Почти весь день я провел на свежем воздухе и в поезд не возвращался. Не стремился видеть ни Киру, ни Габриэля, ни остальных россов или карго-аборигенов. По сути, Кира ничего дурного мне не сделала, даже наоборот, поговорила максимально откровенно, без женских намеков и уловок, но Габриэль знатно испортил мне настроение своими предположениями насчет истинных намерений огнепоклонницы.
От нечего делать я снова смотался к Ведьминому кругу — на сей раз пешком, что заняло изрядно времени, зато долгая прогулка вернула мне душевное равновесие. На месте моей ночевки ничего не изменилось. Ямка с листвой была на месте, так же, как и многотонные камни дольмена и камешки поменьше, обрисовывающие круг.
Я побродил вокруг, несколько раз прошелся сквозь портал дольмена, прислушиваясь к В-токам. Внимательно осмотрел дерн — Голем оставил немало следов, идущих из глубины леса, а Витька, как и положено призраку, исчез без следа.
Я полежал в ямке с закрытыми глазами.
Интерфейс показывал три иконки допартов: Знак Морока, Знак Глаза Урода и третий, мутный символ неопределенных очертаний. Как я ни изощрялся, ничего с ним сделать не получалось. Прога не запускалась, иными словами.
Установленный допарт, если это вообще был допарт, а не магический “троян”, на моих ощущениях и способностях никак не отражался.
Но после бурной ночи меня переполняла какая-то ненатуральная энергия, и я не находил ей другого объяснения, кроме этого невнятного допарта. Каким-то образом он, видимо, влиял на мой организм, и я пока не понимал, как именно. А может быть, допарт ни при чем, и я перевозбудился после общения с “Витькой”, внезапно откровенной Кирой и противным циничным Габриэлем.
Чтобы сбросить напряжение, я принялся поднимать и бросать камни, как ядра, отжиматься и подтягиваться на горизонтальных ветвях. Казалось, дай мне штангу, я гриф голыми руками согну! Хватит полагаться на автомат и волшбу, надо и собственным физическим состоянием заняться!
После этого полубезумного моциона я вернулся в родную “хату” уставшим, вспотевшим и голодным. Выгреб из самопополняющегося холодильника все съедобное и набросился на хавку.
Кира сидела на своей койке и читала спасенную мной из горящей библиотеки книгу, иногда поглядывая на меня из-под полуопущенных ресниц. Ее густая шевелюра распушилась еще сильнее, и от нее пахло чем-то цветочным. Она нашла душ, встроенный в стену, и приняла его, пока я маялся дурью в лесу.
Позже я и сам помылся. Причем обнаружил, что в душевой кабинке есть нечто вроде стиральной машинки. Суешь туда грязную одежду, и через считанные минуты — домыться не успеешь — машина выдаст выстиранную и высушенную одежду. Разве что не выглаженную, но наши шмотки в глажке не нуждались.
После душа меня потянуло в сон, и я проспал на своей койке до сумерек.
Проснулся аккурат за мгновение до того, как поезд тронулся в обратный путь.
Кира ушла в “гостиную” и сидела на стульчике у окна, наблюдая за тем, как ландшафт со все возрастающей скоростью убегает в другую сторону. Я сел рядом, потирая глаза и зевая.
Через минуту мы летели с нереальной скоростью в полной тишине. Пейзаж за окном смазался в горизонтальные полосы, солнце зашло, и спустились густые синие сумерки. Равнина превратилась в темное озеро, над которым поблескивали неподвижные звезды.
Ближе к ночи поезд сбросил крейсерскую скорость, о чем мы с Кирой поняли не сразу. Вагоны испустили яркие лучи, осветившие траву и желтую высушенную землю, которая убегала в сторону все медленнее.
Открылась дверь в нашу хату, и заглянул Габриэль.
— Это то самое место, откуда мы вас забрали, — сообщил он. — Вы хотели забрать свои вещи. Возьмите симботов и принесите ваше имущество. Никто не вправе отнимать его у вас. Мы, россы, очень ценим право на собственность… Только не увлекайтесь: наш поезд пассажирский, а не товарный!
Это был приятный сюрприз. Я свыкся с мыслью, что россы не удосужатся сделать лишнюю остановку. Мы с Кирой переглянулись и вскочили.
— Наши вещи, наверное, уже разграбили… — неуверенно проговорила Кира.
— Кто? — удивился Габриэль. — Те жалкие фанатики? Они не посмеют, я вас заверяю! Там, где пролегает дорога Республики Росс, царит порядок.
Это было слишком хорошо, чтобы с ходу поверить.
Мы с Кирой вышли в ветренную ночь, спустившись по развернувшейся как мятая фольга лестнице. Следом за нами чеканным шагом выступили два симбота.
Вдоль верхней кромки вагонов сияли шестиугольные прожектора, заливающие светом окружающее пространство на сотню метров. Но наш лагерь в овраге располагался немного дальше. Когда мы вышли из освещенной зоны, симботы врубили собственные прожектора на груди.
Если селенофилы где-то здесь, они здорово струхнут…
Но они ушли. Не слышались голоса, не вспыхивали отблески костра — лишь шумел легкий степной ветер.
Мусоровоз стоял на месте, и — вот чудеса! — его не тронули, хоть я не запер ни кабину, ни кузов. Моей палатки и шатра Киры также никто не коснулся. В палатке на спальном мешке лежал автомат с патронами.
Габриэль прав: вдоль гравитационной дороги царит идеальный порядок.
Настроение значительно улучшилось. Мы удивились и обрадовались.
Кира пошла вдоль ручья за поворот, где стояли лагерем поклонники Аннит.
— Никого, — сказала она, вернувшись. — Ушли, кажется, недавно. Кострище еще тлеет.
— Спасибо им за уважение наших прав на собственность, — заявил я, сворачивая палатку и засовывая в кузов мусоровоза. Кира ловко сложила шатер и тоже положила в кузов.
— Но они плохо затушили костер, — произнесла она через пару минут.
— И что?
— Не знаю. Но это странно. Они давно живут в Поганом поле и должны понимать, как важно тщательно тушить огонь после себя.
— Да психанули просто, — отмахнулся я. — В Росс не попали, наши шмотки разворовать боязно, вот и не затушили огонь в надежде, что поднимется степной пожар и сожжет тут все.
— И все же это необычное поведение.
Я махнул рукой и заглянул в кабину. Все на месте. Я запер кузов и кабину ключом-перфокартой, схватил рюкзак с одеждой и вручил его симботу — пусть тащит. Не зря же они с нами сюда приперлись.
Кира отдала другому симботу переметную суму со своими небогатыми пожитками и поднялась по склону. Она заливисто засвистела, подзывая лошадей, но никто не прискакал из темноты.
Я не чуял лошадей. И Погань тоже. С симботами Погани бояться нет смысла, но я по привычке просканировал местность на предмет ночных страшилищ.
— Все-таки фанатики увели лошадей! — сказал я, когда Кира спустилась. Она немного погрустнела.
— Или они сами ушли… стреноженные.
Я промолчал. Лошадей быстро укокошат и сожрут Уроды. У стреноженных лошадей ночью в Поганом поле вдали от людей нет шансов.
— Я запомнил их ауры, — заверил я Киру. — Позже найду их, если они живы. И если их увели фанатики, кое-кто получит по щам!
Мы зашагали обратно к поезду. Симботы следовали за нами.
Мусоровоз оставим здесь, иного выхода нет, подумал я. Будем надеяться, что авторитет Республики Росс чересчур высок в здешних краях, и ни один бродяга не покусится на чужое имущество у гравитационной дороги.
Когда мы подходили к купающемуся в свете прожекторов поезду, мне на ум внезапно пришла любопытная мысль. У вездехода Решетникова тоже была шестиугольная дверь. Что если Решетников — вовсе не изобретатель, а один из многих в Поганом поле, кто пользуется технологиями Росс? Надо бы в будущем прояснить этот вопрос.
Раздражение на Габриэля как рукой сняло. Я даже улыбнулся ему в коридоре, когда за нами беззвучно стянулась дверь и поезд понесся во мраке. Правда, язык не повернулся сказать “спасибо” — уж слишком насмешливо он ухмыльнулся в ответ.
Или мне это мерещится?
Может, россы не такие и сволочи?
***
Поезд не гасил свои мощные прожектора, и мы с Кирой видели, как меняется ландшафт. Степь закончилась, сменившись покрытыми лесами и высоким разнотравьем долинами с торчащими из земли древними валунами, невысокими горами, отвесными живописными скалами и пропастями.
Иногда поезд нырял в длинные тоннели в недрах гор.
Ближе к полуночи (судя по ощущениям) мы пролетели мимо огромного озера — почти моря — с лайнером, залитом огнями. Подробно рассмотреть его не удалось.
Еще через час впереди среди гор выплыла циклопическая решетчатая стена почти до небес, подсвеченная мощными прожекторами. Зрелище было завораживающее.
В мире квеста я видел фото “Дуги” — советской радиолокационной станции. Она поражала воображение. Но стена вокруг Республики Росс просто сносила крышу, потому что была выше и массивнее раз в десять.
— Святой пепел! — прошептала Кира. Несмотря на то, что она порвала со своим племенем, верящим в Вечный огонь, присказки у нее сохранились из прежней жизни. — Что это?
— Великая росская стена, надо полагать, — ответил я и вспомнил хилый и позорный забор вокруг Посада. — Она, по ходу, уходит в стратосферу…
— Но от кого она защищает? От Поганого поля?
— Больше не от чего.
— Россы так его боятся?
— Выходит, так. Но ее могли построить для другого.
— Для чего же?
— Радар… Это может быть радар. Огромный. Это такая штука…
— Знаю, читала. Но из каких далей они получают сигналы при таких размерах?
— Из космоса, — брякнул я первое, что пришло на ум.
“Экселлент во имя нашей расы!” — прогрохотал нечеловеческий голос Димона в ушах.
Неужели в этом мире замешаны инопланетяне?
Иначе зачем пихать в квест эту странную фразу?
Или я ищу черную кошку в темной комнате, а кошки никакой и нет? Парейдолия, способность находить смысл там, где его и не было никогда, — это ведь признаки небольшой шизы! В последнее время я постоянно ищу (и нахожу) какие сигналы и знаки. Возможно, что их и нет вовсе, и я их выдумываю?
Вдоль дороги возникли искусственные постройки наподобие прозрачных минималистичных будок, в которых стояли симботы. Дежурили, судя по всему. Яркие, но не слепящие источники света множились как по волшебству, и ночь постепенно превращалась в день.
— Смотри! — показала Кира наверх, прижавшись щекой к прозрачной перегородке.
В темном небе носились чечевицеобразные летательные аппараты, подсвеченные снизу прожекторами и сами испускающие свет. Они совершали немыслимые пируэты, будто на них не распространялась сила инерции. Наблюдать за ними было странно — все это казалось безумным футуристическим сном, где физические законы не всегда соблюдаются.
— Что и говорить, — пробормотал я. — Цивилизация!..
Республика Росс впечатляла своими технологиями — на первый взгляд простыми, но если задуматься, как все это работает, то начинают закипать мозги. Особенно после нескольких месяцев в Поганом поле. Князьград-1, который в свое время поразил мое воображение, теперь представлялся нагромождением понтов, как Дубаи в Эру Тельца. По-настоящему богатое и высокотехнологичное государство не строит городов. Если у тебя есть машина, способная за секунды вознестись в стратосферу и опуститься на другом полушарии, будешь ли ты ютиться в тесных и шумных городах? Транспорт решает проблему плотной застройки. Люди же, если дать им выбор, никогда не выберут муравейник, они будут жить на просторе.
Поезд нырнул в тоннель, пронизывающий горную твердь, и спустя два удара сердца вынырнул в чудесной местности.
Мы с Кирой, затаив дыхание, смотрели на залитые светом сады из невиданных деревьев, пешие ажурные дорожки-мосты, соединяющие башни, с которых ниспадали водопады. Здания были настолько органично встроены в ландшафт, что их нельзя было вообразить отдельно от сада.
Пролетая над долиной с рекой, мы увидели вдали обширную равнину, где тоже горели огни.
“Вот чего мне не хватало в Поганом поле ночью! — подумал я. — Света!”
Дикие равнины ночью — это всегда непроглядная темень, особенно когда нет луны.
Я обратил внимание, что нигде нет голографических тумб, которые попадались на глаза в Князьграде на каждом шагу. Наверное, для Росс это что-то архаичное и давно вышедшее из употребления, как паровые трактора и телеграф в Эру Тельца.
Наконец, уже за полночь, поезд начал торможение. За окнами город так и не появился. Моя догадка оказалась верной: в Республике Росс нет городов. Во всяком случае, в этой Секции.
В стене протаяла дверь, и к нам заглянул Габриэль.
— На выход с вещами! — хохотнул он. — Приехали. Так, кажется, шутят сиберийцы? Шутки тюремного свойства, надо подчеркнуть.
Движение освещенного пейзажа за окном полностью остановилось.
Мы с Кирой схватили пожитки и пошли на выход.
На “вокзале” нас, разумеется, не встретили ни бомбилы, ни торгаши, ни попрошайки. Вокзал вообще не походил на вокзал, а был просто частью бесконечного сада, в котором кое-где торчали здания самых причудливых форм. Вдоль гравитационной дороги протянулась полоса свободной земли шириной в десяток метров, ее покрывала пружинистая короткая трава, по которой хотелось пройтись босиком.
Габриэль вышел с нами. Вещей у него не было вовсе. Поезд сразу тронулся дальше.
— Это Секция Прикордонье? — осведомилась Кира в полной тишине.
— Да. Это Буфер, моя вотчина. Она ближе всего к ПоПо, а потому сильнее остальных Секций похожа на ПоПо.
Я огляделся. Вокруг были идеально подстриженные кусты, аллеи, аккуратные деревья, мягкая подсветка от висящих в воздухе дисков, смахивающих на НЛО. Они нависали над аллеями и открытыми участками земли. Было такое впечатление, словно у фонарей кто-то забрал столбы, а лампы забыли упасть, приклеенные к небу. По обе стороны от аллей внизу свет давали продолговатые фонари.
— Это похоже на Поганое поле? — удивился я.
— Пошли к тачкам! — предложил Габриэль.
Так и сказал: “К тачкам”. И подразумевал не садовые тачки, а средства перемещения. Раньше я не замечал за ним использование сленга. На тру-ру он разговаривал как сиберийцы — без жаргона.
Среди деревьев на границе свободного пространства у гравитационной дороги под навесами стояли матово поблескивающие в свете левитирующих фонарей устройства, похожие на автомобили без колес. Формы у них различались, но в целом повторялась тема вытянутого и приплюснутого снаряда со стремительным очертаниями.
При нашем приближении в ближайшей тачке протаяла дверь. Я подумал, что это какая-то молекулярная технология, оперирующая материей на уровне молекул и атомов. Если задуматься, то в технологиях россов я еще не встречал подвижных или крутящихся частей. В поезде — и вот теперь в “тачках” — нет колес. У симботов нет шарниров на месте суставов; вещество, из которого сделан бот, изгибается подобно резине. Хотя это далеко не резина.
В тачке были установлены друг напротив друга два мягких диванчика, между ними находился низкий и узкий столик с “брайлевскими” пупырышками.
Когда мы уселись, Габриэль провел рукой над столиком. Дверь заросла, и тачка без инерции поднялась на метр над землей. Она плавно (мы ничего не ощутили) выдвинулась из-под навеса и косо поднялась в ночное небо. Озаренные светом кущи за прозрачными стенками с пугающей скоростью унеслись вниз.
— Ваши линзы… — сказал я. — Это дополненная реальность, правильно?
Росс, сидящий напротив нас с Кирой спиной к направлению полета, хмыкнул:
— Догадливый!
— И элементы этой реальности “прикреплены” к этим вот шишечкам? Везде, где эти шишечки, вы что-то видите? Интерфейс, надписи, объявления, кнопки и рычаги?
— Да, это маркеры дополненной реальности. Ты понял это из опыта своего квеста?
Я молча кивнул и поглядел сквозь “окно”. Под нами расстилалось темное пространство, похожее на озаренное звездами и туманностями перевернутое небо. Светящиеся линии, точки и пятна складывались в причудливые абстрактные узоры.
Рядом со мной Кира испустила восхищенно-завороженный вздох. Она уже без ума от Республики Росс. Да, она тут останется, что бы ни решил некий парень по имени Олесь Панов.
— Эта штука так и называется — “тачка”? — спросил я, чтобы перестать думать о глупостях.
— Да. А что?
— Ничего, — сказал я.
Язык развивается очень странно, размышлял я. Хатами здесь называют все жилые дома и даже купе. В Эру Тельца слово “хата” широко использовалась где-то в Украине, Белоруссии и Польше. А еще зэки так называли тюремные камеры. Сейчас же, видимо, это слово широко распространилось и не вызывало ненужных ассоциаций с тюрягой или деревянной избой под соломенной кровлей. Со словом “тачка” произошла та же история. Жаргонный термин прочно вошел в “официальный” обиход.
На росский язык сильнейшее влияние оказал английский и популярные жаргонизмы. Вероятно, россы не слишком переживали за воображаемую чистоту языка, и поэтому случилось то, что случилось.
В сущности, чистых языков не существует в природе — так же, как и “чистых” национальностей. Любой язык на протяжении всей своей истории менялся и вбирал термины из другой языковой среды.
В Вечной Сиберии разговаривали так же, как и пару веков назад — речь тут больше не о чистоте, а незыблемости языка.
Мы летели над равниной, окаймленной с трех сторон холмами, которые утопали в зелени и огнях. С четвертой стороны равнину ограничивала широкая река. Не Танаис ли это, впадающий в Мутное море? И не по ней ли Отщепенцы сплавляются в Секцию Буфер, чтобы получать адреналин и шрамы в договорной войне?
Равнина освещалась гораздо скуднее холмов, но я сумел различить, что она изрядно пересечена скалами, сопками и каньонами. Отличная площадка для шутинга…
— А тачками управляет искусственный интеллект? — снова нарушил я молчание.
Кира и вовсе не могла говорить, полностью поглощенная видами внизу. Она буквально прилипла к окну.
— Умботы, — поправил Габриэль. — Это и есть искусственный интеллект. Но он не один, их много. Никакой разум — ни искусственный, ни естественный — не способен развиваться в отрыве от себе подобных. Разум рождается не в мозгу, а между мозгами. Непонимание этого элементарного факта мешало ученым Эры Тельца создать настоящего умбота… Да, ты прав, Олесь, в каждой тачке и хате есть свой умбот. И все они постоянно общаются, образуя сеть.
“Тачка” и “хата” все же резали слух. Интересно, а туалет у россов называется “параша”? Спросить страшно.
Наш летающий аппарат начал снижение, о чем я догадался по приближающимся огням и слегка завалившемуся горизонту.
— Вот моя усадьба, — сказал Габриэль.
Среди деревьев, к которым мы приближались, торчали белые шестиугольные бочонки. Они увеличивались, и стало ясно, что это здания.
— Живу без изысков, — скромно произнес росс, — по-простому.
Между зданиями обнаружилась площадка. Конечно же, шестиугольная. Тачка приземлилась без единого толчка. От полета у меня остался привкус фальши — именно из-за полного отсутствия ощущений. Такое чувство, будто мы сели в машину, а она никуда и не перемещалась, просто на экранах изнутри нам показали объемный фильм.
Но из протаявших дверей мы выбрались именно на площадку, а не на полосу вдоль гравитационной дороги, откуда начался наш полет.
Я снова проявил сообразительность, оглядев двух- и трехэтажные шестиугольные здания:
— Это модульный дом?
На сей раз Габриэль удивился:
— Ну да! Его можно перестраивать, как угодно. Шестиугольники — одна из самых совершенных форм в природе. Недаром у пчел шестиугольные соты, и у снежинок шесть лучей. Скучно жить в доме, форма которого не меняется.
Скука — основная проблема россов, подумал я. Уровень жизни такой высокий, что им ничего не остается, как беситься с жиру. Устраивать договорные войны, ездить к карго-аборигенам, газовать на байках, охотиться на Лего…
Над площадкой и вокруг зданий левитировали фонари. Когда мы вышли из тачки, они засияли ярче.
На краю площадки стояли два симбота белого цвета.
— Ну что ж, — улыбнулся Габриэль, — добро пожаловать ко мне домой! Мы, россы, ведем преимущественно ночной образ жизни, потому что днем банально жарко… И с этой жарой иногда не справляются уличные кондиционеры… Надеюсь, вы не устали? Я хотел бы с вами поговорить.
Мы промолчали. Нет, мы не устали. А поговорить я хотел тоже — причем очень сильно.
***
Мы расположились в садике за овальным столом у самой стены одного из зданий среди цветов и декоративных кустов. Кира и я положили свои неуместно выглядящие баулы прямо на газон и сели на упругие эргономичные кресла.
Наверное, не только баулы, но и мы сами выглядели здесь неуместно, как масаи с копьями и в набедренных повязках в торгово-развлекательном центре.
Я, правда, не взял с собой “копья”, то есть любимый автомат и не менее любимую шпагу, но своим диким видом мало чем отличался по сути от масая.
Габриэль же скинул накидку и швырнул, не глядя, прямо на газон. Симботы приберут, зачем париться в поисках вешалки?
Когда мы уселись, стена дома рядом стала прозрачной, и я увидел внутри минималистично устроенное помещение со столом, диваном, стульями. Больше не было ничего. Вероятно, дополненная реальность превращала этот скудный интерьер в нечто более привлекательное, а изменчивые стены с молекулярными технологиями предоставляли все необходимые удобства.
И стены, по всей видимости, меняли прозрачность в зависимости от желания Габриэля.
Росс, возможно, уже отдал умботу дома не одну команду, пользуясь невидимым для нас с Кирой интерфейсом.
Мое предположение подтвердилось, когда один белый симбот принес поднос с тремя высокими бокалами, наполненными прохладительными напитками. Напитки оказались не сладкими, но имели чудесный свежий вкус, который трудно описать.
Попивая напиток, я поглядел на вальяжно развалившегося в кресле Габриэля и подумал, что одолеть его в собственном доме практически невозможно. Он постоянно на связи с умботом, а умбот управляет всей техникой, включая симботов.
В поезде, поди, тоже сидел умбот, управляющий движением и многочисленными сервисами, поэтому россы никого и ничего не боялись. Умбот, судя по всему, встроен даже в их хамелеоны-комбинезоны и прочие нейроинтерфейсы.
То есть у них у всех есть свой СКН, только намного круче моего.
Эй, а почему я думаю о том, чтобы напасть на Габриэля? На хрена мне это?
С чего я вообще взял, что россы — враги?
Потому что они высокомерные и противные?
Но не с лица воду пить.
Пора расслабиться. Это место — не постапокалиптические руины, а футуристическое будущее. Не заброшенный Князьград, а современный мир, где за счет летающих тачек люди обрели возможность не жить плотно, а расселяться привольно, в усадьбах вроде этой.
Мне бы стоило задуматься о том, чтобы здесь остаться насовсем.
А Витьку я спасу во время временной вылазки в Поганое поле с туристами…
— Итак, — проговорил Габриэль, — я обещал рассказать здесь, на территории Росс, зачем ты мне, Олесь, понадобился. А понадобился мне не совсем ты, а то, что у тебя в черепной коробке. И я совсем не про твой мозг, при всем к нему уважении.
— Вы про СКН! — выдохнул я. — Про нейрочип!
— Верно. Я увидел его через линзы еще тогда, в поле. Но не беспокойся. Делать тебе лоботомию в моих планах нет. Твоему здоровью мы не навредим… Пока ты странствовал по ПоПо, то собирал доапрты. Две штуки, правильно?
— Да, — на сей раз соврал я. Допартов накопилось уже три. Правда, третий “лагал”. — Что это такое — допарты?
— А ты не разобрался? Это магические приложения для твоего внутреннего компьютера.
Говорил он абсолютно серьезно.
— Магические? — веско переспросил я.
— Именно. Магия существует объективно. Она объясняется физическими законами, но законы эти не из нашего мира.
— В смысле?
Я напрягся. Выходит, сказанное “призраком” Витьки правда? Он действительно застрял в ином измерении, в которое можно попасть через дольмен-портал? В этом измерении живут мертвые?
Габриэль закряхтел и отпил из бокала. Похоже, он затруднялся в объяснениями.
— Пожалуй, начну с появления ПоПо… — сказал он.
Его перебила Кира:
— Оно возникло из-за субквантовых инфо-бомб, которые превращали материю в ничто.
Габриэль кивнул:
— Да, но как из этого “ничто” появилось само поле? Откуда взялись Уроды и прочая парабиота?
— И Ведьмины круги, — присовокупил я.
— В ПоПо много вещей, которые предполагают уменьшение энтропии, то есть хаоса, а не увеличение, как после применения инфо-бомб. Бомбы уменьшают сложность и упорядоченность мира, а не увеличивают, знаете ли… После того, как сиберийцы неудачно взорвали свои инфо-бомбы в двух шагах от своей первой столицы, в наш мир просочилось нечто чуждое. Природа этой сущности до сих пор не известна, но, по некоторым данным, она обладает неким подобием разума. Она породила Поганое поле во всей красе со всеми его существами и артефактами. И, что гораздо важнее, с магией из иного пространства.
— Погодите! — Я не успевал переварить поток поступающих сведений. — Сиберийцы сами взорвали инфо-бомбы? Я считал, на них напали враги.
— Нет и не было у Вечной Сиберии никаких врагов, — брюзгливо сказал Габриэль, скривив губы, — кроме их собственной номенклатуры и глупости. Вертикальная власть всегда создает образ кольца врагов, ты и без меня это прекрасно знаешь. Всеобщая паранойя позволяет править как взбредет в голову, позволяет ставить всюду камеры, завинчивать гайки, осуждать за любой нечаянный пук… Технология стара как мир. В отсутствие других Секций… то есть партий и оппозиции не на кого вешать собак. Только на таинственных врагов, что клацают клыками у самого порога… И на них якобы эмиссаров. Сиберия возникла после Третьей Мировой на основе гигантской тюрьмы в Сибири — был такой регион когда-то давно. После Войны Всех Против Всех страна укрепилась, а весь мир сильно изменился. Вечная Сиберия стала государством с тоталитарным стилем правления, идеологией чистоты языка, собственной богоизбранности и вечности… Любят такие диктатуры всякие пафосные и пышные формулировки, которыми можно загадить мозги народу.
“Вот почему в Вечной Сиберии сохранился тру-ру! — подумал я. — Но почему Сиберия — бывшая тюрьма, а тюремный жаргон у Росса? Хотя это совпадение. Неважно”.
— А вы как развивались? — спросила Кира.
— Мы развивались в тесной связи с остальным миром, — ответил Габриэль. — И не страшились перемен. Я говорил, что интеллект возникает при наличии постоянных коммуникаций с себе подобными. Сидя, как сыч, за Поганым Занавесом, цивилизацию не построить.
— Сиберийцы ведь построили! — возразил я.
Габриэль изумленно уставился на меня.
— Ты называешь это цивилизацией?
— И вы помогаете им ее поддерживать! Даете технологии вроде комбайнов и квест-камер. А… мой нейрочип тоже сделан в Республике Росс? И мой глюк — он тоже запланирован вами?
— Да, — не стал юлить росс. — Это все наше. Но прежде, чем ты вспыхнешь, как сверхновая, пойми: ты на территории Республики Росс, где запрещено физическое насилие. Я ни к чему тебя не принуждаю и не удерживаю здесь. А у тебя нет никаких возможностей — тех, что были у тебя в ПоПо.
— Ты все-таки боишься, что я на тебя нападу? — усмехнулся я. — Поэтому тянул время с объяснениями, пока мы не приедем сюда?
— Я беспокоился, что ты нестабилен. В Росс я могу тебе помочь, если тебя вдруг переклинит.
Я опешил:
— Что значит “нестабилен”?
— Ты что-то сделал с нейрочипом, и он работает не по протоколу. Ты его чем-то облучил?
Я замолк на несколько секунд. Да, я облучил чип. Дважды. И это изменило “заводские настройки”? Чип не выключился, как я хотел, а перезагрузился.
— Зачем я вам понадобился? — тихо спросил я.
— Ты — результат эксперимента, запрещенного на территории Росс. Но мы проводим эти эксперименты над людьми в Вечной Сиберии. Они не против. У них правами граждан принято подтираться. Мы им — технологии, а они для нас — материал для экспериментов. Инфо-бомбы они также должны были испытывать для нас, но сделали это криво.
— О каком эксперименте речь? — пролепетал я. Силы меня покинули.
— Об эксперименте по созданию человека, способного собирать допарты, что разбросаны по Поганому полю. Мы хотели создать такой нейрочип и найти под него идеального реципиента, чтобы в итоге появился совершенный магический собиратель…
Я открыл рот, но не выдавил ни звука.
Габриэль продолжал:
— Как ты, вероятно, догадался, нужного реципиента с такой нервной системой, которая идеально интегрировалась бы с нейрочипом, мы разыскивали с помощью виртуальных квестов. Каждый гражданин Вечной Сиберии обязан проходить квест раз в неделю…
— Детинец гарантирует, — онемевшими губами проговорил я.
— Да, это гарант со стороны Детинца, верховной власти Вечной Сиберии. Детинец во время квестов промывает мозги граждан пропагандой — в частности, Эра Тельца показывается преимущественно в негативном ключе. Безработица, погоня за деньгами, дорогая аренда жилья… Но и мы, россы, извлекаем пользу из квестов. Во время виртуального путешествия каждому сиберийцу является бот, предлагающий разглядеть специальную картинку. Эта картинка — программа для отбора человека с необходимыми для нейрочипа параметрами нервной системы… Ты разглядел.
Димон дал мне посмотреть на визитку… На ней был Знак Вечной Сиберии… Он еще удивился, что я ее увидел. И сразу потащил в лабораторию…
— Значит, я прошел отбор, — сказал я.
— Прошел. А потом отправился к нам.
— Не к вам. К Отщепенцам.
— Рано или поздно ты все равно прибыл бы к нам, Олесь. Такова твоя программа. Ты ничего сам не контролировал, а следовал заложенным в тебе алгоритмам. Мы придумали очень грамотно: все происходило само собой, без нашего прямого вмешательства. Сначала отбирался нужный человек, затем этот человек своим ходом двигался к нам, экономя наши ресурсы и собирая допарты.
Я выдавил усмешку.
— Нейрочип я облучил тоже по вашим алгоритмам?
— Это досадное недоразумение, — процедил Габриэль.
— И меня задержали Модераторы…
— А позже отпустили по воле Председателя, не так ли? Он узнал, что ты в плену, и приказал отпустить. Товар должен быть доставлен заказчику.
— То есть если б я покрошил Модераторов в мелкую капусту, меня отпустили бы все равно?
— Или устроили бы побег. Так или иначе ты оказался бы на свободе.
Я перевел дух. Отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие — все эти состояния психики сменили друг друга во мне со скоростью гравитационного поезда. Что ж, раз мы — результат научного опыта, так тому и быть. Мы люди не гордые, сильно от этого не ущемимся. Зато жизнь у меня интересная.
Кира смотрела на меня с плохо скрываемым ужасом. Словно увидела во мне чудовище Франкенштейна, а не простого парня. И этот взгляд подействовал на меня сильнее, чем слова Габриэля. Я почувствовал себя уродцем похуже настоящих Уродов Поганого поля.
— Ну и ладно, — почти весело произнес я. — Вот я перед вами. Добрался. Что будете со мной делать?
— Повторяю: теперь ты в Республике Росс, где насилие запрещено. Я откладывал объяснение до нашего прибытия еще и потому, что сейчас у тебя есть гарантии. Никто не станет силой что-либо с тобой делать. Все должно быть честно. Я хочу исследовать то, что записал твой нейрочип, особенно магические приложения — допарты. Процедура будет добровольной и безболезненной.
— Я могу отказаться?
— В любой момент, — без улыбки сказал Габриэль. Он или говорил правду, или был великолепным вруном. — Правда, я уже не обязан буду за тобой ухаживать, как за гостем, и тем более куда-то везти. Это будет насилием по отношению ко мне. Но если ты пожелаешь покинуть мой дом или Росс в целом, никто не станет тебя держать. Однако, Олесь, я прошу тебя остаться добровольно. Твои магические способности после процедуры никуда не денутся, и ты останешься жить в моей усадьбе несколько дней, пока продлится процедура. После этого тебе предоставят усадьбу в той Секции, в какой пожелаешь. Это большая… нет, невероятно большая удача для мигранта.
Он покосился на Киру.
— И в качестве жеста доброй воли мы оставим здесь Киру, как новую гражданку Республики.
— Если я откажусь, вы и ее прогоните?
Габриэль сухо рассмеялся.
— У меня есть такое право. Но я им не воспользуюсь, иначе это было бы своего рода шантажом. Не совсем физическое насилие, но что-то близко. Секуляры при желании придерутся… Секуляры — это защитники нашей секулярной этики, кто-то вроде древних омбудсменов и адвокатов. Но дело не в них. Просто я не бесстыжая тварь. Киру мы оставим при любом раскладе, тебе не нужно действовать с оглядкой на нее.
Последовала долгая пауза. Я размышлял. Сказанное Габриэлем выглядело слишком гладким… я бы сказал, скользким…
Именно сейчас надо расставить все приоритеты, уточнить все детали, высказать то, что рвется наружу. Позже будет поздно.
— И все же вы лицемеры, — заговорил я. — Говорите о ненасилии и этике, но сами проводите эксперименты над людьми другой страны. Без их ведома! Вы поддерживаете Вечную Сиберию, потому что вам выгодно сотрудничество. На чьих костях вы построили этот рай?
Прозвучало пафосно, но Габриэль отреагировал с искренней горячностью, как если б я задел потайную струну его души:
— Мы не лицемеры! Когда речь идет о ненасилии, то имеется в виду всегда только Республика Росс! Мы не распространяем и не навязываем свои законы и представления о мире на все земли, как это пытались и пытаются делать почти все прочие социальные структуры. Возьмите хотя бы этих ваших религиозных фанатиков! Ценой собственной крови и на своих костях наши предки обустроили эту землю истинной свободы, а мы, их потомки, защищаем ее от посягательств! Мы не можем впускать сюда кого попало — иначе Республика Росс превратиться в стойбище Отщепенцев или вторую Сиберию. Мы не хотим нападать на другие страны и обращать их в свою веру, потому что это противоречит нашим собственным законам. В наших силах, Олесь, осушить океаны и сжечь небеса, уж поверь мне! И то, что вселенная еще цела — и есть доказательство нашей честности. Мы не лицемеры! Я честно сказал тебе, что мы делаем и где.
Я не нашел, что возразить. Зато Кира проговорила:
— Вы творите зло.
— В строго отведенных для этого местах, — подхватил Габриэль. — Такова психика человека, мы все агрессивны по своей природе, и эту агрессию нужно грамотно сублимировать. В Секции Содом разрешено насилие при обоюдном согласии сторон, выраженном в юридической форме. В Секции Буфер разрешена договорная война. В Вечной Сиберии мы проводим эксперименты на людях, иначе прогресс в изучении человеческих возможностей остановится. Этика нужна для жизни, но не должна мешать жизни!
— Вечная Сиберия — не ваша Секция! — выпалил я, а сам подумал: “Какого черта лысого я с ним спорю? Не наплевать ли мне на Сиберию с высоченной стены Росс? Я спорю, потому что обиделся и разозлился за то, что меня использовали втемную, вот и все”.
— Ваш Председатель не против, чтобы она стала Секцией.
— А народ? Вы его используете без согласия и ведома!
— О, боги! — закатил желтые глаза Габриэль. — Когда же вы все, наивные люди, поймете, что раз народ в дерьме, значит, это его устраивает! Если народ что-то не устраивает, он меняет ситуацию, иначе быть не может. Пролив мало или много крови, при желании он всегда находит выход. Например, создает страну вроде нашей Республики. Сиберийский же народ слишком занят собственным величием и чисткой деревянных сортиров возле своих гнилых бараков, чтобы вникать в нюансы секулярной этики.
— Ему постоянно промывают мозги с помощью ваших квест-камер. Именно из-за этого он и занят величием… и сортирами!
Габриэль поморщился:
— Ты истинный сибериец. Как и любой другой житель с несправедливой и подавляющей системой управления, ты обладаешь болезненным чувством справедливости. Но критиковать умеешь только другие страны, куда более справедливые и не подавляющие свой народ. Как раньше говорили? “Свое говно не воняет”? А еще у таких, как ты, совсем нет практичности. Что случилось — уже случилось, какой толк от твоего возмущения? Не смотри в прошлое, будущее и через забор к соседям; смотри на себя здесь и ныне. Ты добрался до Росс, и это хорошо. Поживи тут, а потом отправляйся в любую другую Секцию жить в свое удовольствие. Или возвращайся в Поганое поле, если есть на то твоя воля.
Конец фразы он произнес усталым тоном.
Кира положила ладонь на мою руку. Лишь сейчас я заметил, что мои пальцы сжимают рукоять “гришана”. Я разозлился, но понимал, что Габриэль по-своему прав. Спор не имеет смысла.
— Он верно говорит, — сказала Кира, — случившегося не отмотаешь назад, как в твоем нейрочипе. А будущего не знает никто. Такова реальность. Тебя использовали, но зато ты здесь, ты — ведун… и мы встретили друг друга.
Мой гнев от этих слов моментально испарился. Я убрал руку с кинжала и сказал россу:
— Мы устали… Если вы не против, мы бы отдохнули.
— Вам предоставят спальню, — сразу же оживился Габриэль, поняв, что дискуссия закончена.
— Две разные, — с тяжелым сердцем сказал я. Кажется, я снова веду себя как сраный рыцарь — в то время, как дама, очевидно, ждет решительного дикаря. Такова, видимо, моя дурацкая натура. Да и не было у меня настроения предаваться любовным утехам. Хотелось остаться одному и как следует переварить информацию.
— Чтоб мне Эдема не видать! — театрально всплеснул руками Габриэль БуфСпик. — Хорошо. Пусть будут две разные спальни. А завтра мы продолжим наше общение.