Агамейти. На пляже одно, а здесь другое. Весь день на балконе торчит, отовсюду ее видно. Мне-то что, я и не такое видел, а людям не нравится...
Мать. Оставьте человека в покое. На то и дача, чтобы на балконе загорать...
Агамейти. Такой дом отмахали, что за сто километров ее видно. Хотя бы внизу сидела, а то на втором этаже. Рабочие тоже жалуются.
Мать. Какие рабочие?
Агамейти. Которые работают у них. Там же целая бригада трудится. Бетонщики и слесари уже ушли, только маляр и паркетчик остались... Очень жалуются... Отвлекает, говорят, хозяйка своим видом, работать трудно... И ленивая очень, целый день валяется. А этот Гулам только деньгами интересуется... Где он их загребает, понять не могу. (Умолкает, потому что видит в калитке Гулама. Под нос.) Легок на помине.
Гулам (очень доброжелательно). День добрый, соседи! Как живете? Как здоровье? Соскучился по вас. (Замечает Агамейти.) А этот бездельник опять здесь торчит, вместо того чтобы народное добро караулить? Удивляюсь я вам, честное слово: такие просвещенные, умные люди, а с кем дружите? Я, например, сразу его гоню, как появляется.
Агамейти (негромко). Потому что недостаточно просвещенный.
Гулам. Что?
Агамейти. Культуры, говорю, у тебя маловато.
Гулам. Ну конечно. Я же эмигрантом не был.
Агамейти. Ничего, будешь еще.
Гулам. Ну, ты, ты... Говори, да не заговаривайся. За такие слова я тебе голову оторвать могу, причем здесь же, не отходя от кассы. (Идет к Агамейти.)
Тот на всякий случай проворно отбегает в сторону.
Мать. Гулам, не дури. Он пошутил.
Гулам (останавливается). Ничего себе шуточки. Пусть бога благодарит, что в вашем присутствии это произошло, а то бы ж ему такой Париж устроил, что он имя свое забыл бы.
Агамейти (направляется к калитке). Ты уже устроил, Фоли Бержер ехать не надо, - все селение любуется.
Гулам (не понял). Что-что? Что он сказал?
Отец. Да не обращай внимания.
Гулам (встревоженно). Нет, он что-то плохое сказал. Опять оскорбил меня?
Отец. Это варьете такое в Париже, ну, как эстрадный театр. С полуголыми женщинами...
Гулам. А я тут при чем?
Отец. Да ты ни при чем, ты же знаешь, он любит про Париж, вспоминать.
Гулам. Еще бы. Он же до мозга костей отравлен буржуазной идеологией. Что с нами произошло, я понять не могу. Враг ходит между нами, дышит с нами одним воздухом, кормится на наши деньги, а мы все терпим...
Мать. Да брось ты...
Гулам. Честное слово. Особенно обидно, что вы с ним общаетесь. Такие люди! Всю жизнь отдали Советскому государству, можно сказать, в революции участвовали, а вынуждены знаться со шпаной какой-то... (Отцу). Как вы можете, дядя Гамид?! Когда Адочка писала диссертацию, то, говорит, ваше имя? в таких материалах встречала, что сейчас просто обидно за вас. Честное слово, обидно... Вы меня извините, что я вам такие вещи говорю, я вам в сыновья гожусь, но дома наши рядом стоят, и я почитаю вас как очень близких и старших товарищей. А Адочка просто в восторге от вас. Я ей говорю: "Адочка, я счастлив буду,, если смогу хоть чем-нибудь быть полезным нашим соседям. Это мой долг. Они все сделали, чтобы наша жизнь была счастливой, и наш долг - как можно больше помогать им. Дети их не имеют такой возможности, но мы-то соседи, рядом живем. Пусть только" намекнут..."
Мать. Спасибо, Гулам, нам ничего не нужно.
Гулам. Конечно. Я то же самое сказал Адочке: "Они такие заслуженные люди, зачем им моя помощь?" Конечно, вы ни в чем не нуждаетесь, я даже не сомневаюсь в этом. Я другое имел в виду, не материальную помощь. Что вы! Об этом я даже подумать не мог. Хотя, к слову сказать, готов в любое время любую-сумму на любой срок. Зачем же нужны соседи, если не для того,, чтобы помогать друг другу? Но я другое имел в виду, совсем: другое. Например, попросить пару друзей перебросить эти камни, которые вы, Халида-ханум, сами сейчас таскаете. У меня просто сердце кровью обливается, когда я это вижу.
Мать. Напрасно. Я делаю это по совету врача. Мне полезна физическая нагрузка.
Гулам. Да, да, конечно... Я просто к примеру сказал о камнях, это совсем не обязательно. Можно что-нибудь другое. Просто я хочу, чтобы вы знали, что стоит мне свистнуть и пара человек к вашим услугам. Выполнят любую работу.
Мать. Спасибо, Гулам...
К калитке подходит жена Гулама Ада. Она в пестром купальнике с открытой спиной и глубоким вырезом на груди.
Гулам. Это мой долг. А вот и Адочка... (Жене.) Иди скорей сюда, очень интересный разговор.
Ада. Не могу же я в таком виде. Извините, но такая жара. (Матери.) Не надоел он вам своей болтовней? Я всегда волнуюсь, когда он идет к вам: вдруг ляпнет что-нибудь не то, а я так дорожу нашими отношениями.
Гулам. Ну что ты, Адочка, я ничего лишнего не сказал. (Просительно смотрит на Мать, как бы ждет подтверждения своим словам.)
Мать. Входите, Ада.
Ада (минует калитку). Неудобно, я в таком виде, но жуткая жара... Еще раз здравствуйте.
Отец. Мое почтение.
Гулам. Я говорю, Адочка: правда, мы с удовольствием поделились бы с нашими дорогими соседями водой? У нас насос целыми днями качает, а в их колодце воды нет...
Ада. Правда, тетя Халида, как-то неудобно даже: у нас же артезианская скважина, на полсела воды хватит.
Мать. Спасибо, Ада, но я надеюсь, что мы приведем в порядок свой колодец.
Гулам. Это безнадежное дело, поверьте мне, Халида-ханум. Тут нужно скважину бурить. У нас та же история была...
Ада. Подожди, Гулам. Ты вечно что-нибудь не то скажешь. Дай лучше стул.
Гулам подает стул.
(Садится.) Ты собирался ехать в город, по-моему?
Гулам. Да, через час поеду. В машине есть место. (Отцу.) Вы не едете в город? Могу подвезти.
Отец. Спасибо, пока не еду.
Гулам. На охоту собираетесь?
Отец. Да вот ребята должны приехать. Все вместе пойдем.
Гулам. Вы, говорят, хорошо стреляете?