, — сказала Мэгги. — Просто даю вам знать. Если придет письмо или еще что-нибудь в этом роде, пересылайте в отель «Д'Англетер».
— Это, кажется, довольно дорогой отель? — с неприкрытым осуждением спросила Ширли.
— Ну… мне дали скидку, так как сейчас не сезон, а Золтан остановится у друзей.
— Значит, Золтан все еще с вами?
— Да, он ведет мою машину. Я же вам говорила… — Мэгги попала в затруднительное положение.
— Что ж… Пожалуйста, попросите его связаться со мной. К нам поступил запрос по поводу статуса его пребывания в Италии.
У Мэгги действительно осталась в Риме подруга. Джиневра, в свое время помогавшая управлять приютом для бездомных, которым руководила Мэгги, была замужем за итальянским госслужащим. В отличие от многих других знакомых Мэгги, ее телефонный номер остался прежним. Подруги встретились в «Бэбингтонз» за чашкой чая, и Джиневра посвятила Мэгги во все светские сплетни, появившиеся с момента ее отъезда из Рима. Состав британской колонии в Риме постоянно менялся, многие давние знакомые ее покинули. За это время случилась одна смерть и пара разводов. Новый посол, по-видимому, не пользовался популярностью. Он много времени проводил в разъездах и не так часто, как всем хотелось бы, появлялся на ежегодных мероприятиях, представлявших собой определенные вехи в жизни экспатриантов. Но в самом главном Джиневра обнадежила Мэгги.
— Арабелла Стюарт-Уотсон? Да, она все еще здесь. И процветает. Теперь в ее школе учатся дочери шейха, и она постоянно всем об этом напоминает.
Мэгги любила Рим. Когда она впервые попала сюда, ее привело в растерянность шумное уличное движение, переполненные мусорные урны; худющие кошки, скитающиеся по площадям. Однако со временем она научилась любить все это. В один из первых вечеров в Риме она сидела за столиком на открытой площадке ресторанчика на площади Цветов и любовалась нежно-персиковым закатом в отблесках старомодных уличных фонарей — маленьких островков света на фоне охристо-желтой штукатурки. Древние стены с потрескавшимися карнизами и вымощенные плитами улицы казались спокойными, подобно жителям города, — все здесь будто безмятежно созерцало, как проходят мимо годы и столетия. Атмосфера Италии представлялась Мэгги какой-то нереальной, невероятной, все напоминало огромную сценическую декорацию. Казалось, вот-вот распахнутся тускло-зеленые ставни, из окна покажется женщина и запоет, пристроив на подоконнике свою пышную грудь.
К столику подошел маленький мальчик с розами и предложил одну Мэгги. Джереми купил — это было совсем на него не похоже. «Они воруют цветы на кладбищах», — пояснил он. Муж сидел напротив нее — такой красивый — и крутил изящными пальцами хлебные палочки. Легкий душистый ветерок трепал угол скатерти. Они потягивали белое вино из бокалов, покрытых блестящими капельками конденсата. Мэгги наклонилась вперед, взяла Джереми за руку и сказала: «Спасибо, что привел меня сюда».
Рим был самым любимым местом из всех, где ей довелось побывать с мужем. Мэгги хотелось погрузиться в объятия этого города, исполненные безусловной доброты и тепла. Она обожала итальянцев — и лавочников, и прохожих, одобрительно смотревших на ее ноги. «Красотка!» — кричали ей вслед. Такого не случалось ни в Ледбери, ни в Будапеште, ни даже в Париже. Итальянцы всегда умели заставить женщину почувствовать себя прекрасной. Даже министры и их заместители, являясь в посольство, были галантны. На приемах они нежно пожимали, а то и целовали руку Мэгги. Она понимала, что все это чепуха, часть этикета, но все же начинала ощущать себя более привлекательной. Для итальянцев она была не просто женой дипломата, но еще и красивой женщиной.
Итальянские политики казались ей похожими на стаю голубей, которые с важным видом ходили вокруг ее мужа и слегка поклевывали его, а он спокойно стоял, будучи на голову выше всех, и склонялся поприветствовать их с немного высокомерной улыбкой. Толпившиеся на благотворительных чаепитиях женщины в элегантных костюмах-двойках, бряцающие драгоценностями, воскрешали в ее памяти детский стишок: «В ушах у ней серьги, на пальчиках кольца, на туфлях — серебряные колокольцы».[98] На шее у каждой было несколько золотых цепочек, как на изображениях Мадонны в церквях Рима. А Мэгги была приучена к тому, что на приемы можно надевать лишь одно украшение. Итальянки, непринужденно откидываясь на узорчатых диванах под сенью люстр, оживленно болтали, со звоном браслетов взмахивая руками, смеялись и называли ее «Maggie, cara».[99] Они были чрезвычайно женственны — то была особая женственность, такую Мэгги вряд ли смогла бы развить в себе, да она и не особенно стремилась. Их груди были соблазнительно подчеркнуты кашемировыми джемперами, темные глаза сияли озорством и неведомым ей знанием. Наверное, все дело было в местном воздухе — нежном и благоуханном, особенно по вечерам, когда на небе появлялась абрикосовая дымка, и люди неспешно прогуливались по улицам, общаясь, как будто весь Рим превращался в одну большую гостиную.
Женщины выносили на улицу кресла и наблюдали за беспорядочными людскими потоками. Казалось, в четырех стенах итальянцы чувствовали себя как в плену, а на исходе дня все стремились слиться с городом. Жаркими летними ночами люди целыми семьями сидели вокруг фонтанов — мужчины в майках, женщины с веерами, дети носились по площадям. Складывалось впечатление, что в Риме несметное количество детей. Мэгги нравился неторопливый ритм рабочих дней, длинные обеденные перерывы и полное отсутствие спешки в повседневной жизни итальянцев.
Даже Джереми поддался томному очарованию Рима и был гораздо мягче и расслабленнее, чем когда-либо. Иногда во время обеденного перерыва они мчались по обрамленным олеандрами шоссе в Остию[100] и арендовали на пляже шезлонги с зонтиками. Джереми никогда не загорал — его нежная кожа не выносила тропического солнца, зато он с удовольствием нырял в море и уплывал вдаль, делая энергичные, размашистые гребки, а потом, весь мокрый, вновь укладывался на шезлонг и изящной рукой приглаживал волосы. Мэгги первый раз за всю жизнь загорела до шоколадного оттенка.
Пляж в Италии нисколько не соответствовал ее детским воспоминаниям о морском отдыхе, когда они со Сью в пестрых шерстяных шапках прятались за ветрозащитным ограждением и ждали, пока их ведерки с лопатками приплывут из-за горизонта назад. Средиземное море было спокойным, без заметных приливов, и дети целыми днями барахтались в теплой воде. Как здорово вырасти в стране, где всегда светит солнце… Дети тут никогда не мерзли, никогда не стояли холодным утром на темной улице — в Херефорде зимой очень поздно светает — в ожидании двухэтажного автобуса с покрытыми морозными узорами окнами; этот автобус должен был отвезти их в школу.
Подобное же изумление Мэгги переживала, когда они с мужем прохладными вечерами ели мороженое, сидя у фонтана Бернини на Пьяцца Навона. Неужели некоторые люди живут так круглый год, а не только во время отпуска?
После обеда они с Джереми возвращались с пляжа в центр Рима, их спины чесались от соли. Вскоре очарование от поездки рассеивалось — Джереми ужасно злился за рулем, продираясь сквозь заторы с неистово сигналившими автомобилями. Нелюбовь мужа к итальянцам огорчала Мэгги. Он находил местных жителей неорганизованными и порочными, а их привычка все откладывать на потом приводила его в настоящую ярость. За столом переговоров Джереми нередко демонстрировал свое превосходство, впоследствии ему было гораздо приятнее вести дела с австрийцами в Вене. Мэгги вспомнила, как однажды его вывел из себя итальянец, сидевший за барной стойкой.
— Не подскажете, как добраться до Пантеона? — спросил у него Джереми на великолепном итальянском, выученном по методике Берлица.[101]
Человек поднял полуприкрытые веки и едва заметно мотнул головой влево.
— Appresso, — вяло произнес он.
— Appresso?! — заорал Джереми, и лицо его самым неприличным образом покраснело от злости. — «Где-то рядом» — все, что он способен мне сказать! Можешь себе это представить?!
Мэгги понимала, что останавливаться в таком дорогом отеле — уже само по себе расточительство, и старалась быть как можно экономнее, не делая лишних трат. Например, стирала нижнее белье в раковине и развешивала на ночь на батареях. Первые несколько дней она бродила по Риму — поднималась по лестнице на площади Испании, гуляла по садам виллы Боргезе, останавливаясь у знакомых достопримечательностей. Она решила не поддаваться соблазнам бутиков Кондотти,[102] но твердо вознамерилась посетить магазин «Феррагамо». Разве Джереми не потратил приличную сумму, чтобы ублажить имевшую стройные ножки Мойсхен? После длительных размышлений Мэгги приобрела пару изящных зимних сапог, облегавших икры, — совсем непохожих на практичную, обувь, которую она обычно надевала, выезжая с мужем за город. И еще она уговорила Золтана принять в подарок пару туфель, подобных тем — это был самый убедительный довод, — что носил по торжественным случаям Джереми. Между тем в ее голове постепенно зарождался план действий.
Она больше не просыпалась с чувством страха и одиночества, как впервые дня и недели вдовства, но гнев от измены мужа не утихал. Каждое новое открытие, связанное с его неверностью; больно ранило Мэгги. Время от времени она думала, что похожа на пронзенного стрелами святого Себастьяна на картине, которую они с Джереми видели в одной флорентийской церкви. Приключения в Париже и Вене лишь немного ослабили ее боль. Мэгги стала понимать, почему в США родственники жертв преступлений часто настаивают на присутствии во время казни, желая своими глазами увидеть, как убийца их брата будет корчиться на электрическом стуле. Одно угнетало — она могла отомстить лишь соучастницам адюльтера, но не виновнику.
— Я так рада вас снова видеть! — оживленно воскликнула Арабелла, сидя за своим столом в кабинете. — Мы ужасно расстроились, узнав про Джереми. Его кончина была столь внезапной! Вам, наверное, сейчас тяжело… — Она с недоумением взирала на свою посетительницу. Похоже, вид новой Мэгги, будто вылупившейся из привычной для всех куколки, поразил ее. — Как вы справляетесь?