Мы с Кирой отчалили из становища Отщепенцев наутро следующего дня, поднявшись затемно и перекусив на скорую руку. Никто нас больше не задерживал.
От купания голышом в обществе Люции и прочих Отщепенцев я отказался, сославшись на усталость. Кира, насколько мне известно, тоже ушла в свой шатер задолго до окончания пирушки. Люция проводила меня укоризненным взором, но уже через минуту заливисто смеялась и хлопала по колену какого-то молодого ведуна с заплетенной в косички бородой.
После потасовки с Борисом у меня разболелись старые раны и появились новые — далеко не такие жуткие, как после свидания с Уродами. Однако плохо мне было не от ран, а от самой схватки и ее завершения. Не так я представлял себе месть Борису, ох, не так! В моем воображении у нас состоялась встреча в чистом поле, и я всаживал в него пулю, а после того, как он падал с лошади, я успевал сказать пару слов насчет Витьки… В реальности же получилось так, что я лупил его камнем по черепу на потеху массе людей и лупил-то как-то совсем хреново, раз он никак не вырубался… И все это ко всему прочему лицезрела Кира.
Она, конечно, ни единым жестом не показала, что хоть в чем-то меня винит. Борис сам выбрал меня в качестве противника. И он убил Витьку, хотя собирался пришить саму Киру. Она ненавидела брата, но чужие семейные дела — потемки…
Пока Викентий или кто-нибудь другой не объявил, что я должен присутствовать на очередном мероприятии ведунов, мы в спешном порядке забросили шмотки в мусоровоз (включая скейт, который чудом остался в целости и сохранности после того, как его поюзала толпа детишек). Разговаривать было некогда.
Кира оседлала гнедую лошадь, рыжая была в заводе. Я сел за руль мусоровоза (или гарбовоза, как его называли Отщепенцы) и понял, что соскучился по кабине, сидению и рулю. Наверное, так же чувствует себя дальнобойщик, который засиделся на одном месте и вот, наконец, снова забирается в родную фуру.
Неловкость перед Кирой, несмотря на все попытки урезонить собственную не в меру разошедшуюся совесть, возросла оттого, что Огнепоклонница-библиофилка ехала чуть позади, а не вровень с кабиной. Возможно, она это делала, чтобы не мешать мне лавировать между сопок. А может быть, и нет. Как бы то ни было, когда мы отъехали от Танаиса километров на десять, я нажал на тормоза.
Кира сразу же подъехала к кабине.
— Кира, я должен с тобой поговорить… — начал я, выглядывая в окно.
Она приподняла брови и почему-то обернулась назад, словно желая выяснить, не преследует ли нас кто. День выдался солнечный и жаркий — как, впрочем, и всегда в этих краях, — и Кира накинула на голову капюшон, который отбрасывал на лицо густую тень. Выражение лица трудно было прочесть, но вроде бы оно оставалось совершенно бесстрастным.
— Ты не держишь на меня зла? — бухнул я напрямик. — За то, что убил твоего брата? Если намерена высказаться, выскажись сейчас. Между нами не должно быть недомолвок — у нас впереди долгий путь вместе…
Кажется, неплохо изложил суть вопроса, подумал я, против воли вцепившись в руль. Все же нервничал, хотя, по сути, был прав во всем.
Секунду Кира пристально смотрела на меня. Потом резко выпалила:
— Ты его не убил!
Наступила моя очередь вздымать брови.
— Прости?
— Мой брат — живучий ублюдок. Мы не видели его смерть — его унесло течением.
— После удара камнем в висок и быстрого течения не выживешь…
— Ты сам говорил, что в Поганом поле возможно все.
Я прикусил язык. Верно, говорил — по поводу Витьки. А тело пацана мы как раз таки видели, и в нем не было признаков жизни. Что касается Бориса, то его хладным трупом полюбоваться не довелось.
— Все Отщепенцы сочли, что он мертв, — возразил я не совсем уверенно.
— Им просто плевать. А я не Отщепенка.
Я помолчал. Знойный ветерок обдувал раны на щеке, чувство было приятным и одновременно чуть болезненным. До этого момента я не сомневался, что Борис склеил ласты окончательно и бесповоротно. И задавался вопросом в стиле сопливой интеллигенции: испытываю ли я удовлетворение от мести? Нет, удовлетворения я не испытывал, но и подтачивающий со дня смерти Витьки гнев пропал без следа. Оставались лишь вина и тоска по другу.
— Ты серьезно считаешь, что он выжил? — спросил я.
— Рано считать его мертвым. Его уже не раз пытались убить. У нашего племени были враги — племя тех, кто поклонялся духу воды. Мы прозвали их Речными людьми и воевали с ними. Потом наши победили, истребив каждого представителя Речных людей… кроме двух, которые успели скрыться. Это был геноцид, если такой термин применим к одному крохотному племени, который, по сути, относится к тому же этносу, что и Огнепоклонники, но имеет другую религию. Эти два выживших напали на дружину, в которой был Борис, и сумели убить из засады почти каждого. Бориса сильно ранили — настолько сильно, что его сочли мертвым. Но он выжил, дошел пешком до наших деревень, а через год выследил и предал этих двух бедолаг страшной смерти на Вечном огне…
Я против воли поежился.
— Это они его обожгли, когда напали на дружину?
Кира поморщилась, будто вспомнив что-то омерзительное, и покачала головой.
— Нет, ожог у него с раннего детства. Может, он потому такой бешеный и неукротимый, что испытал страшную боль в юном возрасте…
Она снова поморщилась и уверенно добавила:
— Я его не оправдываю. Если копаться в детских травмах, то оправдаешь кого угодно, вплоть до полного морального урода. А это неправильно. У каждого человека есть выбор — стать Уродом или… собственно человеком.
Я одобрительно кашлянул, а Кира шумно выдохнула и коротко рассмеялась:
— Это я прочитала, конечно, не сама придумала. Но согласна с мыслью автора книги. А тебя я, Олесь, не виню. Ты не сделал ничего такого, за что тебя надо ненавидеть. Не бойся — я не ударю в спину.
Я начинал широко улыбаться, но от последних слов подавился воздухом.
— Да я не об этом! Я не боюсь удара в спину! В смысле, не потому, что я такой храбрый, а потому, что ты не ударишь!
— Я поняла. Но все-таки, Олесь… — Она помолчала, теребя в руках поводья. Лошадь под ней нервно потряхивала гривой, отгоняя мелких мушек. — Надо было его убить. В следующий раз не упусти шанс. Не повтори ошибку, которую допустили те двое Речных людей.
***
Добравшись до шестиугольной гравитационной дороги, мы поехали вдоль нее на запад.
На ходу особо не поговоришь: двигатель хоть и тихий, но хрустят колючие кусты под широкими колесами, топают лошади, и надо поглядывать вперед, чтобы не заехать в рытвину. Поэтому каждый думал о своем.
Не знаю, о чем думала Кира. Такой волшбой я еще не обзавелся. В-токи вокруг нее вились обычные, свойственные живым существам. Что бы ни творилось у нее в мозгу, сердце пребывало в относительном равновесии.
Все же я зря беспокоюсь, что гибель (или не гибель?) брата ее сильно расстроила. Не те нынче времена, чтобы по любому поводу пускать слезы и бежать к психологу. Или в магазин за крепким пойлом. Люди привыкают к ликам смерти и не парятся лишний раз.
Я, наконец, перестал заниматься фигней и думать о Борисе. Мысли устремились в будущее — самое оптимистичное.
Вот представим: все будет зашибись; я найду Витьку, воскрешу его или верну оттуда, где он сейчас; эндорфины (гормоны счастья) схлынут, и настанет время думать, как жить дальше. А как жить дальше? Какие преследовать цели? Нет ничего хуже, по-моему, бессмысленной и бесцельной жизни.
Наверное, надо будет осесть, построить ферму, засеять поля, укрепить периферию от нашествия незваных гостей вроде родичей Киры…
Хотя — зачем? Есть становища Отщепенцев, где меня ждут. Поселимся с Витькой и Кирой — если она захочет — возле полноводного Танаиса, станем жить-поживать, добра наживать. Я задумался. Две наложницы и Кира… А еще приемный сын! Ох и семейка у нас будет — закачаешься! Все же Поганое поле — это круто.
Подумав о плодородных полях, я по ассоциации переключился на комбайны Вечной Сиберии и Отщепенцев. Имелась, должно быть, и иная техника, произведенная Республикой Росс. Зачем россам отдавать свою технику в эти дикие страны? За какие деньги они ее продают — если вообще продают? Что если сиберийцы и Отщепенцы добыли ее даром?
Представить, каким образом голожопые сиберийцы отняли технику у продвинутой в научном плане страны, не получилось. А вот вообразить, как Отщепенцы с помощью ведовства приобретают технологические ништяки, оказалось не в пример проще.
Вечером мы разбили лагерь в овраге возле гравитационной дороги. По дну оврага струился ручей, по его краям росла трава и кусты. По привычке я развесил гирлянду, хотя обошелся бы и колдовскими мешочками. После близкого знакомства с Уродами, которые, оказывается, регенерируют с неестественной скоростью, рисковать лишний раз не тянуло.
Пока солнце не зашло полностью, я прогулялся по округе пешком, сканируя местность на предмет живых (или квазиживых) организмов. Наткнулся на сурчиную нору на склоне пологого холма, который плавно переходил в невысокую горную гряду, и с помощью Знака Глаза Урода выманил единственного обитателя наружу.
Знак работал отлично. Заставить сурка станцевать степ не удалось, но приблизить или оттолкнуть вышло без труда. Сурок трясся всем толстым телом, нос дергался, глаза таращились влажными пуговками, но перебороть магическую волю зверек не мог.
Я ощутил, что моя власть над существом тем сильней, чем зверь взволнованнее. Страх, азарт, беспокойство ума играет на руку моей волшбе. Вероятно, поэтому мне не получилось зачаровать Киру М-стикерами — она была спокойна. А вот Викентий выбил ее из седла (точнее, она сама себя скинула наземь под влиянием волшбы), когда Кира взволновалась от наезда покойного Гришана и начавшейся потасовки.
Я не стал делать каких-либо опытов над Кирой, несмотря на то, что вокруг не было никого, кто мог бы запретить мне это сделать. Все же совесть у меня есть.
Сурка валить я тоже не стал — сушеного мяса и прочей хавки у нас хватало на несколько дней. Но понял, что отныне охота и, возможно, рыбалка превратится в нечто до зевоты скучное. Отщепенцы часто ездят на охоту и, вероятно, из спортивного интереса не используют волшбу, подобно некоторым личностям из эпохи буржуев, которые шли на зверя с луком и стрелами. Вряд ли у меня проклюнется такой спортивный интерес. Я — человек не азартный и весьма практичный. И Витька бы не одобрил…
Когда я “отпустил” сурка, приготовившегося, судя по всему, умирать, он шмыгнул в нору со скоростью пули — большой и волосатой пули.
А я вернулся в овражек, где Кира развела бездымный костерок, чтобы поджарить мясо и размягчить на водяной бане лепешки. Мой личный словарь после безобидной охоты пополнился терминами, которые я придумал сам для себя, чтобы хоть как-то обозначать некоторые магические манипуляции. Когда я нащупал В-токи сурка в норе, я “ухватил” его присутствие. А потом “обуздал” его. То, что я проделал, не шевельнув и пальцем, воспринималось именно как ухватывание и обуздание.
После ужина мы с Кирой умылись в ручье. Вода в нем была относительно прозрачная, теплая и без взвешенного мелкого песка. Но на вкус отдавала соленым. Я вымыл руки по локоть, заодно полюбовавшись на тату. Небольшая припухлость и покраснение почти исчезли, а Знак остался — четкий и темный. Я полагал, что рано или поздно тату из крови Урода сотрется, но сейчас почему-то преисполнился уверенности, что Знак никуда и никогда не денется.
***
Пурпурный диск солнца закатился, как глаз умирающего гиганта, в трепещущих волнах знойного марева. На равнину опустилась сизая темнота, а на востоке поднялся тонкий молодой месяц.
Мы с Кирой забурились в наши шатры-палатки, настроив гирлянду. Дежурить не посчитали нужным. Опасности со стороны Отщепенцев нет, я теперь свой; бешеный Борис, пусть и выжил, но вряд ли сейчас представляет опасность. Скорее всего, он помер или скоро помрет. Я обнял автомат и провалился в сон.
Неизвестно через какое время проснулся, как от толчка. Меня разбудило магическое чутье — я это понял сразу. Что-то приближалось.
Гравитационный поезд россов!
Мгновенно стряхнув остатки сонливости, я выскочил из палатки в прохладную ночь и при этом прихватил почему-то не автомат, который успел выпустить из объятий, а рапиру.
Стояла относительная тишина, где-то далеко сонно стрекотал сверчок, вскрикивала ночная птица, а гирлянда была темной и мертвой. Молодой месяц вскарабкался не слишком высоко на звездный небосвод, из чего делался вывод, что спал я не слишком долго.
Я выскочил из оврага, сканируя пространство. На западе серебристая равнина протянулась до совершенно черного горизонта. Шестиугольники гравитационной дороги блестели, отражая свет звезд, как лужи. Поезда не было видно. Разве что он был невидимым и неслышимым.
Зато на востоке в полусотне метров на нашего лагеря между сопок метались красноватые отблески пламени. Свет двигался, приближаясь. Я догадался, что это идут люди с факелами.
Пока я стоял на краю оврага и всматривался вдаль, из шатра бесшумно выбралась Кира с обнаженным ятаганом. Она взглянула на меня и дернула подбородком, как бы спрашивая: ну что там?
Я развел руками. Не представлял, кто это идет и что теперь с этим делать.
Огнепоклонники? Тогда почему идут пешком, когда у них есть лошади? И зачем им подкрадываться к нам с зажженными факелами? Чтобы отпугивать Погань? Не проще ли тогда сидеть на месте и вообще никуда не идти в ночи?
Я спустился в овраг. Через несколько минут эти люди будут здесь. Они идут именно по “нашему” оврагу, вдоль ручья, и вряд ли мы с ними как-то разминемся.
Вспыхнула гирлянда, среагировав на движение. Из-за поворота оврага показались люди — старый мужчина, высокая и крепкая женщина и два подростка. Без тату, но с факелами и заплечными мешками. За этими четырьмя появилось еще человек десять.
Ослепленные внезапным сиянием, они застыли на месте. Лица в ярком освещении были бледными, как мел.
— Не убивайте нас! — крикнула женщина. — Мы идем к вашим!.. Мы — простые переселенцы!
Ее тру-русский был почти идеален, разве что слышался легкий акцент, как у прибалтов.
— К кому это — к нашим? — уточнил я громко.
Они разом вздрогнули, будто не ожидали, что им кто-нибудь ответит. Я отметил, что у кое-кого есть оружие в виде луков и стрел в колчанах. Но волшбы я не чуял совсем. Это не ведуны.
Я сразу расслабился, потому что перестал воспринимать симплов всерьез, что, разумеется, было неправильно. Симплы способны причинить массу хлопот. Взять хотя бы Бориса Огнепоклонника. Или Модераторов Вечной Сиберии. Отсутствие способности к магии им с лихвой возмещает оружие и коварство.
— К россам…
Поскольку никто из пришельцев не шевелился, гирлянда погасла, экономя заряд бездонной батареи Решетникова.
При слабом лунном свете я переглянулся с Кирой и тут же напрягся — как бы не увидели Отщепенцы, что я советуюсь с “наложницей”… Вот ведь зараза! Пристала привычка! Отщепенцев ведь поблизости нет, если не считать меня самого.
Я сделал пару шагов навстречу. Вряд ли эти переселенцы что-нибудь видели, ослепленные прожекторами. Только скупо освещенный факелами силуэт высокого косматого мужика. Одну руку я держал на эфесе шпаги, готовый выхватить ее при любом движении со стороны пришлых и одновременно обрушить на них волшбу Знака Глаза.
— Мы не россы, — проговорил я.
— Спаси нас Прекрасная Аннит! — пролепетала женщина. Дедок рядом с ней разинул рот и вжал голову в плечи, будто в ожидании удара. Подростки особо никак не отреагировали, лица их были пусты и невыразительны. Толпа позади этих четверых невнятно забормотала. — Отщепенцы!
Я кашлянул, намереваясь объявить, что мы не Отщепенцы, но заколебался. Де-юре я Отщепенец, меня приняли в становище, даже праздник закатили в честь нового бро. Но ведь переселенцы не в курсе? Правильно ли выкладывать им всю правду? Или пусть лучше считают нас Отщепенцами — больше будут бояться и меньше перечить?
Пока я прикидывал, женщина выступила вперед с видом человека, решившегося на отчаянный шаг.
— Заклинаю тебя, Отщепенец, пропусти нас, не гони в свой стан! Мы — слабые и больные, от нас тебе не будет проку. Наши деревни сгорели в пламени войны, и нам некуда идти, кроме как в Республику Росс…
— А отстроить заново свои деревни никак нельзя? — не удержался я.
— Враг захватил наши земли, и она больше нам не принадлежит…
— Какой враг? — резко и громко спросила Кира, которая оставалась возле шатра.
Женщина и все остальные ночные визитеры повернули головы на голос, но со всей определенностью никого не увидели. Зато женский голос, кажется, воодушевил парламентершу. Она заговорила уверенней:
— Слуги Кривды Поганой! Нечистые идолопоклонники кланяются идолищу безобразному да жертвы невинно убиенных ему приносят!
В ее интонации проступили истерические, надрывные нотки религиозного фанатика. Люди сзади неодобрительно загудели, заплевались.
Один из мальчишек звонким голосом выдал:
— Сказывают, они со свиньями повальным грехом занимаются!
Старик обернулся и легонько угостил его затрещиной. Это движение снова врубило гирлянду, и новоприбывшие опять скорчили рожи.
— А че такого? — не успокаивался пацан. — Баба Аксинья про то сказывала!
— Болтала много твоя баба Аксинья — за то и поплатилась! — рявкнул дед. — Враги в деревне ейной старуху сожгли заживо.
Кира перебила:
— Поклоняются ли ваши враги Вечному Огню?
Дед пожал крепкими плечами:
— Кто его знает? Может, и поклоняются. Бешеные они, не поймешь их нечистую веру.
— Предлагали ли они вам перейти в свою веру?
Вместо старика ответила женщина:
— А как же? Ходил меж нами их жрец, головы молодым морочил. Там мы его от скверны-то очистили…
— В землю положили среди ночи, — подхватил дед, — под ликом Прекрасной Аннит, когда она во всем благолепии была…
Меня раздражала их манера говорить, которая проявилась, когда речь зашла о вопросах веры. До этого они изъяснялись нормально. А сейчас начали нести какую-то пафосную чушь.
— Что такое Прекрасная Аннит? — спросил я.
Над толпой пришельцев пролетел вздох. Видимо, их шокировало мое богохульство. Женщина, перестав щуриться, строго и серьезно произнесла:
— Не “что”, а “кто”. Ты Отщепенец, а потому своего бога не имеешь, но даже такие, как ты, способны лицезреть ее блистательный лик. Вот же она — приоткрывает свою красоту!
С этими словами она подняла голову и посмотрела вверх — туда, где в небе сиял полумесяц.
Они что, поклоняются луне? Я хмыкнул, но негромко, вряд ли меня услышали. Для меня, неотесанного — без году неделя — Отщепенца, что луна, что огонь — один хрен. От огня больше вреда, надо сказать, и пользы. Огнепоклонники все же опасней будут…
Презрительная интонация женщины, судя по всему, напугала старика — даром он, что ли, дожил до преклонных лет. Льстивым голосом он пролепетал, обращаясь ко мне:
— Вам же ж, уважаемым и могущественным Отщепенцам, неважно, что мы Прекрасную Аннит за богиню чтим?
Я откашлялся, раздумывая над ответом. С фанатиками надо держать ухо востро. Гирлянда погасла.
— Мы уважаем вашу религию и не имеем ничего против, — объявил я громко и четко. — И не препятствуем вам, раз вы хотите пройти здесь. Идите свободно своей дорогой.
Дед низко поклонился, чуть не уронив факел и снова активировав гирлянду. Наверное, лунопоклонники не представляли, зачем мы то светим на них прожекторами, но нет. Но выглядело это для них однозначно зловеще.
— Благодарим тебя, пано! И панньё! Однако ж ночь уже, Погань из нор повылезала. Дозвольте тут, поблизости от вас, заночевать. Мешать не станем, мы — как мыши!
Не то, чтобы мне нравилась идея, что рядом будут торчать лунопоклонники. В открытой схватке я со своими волшбой и автоматом их одолею, естественно, но всю ночь следить, чтобы они нам не напакостили — идейка неважная.
Что делать? Вслух спросить Киру я поостерегся. О традициях Отщепенцев эти селенофилы могут быть наслышаны. Отщепенец не спрашивает ничьего мнения, а если спрашивает — то это не Отщепенец. Я помолчал, прикидывая. Погнать их прочь поганой метлой в Поганое поле? Тогда кто-нибудь из них точно затаит обиду. Нам лишние недоброжелатели не нужны.
Я решился:
— Ночуйте здесь. Вы будете защищены от Погани нашим светом, который горит, когда кто-то двигается. И нашей могучей волшбой. Но если кто-то подойдет к нам и нашим вещам слишком близко — берегитесь! Кара последует незамедлительно!
Пришельцы-погорельцы съежились от страха, и мне немного стало неудобно. Но лучше пусть бояться. Судя по поведению, волшбу они на себе успели испытать, и видели ее эффективность.
Меня нестройным хором поблагодарили, будто это мой личный овраг и я дозволил им временно попользоваться. Потом отступили на пару десятков метров, за поворот и разбили там лагерь. Я незаметно подсмотрел за ними сверху, пользуясь В-сканером. Они установили факелы вертикально в грунте по периферии лагеря, несколько начавших чадить факелов погасили, смочили в смоле, которая находилась в специальных бурдюках, и снова зажгли от других источников огня. Поставили несколько навесов, распаковали небогатое имущество. Поставили дозорных, которые следили за факелами и при надобности добавляли смолу, которая горела очень долго. Через несколько минут лагерь тихо спал.
Действовали они быстро, умело, без лишней суеты. Опытные ребята, не первый день в Поганом поле.
Я понаблюдал за спящим лагерем еще немного, затем отошел к себе, но продолжал сканировать местность.
Кира ждала меня у своего шатра, держа ятаган обнаженным и не шевелясь, будто статуя девушки-воительнице. Когда я спустился по глинистому склону, она кивнула и вложила ятаган в ножны. Багровую накидку она сняла загодя, чтобы пришельцы не опознали в ней Огнепоклонницу. С репутацией Огнепоклонников лучше лишний раз не демонстрировать то, что ты из их рядов. Как по мне, так от этой накидки стоило бы вовсе избавиться.
Не обменявшись ни единым словом, мы улеглись спать.
***
Наутро я проснулся от вкусного запаха жарящейся рыбы. Спросонья подумал, что это наложницы подсуетились, потом вспомнил, что я уже покинул становище. Решил, что это Кира хозяйничает.
Но и тут ошибся.
Когда вылез из палатки, Кира умывалась у ручья, сидя на корточках. Она только что проснулась. Солнце взошло совсем недавно и низко висело над восточным краем равнины. Нижняя часть оврага утопала в прохладной тени.
Зато проснулись и хозяйничали лунопоклонники. За поворотом слышались негромкие, но отчетливые голоса. Оттуда шел приятный запах еды, а над пригорком поднималась прозрачная струйка дыма.
Сполоснув физиономию и почистив зубы щеткой из князьградских магазинов, я из любопытства пошел к соседям.
При свете дня разглядел их получше. Одиннадцать человек обоего пола, детей лишь трое — два давешних пацана и девочка, которую я вчера не заметил. Одеты в грубую просторную одежду, популярную в этих местах, но штаны явно не “отщепенские”. Женщины щеголяли в простого кроя платьях до колена без поясков. С пояском ходила только маленькая девочка.
В котелке над костром действительно жарилась рыба с картошкой (если я верно разглядел) и зеленью, которую, видно, хранили в сушеном виде. Возле костра лежали аккуратные стопки хвороста. Разогревались сухие лепешки. Все были заняты, но никто не суетился.
Вчерашний дед священнодействовал над котелком — наверное, был шеф-поваром в этом маленьком племени.
При виде меня все сразу насторожились, хотя и должны были понимать, что я рано или поздно нагряну в гости. При свете дня они и мою покоцанную харю разглядели как следует и брутальную красоту явно не оценили. Дед даже выронил шумовку с деревянной ручкой.
Быстрее всех пришла в себя женщина с повадками лидера, вчерашняя спикерша:
— Мы к вам не ходили, пано! Ни взрослые, ни ребятишки и за угол не заглянули ни разу — как ты и потребовал!
Я крякнул и погладил бороду, которая отросла настолько, что закрывала кадык. Хотел было сказать: “Молодцы!” — но так ничего и не выдавил. Их страх меня изрядно смущал, хотя разумом я понимал, что так гораздо лучше. После клятого глюка в глубине бессознательного я по-прежнему считал себя безработным эникейщиком, который по чистой случайности стал колдуном. Просто случилось недоразумение, как в фильмах, где бродяга случайно становится королем — или что-то в этом роде. И весь этот страх и преклонение также казались глупой ошибкой. Я этого не заслуживал.
Пока я подбирал нужные слова, дед оглядел меня с ног до головы цепким взглядом и мягко, елейным голоском, поинтересовался:
— Кто ты, мил человек? Отщепенец ли?
Ага, его смутило отсутствие тату на открытых участках кожи. Я молча показал ему предплечье со Знаком. Пусть не сомневается насчет того, кто я такой.
— Отщепенец, — отрекомендовался я кратко и сухо.
— А женщина, что с тобой ночью была? — продолжал допытываться старик, прищурившись.
Как по мне, так вопрос в высшей степени неуместный даже для дикарей. Подобное поведение нужно пресекать в корне. Откуда-то я знал, что если дать таким людям палец, они заберут всю руку.
“Ко мне!” — приказал я мысленно, направив Знак Глаза на не в меру любопытного деда.
Он снова выронил шумовку, но на сей раз не наклонился за ней, а выпрямился и на негнущихся ногах повлекся ко мне. Его будто на ниточках вели, как куклу.
“Танцуй!”
Бедняга задергался всем тощим телом, вскидывая ноги и взмахивая руками. Он побледнел, глаза вращались в орбитах. Наблюдавшие за шоу зрители окаменели от ужаса.
— Что-то еще спросишь, старик, чего тебя не касается? — вежливо поинтересовался я.
Я понимал, что веду себя крайне некрасиво по отношению к человеку старше себя. Но некоторый опыт, приобретенный в Поганом поле, рекомендовал не затягивать с разрешением потенциальных конфликтов. Если намечается разборка, лучше решать все на месте — быстро и жестко. Иначе день и час этой разборки установят другие люди, а со мной планами не поделится, чем застанут врасплох.
— Пощади, пано! — проблеял несчастный дед, выделывая странные па и пытаясь плясать вприсядку.
Я опустил руку с магической татухой, и дед остановился, упершись руками в колени и тяжело дыша — больше не от усталости, а от пережитых страстей. Не слишком-то и долго он выплясывал.
— Да спасет нас Прекрасная Аннит! — вполголоса, но вполне различимо проговорила женщина. — Прости нас, пано! Глупые мы, а Бажен и стар впридачу! Из ума выжил!
— Это первая и последняя ошибка, которую вы совершаете в отношении меня и моей спутницы, — заявил я с угрозой, не без сожаления поглядев на жареную рыбу. После этой сцены нас с Кирой вряд ли пригласят к столу… Что ж, у нас тоже есть что пожевать.
Но я ошибся.
Дед Бажен уже пришел в себя и улыбался как ни в чем не бывало.
— Пожалуйте… пано и панньё… откушайте с нами!
Я отказался было, но мигранты настояли. Или же все-таки я соблазнился запахом еды и сильно не сопротивлялся. Кира явилась тоже. Я, правда, никак не обозначил ее статус, и члены поклонников Прекрасной Аннит так и не выяснили, кто она — Отщепенка-ведунья или моя наложница. На открытых участках кожи у нее не было ни одной тату (я подозревал, что и на закрытых также не найти росписей), но моя демонстрация отбила охоту у мигрантов задавать неуместные вопросы.
Женщина, которая в их маленьком обществе играла роль неформального вожака, представилась и поочередно назвала каждого человека из группы. Ее звали Мальва, ее сыновей — Вукол и Ипат, а имена остальных семи человек обоего пола я не потрудился запомнить. Если понадобится, отмотаю запись на нейрочипе. Запомнил лишь, что все имена были редкими и старинными — для человека из эпохи буржуев.
Все же чертов квест повлиял на меня сильнее, чем вся остальная реальная жизнь, которую я так и не вспомнил. Ее у меня, получается, украли, заменив фальшивой. Но это меня тревожило мало: плачешь, когда знаешь, что потерял; когда нет памяти, нет и сожаления.
Первые несколько минут завтрак проходил в тишине, которую нарушали звуки жевания и глотания. Мы расположились кто где — кто-то сидел на корточках, кто-то на сложенных в несколько раз одеялах, а нас с Кирой усадили на длинный кусок ствола дерева, невесть как оказавшийся в этой степи. Впрочем, иногда мы встречали во время путешествия одинокие древесные исполины посреди бескрайней равнины.
Затем понемногу завязался разговор.
И сразу мне не понравился, потому что касался драгоценной религии этих мигрантов и того простого и очевидного факта, что весь мир, включая Республику Росс, должен поклоняться Прекрасной Аннит. Лунопоклонники считали само собой разумеющимся, что не должно быть никаких иных богов, равно как и не должно быть никакого иного поклонения, кроме как Аннит.
Как выяснилось из разговора, луна — это материальное проявление вездесущей и трансцендентной богини, матери вселенной. Лунные циклы отображают вселенский цикл рождения и смерти. Обратная сторона луны — это материальное проявление Тинны, Обратного Лика Прекрасной Богини; когда луна повернется к земле другой стороной, мир погибнет… чтобы родиться вновь через положенное время.
Тинна сильна, поскольку в мире полно нечисти — как реальной, так и фигуральной, той, что засела в душонках людей. Сила Тинны базируется на неверных представлениях людей о том, кому поклоняться-молиться и как относиться друг к другу. Если же научить человечество жить правильно и праведно, тогда Тинна полностью исчезнет, и на небосклоне будет блистать всегда полная Аннит.
— Важно понимать, — фанатично сверкая глазами, заявила Мальва, — что Тинна — не другая богиня, а всего лишь темная ипостась Аннит. Есть только одно всемогущее существо, творящее мир каждый эон, и познать его полностью человекам не дано. Мы лишь видим то, что нам “показывают”, понимаете?
Я понимал. В первую очередь, что передо мной фанатики. Во вторую, что у них не зря появились враги, которые согнали их с насиженных мест. Видать, задолбали своей религией соседей, вот у тех терпение и лопнуло. Теперь эти сектанты вынесут мозг россам.
— А почему бы тогда не поклоняться Тинне, — спросил я. — Раз уж обе они ипостаси единой богини? Какая разница?
Думал, вопрос разорвет фанатикам пуканы, ан нет! Мальва хитро осклабилась и заявила:
— Ипостась ипостаси рознь! Какая разница между светом и тьмой? Тьма есть отсутствие света, а не некая противоположная свету субстанция, некий “темный свет”. Аннит — субстанциональная ипостась богини, тогда как Тинна — всего лишь обусловленная. Это как считать реальным отражение в зеркале, нежели само зеркало.
Меня давно утомил этот бессмысленный разговор, и я подумывал как-то его пресечь, хотя Мальва была начитанной и весьма подкованной в философских вопросах. С начитанными людьми всегда беседовать интереснее, нежели с невеждами. Сбить с настроя религиозного фанатика, вещающего о своей вере, не проще, чем заткнуть вулкан пальцем.
Я начал многозначительно почесывать Знак Глаза, когда вдали что-то засвистело. Вукол и Ипат, которые успели смести с тарелок еду и явно тяготились необходимостью слушать мамашу, взлетели вверх по склону оврага.
— Поезд! — заорал один из них.
— Россы едут! — вторил ему второй.
***
Все в едином порыве побросали чашки, и выскочили из оврага на пригорок. Мы с Кирой опередили всех остальных.
На западе над равниной висела серебристая точка. От нее и доносился тот самый свист. Точка быстро увеличивалась, превращаясь в округлый серебряный объект. В свисте проявлялись басовитые оттенки, и через пару секунд это уже был не свист, а гулкий низкий вой разрезаемого воздуха.
Скорость, с которой несся поезд, была сумасшедшая. Я всего два раза моргнул, и вот совсем рядом над шестиугольниками гравитационной дороги завис сплюснутый “локомотив”, сверкающий хромированными поверхностями. Секунду назад он казался точкой на горизонте. Скорость не превышала звук, иначе мы бы услышали свист и вой разрезаемой атмосферы уже после того, как поезд пронесся бы мимо, но и без того поезд, казалось, летел как самолет.
Локомотив и пара вагонов таких же стремительных очертаний летели в метре над “дорогой”, не касаясь ее. Никаких колес не было.
Свидетели Прекрасной Аннит запрыгали на месте и заорали. Пара мужчин сняла рубахи и замахала ими на манер флагов.
— Не остановится, — пробормотал я, напряженно сжимая эфес шпаги. — Чересчур быстро едет…
— Нет! — воскликнула Кира. — Смотри! Он тормозит!
Она тоже была возбуждена видом приближающегося чуда техники, рядом с которым все комбайны и мусоровозы Вечной Сиберии смотрелись как телеги Средневековья рядом с ракетами “Спейс Икс”.
Кира оказалась права: поезд затормаживал — и делал это так стремительно, как летел до этого; пассажиров внутри должно было размазать по стенам.
Издав торжествующий рев, лунопоклонники сломя голову бросились к дороге. На сей раз мы с Кирой отстали.
В километре от нас поезд сбавил скорость настолько, что шум от движения стал совсем низким и тихим, а затем окончательно пропал, и наступила неестественная тишина. Поезд скользил над шестиугольниками неслышно и плавно, как облако. Каждый раз, когда сплюснутый нос локомотива нависал над очередным шестиугольником, его блестящую поверхность сотрясала беззвучная вибрация, от которой в стороны рассыпался весь мусор, что копился на шестиугольнике. Вибрирующие пластины смахивали на динамики мощных колонок, вздрагивающие от могучего бита.
Гравитационный поезд Республики Росс остановился в считанных метрах от нас. Лунные фанатики перестали вопить и прыгать. Они стояли с разинутыми ртами и повисшими, как плети, руками. Восторг сменился испугом.
У локомотива и вагонов не было окон — так же, как и колес и прочей “фурнитуры”. В нижней части из блестящей поверхности выступали точки-бугорки, как у шрифта Брайля. Такие же знаки имелись на визитках клятого Димона. Совпадение? Я не думал, что это шрифт для слепых. Просто похоже. Но что это такое на самом деле, не представлял.
В полной тишине часть стены вагона завораживающе сложным образом свернулась внутрь, как мятая фольга, и образовался проем — шестиугольный, но вытянутый в длину. Из проема вывернулась лестница, также похожая на смятую фольгу, которая на сей раз разворачивалась, образуя ступени.
Я обнаружил, что не дышу. Затаил дыхание от ожидания.
Из проема вышли три фигуры в темных комбинезонах без швов и гладких шлемах, сделанных будто из одного куска темного металла. Отверстий для глаз или носа не было видно. Я присмотрелся и увидел, что комбинезоны на самом деле не просто одежда, а особого рода гибкая броня, состоящая из мелких шестиугольников, которые как-то ухитряются перемещаться друг относительно друга.
Фигуры держали в руках короткие автоматы с широкими шестиугольными дулами.
— Просим отойти на несколько шагов! Не пытайтесь использовать волшбу, иначе будете уничтожены! — раздался ровный голос, не мужской и не женский. Я не распознал, от какой именно фигуры он исходит. — Требим двинуться на севральни шаги! Ни трайтесь волшебствовать, ино вилу дестройны!
Первая часть речи была на тру-ру, а вторая на наречии, чем-то похожем на отщепенский, но с вариациями.
— Слава Прекрасной Аннит! — завопил один из мигрантов позади меня. Я вздрогнул и обернулся. Человек с голым торсом, со свернутой рубахой в руке, щерился во весь рот, лицо было перекошено. Кажется, он переволновался. — Они услышали! Услышали и остановились! Это промысел богини!!!
— Не двигайся, идиот! — прорычала Мальва уголком рта. Глаза ее перебегали с фигур в броне на экзальтированного земляка и обратно.
Но дурак, бросив рубаху, бросился с распростертыми объятиями к россам. В следующий миг одна из фигур выстрелила из “автомата”. В мои уши ввинтился инфра-низкий звук, словно лопнула самая толстая струна на невидимой гигантской гитаре. Незримая сила отшвырнула “экзальтанта” метров на пять назад.
Над мигрантами прокатился полувскрик-полувсхлип.
Но дурачок, целый и относительно невредимый, сел в траве и со стоном схватился за поясницу.
— Ради Прекрасной Аннит, не дергайтесь! — прошипела Марфа, поднимая руки плавным движением. — Хотите погибнуть в двух шагах от нашей конечной цели?
Все, в том числе и мы с Кирой, последовали ее примеру и подняли руки.
Последовала краткая пауза, заполненная шепотом поднявшегося ветерка, чьими-то невнятными молитвами и постаныванием мужика позади нас.
Фигуры в сотовой броне не двигались. Безликие головы ничего не выражали. Я не чуял В-токов, но воспринимал поток внимания, исходящий из-за непрозрачных шлемов.
А затем из проема вышли люди с настолько необычной внешностью, что я на миг перестал сканировать окружающее пространство.
Первыми по лесенке спустились две женщины. Вроде бы это были именно женщины, хотя я ни в чем не уверен. Одна с торчащими вверх разноцветными волосами, а другая с лысым черепом. У радуговолосой были большие фиолетовые глаза, у лысой — ультрамариновые. Обе могли похвастать огромным количеством пирсинга в ушах, носу, губах и бровях. Уши к тому же были заткнуты гладкими кругляшами вроде беспроводных наушников.
Одеты они были в бесформенные балахоны, по которым скользили цветные узоры. Они постоянно меняли форму и оттенки, точно одежда являла собой экран.
Следом за этими диковинными существам возникли мужчины (вроде бы), которые, собственно, не слишком отличались от женщин. Те же бледные гладкие надменные лица с пирсингом, неопределенный возраст, балахоны-экраны. Оба были лысыми.
Глаза одного из них были желтые, а другого — оранжевые. Причем у всех четверых в радужках не было признаков зрачка.
У “мужчин” уши были заткнуты теми же наушниками, а у желтоглазого еще и ноздри закрывала причудливая скоба. Как он дышит? И как они видят мир сквозь свои дурацкие линзы?
У желтоглазого балахон показывал то, что находится позади него, и создавалось впечатление, будто у него вовсе нет тела — только туманное нечто.
Лысая женщина оглядела нас, потом чуть повернула голову к спутнице и произнесла, манерно растягивая слова:
— Вэйчим задавать ли гарбу, Мони́к?
Та отозвалась с аналогичной манерностью:
— Интрестин симпли. Лешь то́каться круглые таймы сприваешься, Лиин? Для яких смыслов мы триггернулись и из загона аут-двинулись? Не для интрестина ли?
На нас они больше не обращали внимания. Чудилось, они вообще нас не видят, потому что слепые. Такое впечатление создавалось из-за отсутствия зрачков.
Оранжевоглазый глядел на нас (или сквозь нас) без интереса. Желтоглазый, напротив, переводил взгляд с одного на другого, словно пытаясь узнать кого-то.
Вспомнив о нас, Лиин улыбнулась нам всем сразу. Улыбка получилась снисходительная и рассеянная. Так улыбаются суперзвезды на красной дорожке своим почитателям, изнемогающим от восторга за линией охраны.
Лиин обратилась к застывшей от напряжения Мальве:
— Вы, кажется, говорите на северном наречии? — спросила она на правильном тру-ру, но с заметным акцентом.
— Нет, — пробормотала Мальва. — То есть да, на северном… Хотя и на южном разумеем…
— Кто вы такие? — осведомилась росска. — Чего вам надо? Почему вы остановили поезд, а потом спровоцировали симбота?
“Симбот — это робот? — соображал я, стоя с поднятыми руками. — Симплый, простой робот? У них, выходит, есть и непростые роботы?! Это какие?”
— Мы не провоцировали, панньё! — Мальва, забывшись, опустила руки и прижала к груди. — Это случайно вышло, простите нас! Мы — переселенцы, земли и деревни свои потеряли, враг все пожег, пришлось уходить с родины-то…
В голосе ее прорезалась плаксивость с подвыванием профессиональных попрошаек.
— Возьмите нас к себе, ради Прекрас… Ради всего для вас святого! Мы — люди здоровые да работящие. Польза от нас вашему государству будет!
Вот вруша, подумал я. Мне они отрекомендовались как слабые и больные. Артисты погорелого театра, блин!
Лиин искренне удивилась. Уточнила:
— Какому именно государству?
Вмешалась пестрая Моник:
— Они думают, что Республика Росс — это одно государство. В Прикордонье они пригодятся, как считаешь?
— Содомиты будут против, — буркнул на тру-ру оранжевоглазый. — Прикордонье — это их радость и забава.
“Какие еще содомиты?” — подумал я. Отчего-то россы вызывали подспудные отвращение и страх. Не были они похожи на людей — в Отщепенцах и то больше знакомого, человеческого. Казалось, что мы для россов абсолютно пустое место, хуже животных и в любой момент они могут приказать симботам стереть нас в порошок. Они еще и переговариваться друг с другом начали на тру-ру, словно бы для того, чтобы мы понимали, что сейчас решается наша судьба.
Моник сказала:
— Тогда к Гринам? Они к природе ближе, костры разводят да на экологии помешались. А эти бедняги и вовсе из лона природы никогда не выбирались.
Пока происходил этот в высшей степени занятный разговор, желтоглазый молча пялился на меня. Остальных он уже осмотрел и теперь буравил меня немигающим желтым взглядом.
Оранжевоокий лениво протянул:
— В прошлом году брали небольшую группу в Грин. Они там все вокруг загадили. Обычно мигрантов нужно держать в Буфере столько, сколько нужно для изменения ментальности. Но Буфер переполнен. Некоторые мигранты не желают отказываться от пси-маркеров даже под страхом изгнания и смерти. Зачем, спрашивается, было бежать из своих тухлых деревень и плестись в Республику, если тухлая деревня остается в твоей башке навсегда?
— Ну и гнали бы их обратно в ПоПо, — скривила проколотые пирсингом губы лысая Лиин.
— Погнали бы, если б не Секуляры со своей пост-этикой. Шум ведь поднимут, в интерактив-суды подадут! И не на уровне Спайдера, а Сеньора!
— Или Сюзерена… — кивнула Лиин. — Да, знаем мы эти Секуляров — те еще скандалисты… Короче, что будем делать?
— А пусть они сами нам расскажут, зачем их брать в Республику Росс! — предложила Моник. Повернулась к нам: — Ну? Говорите! Только не надо втирать о трудолюбии, нам Слэвины не нужны… то есть слуги и рабы. Своих хватает с избытком.
Я посмотрел на “мигрантов”. Они растерянно переглядывались. Никто и не задавался вопросом, нафига они сдались технологически развитой и мощной державе. Все думали только о том, как бы туда поскорей попасть. Ну, и чтобы обратить россов в свою единственно верную религию.
Дед Бажен неожиданно выпалил:
— Мы развлекать можем! — и запел глубоким грустным баритоном:
Поганое поле, Поганое поле!
Сколько несчастий ты шлешь нам и боли!
Как долго терпеть и страдать нам доколе?
Поганое поле, Поганое поле!
Лиин, Моник и оранжевый закисли от смеха. Желтый продолжал смотреть прямо на меня, и это начинало не по-детски подбешивать.
— Как они про ПоПо, а? — выдавила наконец Моник, смахивая пальцем слезу с щеки. — Сколько экспрессии! Может, взять этого старого Слэвина? Будет песенки напевать не хуже домашнего умбота!
Лиин помотала головой.
— Нет, — твердо сказала она, видимо, придя к какому-то определенному мнению. — Это бесполезный мусор. Вы должны понимать, дорогие мои мигранты, что для удачной миграции нужно в первую очередь представлять, кто кому нужнее. Вы — стране или страна — вам. И исходить в мотивациях и активности с этой точки зрения. Вы думаете только о себе: как приедете к нам, как устроитесь жить, как будете получать преференции и всяческие льготы… А потом еще и начнете навязывать свое понимание мира, этики и сотериологии, верно? Мигранты и потребительское мировоззрение — понятия неразделимые! Я могу дать вам бесценный совет, Слэвины. Если хотите мигрировать куда-либо, задайтесь вопросом: а зачем вы нужны? И если не найдете ответа, научитесь чему-то, что будет востребовано. Тогда наш поезд приедет лично за вами, и симботы понесут вас на руках прямиком в Секцию Тэк!
Она повернулась к остальным.
— Пойдемте, друзья, здесь нечего больше делать. Я сразу вам сказала, что не надо останавливаться. Вот, остальные даже не потрудились выйти и правильно сделали. Мы выехали в ПоПо как туристы, а не переговорщики.
— Подождите! — выкрикнул я и опустил руки. Подумалось, что упускать шанс нельзя. Сейчас они уедут, и поминай, как звали. Скажу им, что у меня нейрочип в голове, позволяющий собирать и использовать допарты — вдруг заинтересуются? Если они сейчас ретируются, придется ехать невесть сколько на запад. Чтобы в итоге получить от ворот поворот.
Лиин обернулась через плечо:
— Нам не интересны твои магические способности, колдун. Да-да! Мы видим, на что ты способен! Все это очень примитивно. В Республику ты не попадешь.
— Да не очень-то и хотелось! — выпалил я. Жар бросился в лицо, и раны на щеке ожгло огнем злости. — То есть хотелось, но сейчас расхотелось — после того, как я увидел, кто вы такие! Вы — высокомерные твари! Чем вы по сути лучше Уродов Поганого поля? Своими крашеными патлами и цветными линзами на глазах? Своими понтами, роботами и киберпротезами?
У Лиин и Моник брови полезли на лоб. Нет, они не разгневались — просто сильно удивились. Оранжевоглазый начал как-то неуверенно улыбаться. Показалось, что еще мгновение — и он зааплодирует.
— Откуда ты такой боевой, колдун? — мягко полюбопытствовала Лиин.
— С Вечной Сиберии, — честно сказал я.
— Знаем-знаем, — кивнула женщина-росс. — Вы, сиберийцы, живете в рабстве и восхваляете своего Председателя. Вы целуете кандалы, что вас сковывают. Вы полны глупого самомнения. Чем же вы лучше Уродов ПоПо?
— Мы остаемся людьми, — сказал я.
Вот так всегда получается: начинаешь спорить и в итоге занимаешь позицию, которая тебе, в сущности, чужда. С чего я заступаюсь за Вечную Сиберию? Это ведь кусок гарба, а не страна… Но сейчас, когда на меня взирали высокомерные разноцветные глаза этих ушлепков, я ощутил себя патриотом Вечной Сиберии.
— Если вы остаетесь людьми в вашей Вечной Сиберии, — мягко сказала Лиин, — то идите обратно и оставайтесь людьми сколько влезет. Никто вам не мешает. Зачем вы прибыли сюда, так далеко от вашей любимой родины?
Я бессознательным движением закатал рукав и сжал левую кисть с кольцами Морока в кулак. Симбот передо мной ожил и направил на меня короткое дуло. Отчетливо представилось, как невидимая сила отшвыривает меня на десяток метров прочь и катит по земле, а камни и песок сдирают кожу…
— Я не мигрант, — сказал я. — А путешественник.
— Неважно, как вы себя называете, — отмахнулась Лиин.
И пошла по лесенке наверх. Остальные двинулись было за ней, но заговорил молчавший до сих пор желтоглазый, с фильтром в носу.
— Меня зовут Габриэль БуфСпик, — представился он, не сводя с меня немигающего взора. — Я вижу, что ты непрост…
Он повернулся к товарищам, оторвавшись наконец-то от меня.
— Я его возьму с собой. — Он не спрашивал дозволения, а просто ставил в известность. Никто и не возражал.
— Я не один… — начал я, но Габриэль БуфСпик оборвал:
— Мигранты останутся здесь!
— Я не про них, — сказал я, стараясь не смотреть на Мальву, деда Бажена и прочих лунопоклонников, немо и жалобно поедавших меня глазами. — У меня есть спутница, мы уже давно путешествуем вместе. А этих мигрантов мы встретили только вчера.
Я показал на Киру. Россы взглянули на нее. Габриэль прищурился. Я не чувствовал вокруг него никакой волшбы, но почему-то не сомневался, что Габриэль каким-то образом сканирует Киру — как до того сканировал меня. Видимо, использовал технические достижения Республики.
— Хорошо, — легко согласился Габриэль. — Идите оба за мной и не делайте глупостей.
Симботы передо мной и Кирой отступили, подчинившись неслышному приказу, и мы, плохо соображая и совсем забыв о наших пожитках, мусоровозе и лошадях, оставшихся в овраге, направились к гравитационному поезду. В следующий миг раздался дикий визг:
— Чтоб вы все там сдохли, твари ряженые! И ты, Отщепенец недоделанный со своей шлюхой! Чтоб вы сгнили заживо! Ты ел нашу еду, а теперь нас бросаешь? Да проклянет тебя Тинна на веки вечные!
Я ошарашенно оглянулся. Кричала Мальва. Но при этом не трогалась с места под прицелом оружия симботов.
Это был последний шанс лунопоклонников попасть в Республику, и они его благополучно профукали. Отсюда ненависть к тем, кому повезло. Нас с Кирой Мальва и остальные наверняка ненавидели сильнее, чем всех россов вместе взятых.
Я собирался что-то сказать, но не нашел слов. Габриэль положил мне руку на плечо и увлек в прохладное и темное нутро вагона, а Лиин с Моник заливисто захохотали, отчего Мальва умолкла.
Симботы зашли последними, а дверь стянула-зарастила проем. Сквозь стены была отлично видна вся равнина. Она скользила в сторону, из чего выходило, что мы уже едем, но я не чувствовал движения. Будто смотрел на экран телевизора, который показывал виды из окна поезда. Мигранты смотрели на ускользающий поезд, а Мальва зло рыдала.