Ахматовская любовная лирика - одна из вершин великого горного хребта русской поэзии: вершина эта сияет не менее высоко и ослепительно, чем любовная лирика Пушкина, Тютчева, Блока.
На страницах "Второй книги" Надежда Яковлевна отдает должное способности Анны Андреевны быть преданным другом, стойким товарищем по несчастью. Дружеское расположение Анны Андреевны к Надежде Яковлевне мне ведомо не с чужих
слов - я сама имела случай наблюдать его; да и без моих подтверждений свидетельств достаточно. Но по правде сказать, сейчас, через семь лет после кончины Ахматовой, читая "Вторую книгу", я перестаю верить собственной памяти, собственным ушам и глазам; глаза мои видели их обеих вместе, уши, случалось, слышали их беседы, но теперь мне не только смешно читать, будто Анна Андреевна и Надежда Яковлевна представляли собою некое содружество, некое общее "мы" - слишком эти люди различны и слишком уж много злости изливает Надежда Яковлевна на Анну Андреевну, дождавшись ее кончины, но я и вообразить себе не могу того, чему сама была свидетельницей: обыкновенной, заурядной беседы между этими двумя людьми... Да еще беседы о стихах. Каких бы то ни было. Чьих бы то ни было. В особенности ахматовских.
Язык, на котором изъясняется Н. Мандельштам, противостоит поэзии Анны Ахматовой, а значит - и ахматовскому духовному миру. Несовместим с ним, противоположен ему... Быть может, они объяснялись между собою не словами, а знаками? Нет, мне помнятся разговоры. Как же это они могли разговаривать? Непостижимо.
Любовная лирика Анны Ахматовой при кажущейся простоте, при легкости для читателей - восприятия и запоминания, необычайно сложна, глубока, многослойна; сложность - ее основное свойство; любовные стихи Анны Ахматовой выражают чувства не однозначные, а переменчивые, переливчатые, превращающиеся одно в другое, смертельно счастливые или насмерть несчастные, а чаще всего счастливо-несчастливые зараз. При этом все чувства напряжены, доведены до полноты, до предела, до остроты смерти: свиданье, разлука.
"Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и богатство русского романа 19-го века", - писал Мандельштам1. И он же: "Сочетание тончайшего психологизма (школа Анненского) с песенным ладом поражает в стихах Ахматовой наш слух... Психологический узор в ахматовской песне так же естественен, как прожилки кленового листа:
А в Библии красный кленовый лист
Заложен на Песни Песней..."1
И вот в эту ахматовскую "торжественную ночь", в "Зазеркалье", в мир бессонниц, вещих снов, незримых трауров, канунов и годовщин, в мир предчувствий, знамений и тайн, где счастье не отличишь от несчастья и "только слезы рады, что могут долго течь", в мир "небывших свиданий" и "несказанных речей", в человечный мир, наследующий психологию отношений между людьми в романах Тургенева, Достоевского, Гончарова, Толстого или в стихах Тютчева и Анненского, входит развязной походкой всепонимающая Надежда Яковлевна.
Миру этому она совершенно чужда хотя бы потому, что по ее увереньям она смолоду "выдрющивалась как хотела", то есть в любви была победоносна. У Ахматовой любовь, даже счастливая, сплавлена с болью. О себе же Надежда Яковлевна, снова неизвестно почему сопоставляя себя с Цветаевой и Ахматовой, сообщает:
"Цветаева и Ахматова умели извлекать из любви максимум радости и боли. Им можно только позавидовать. Я ведь действительно не знала боли в любви и не ценила боль. Меня наградили другой болью - никому не пожелаю" (521) [472].
----------------------------------------------------------------------
1 О. М а н д е л ь ш т а м. Собр. соч.: В 3 т. Т. 3. N. Y.: Междунар. лит. содруж. 1969, с. 22, 34.
----------------------------------------------------------------------
Какой же это другой болью (не любовной) наградили, в отличие от Ахматовой и Цветаевой, Надежду Яковлевну, чей муж, Осип Мандельштам, погиб в лагере? Пусть Надежда Яковлевна не знала боли в любви, а извлекала из нее, в отличие от Ахматовой и Цветаевой, одни удовольствия - но во вдовьей судьбе, характерной для миллионов женщин нашей страны, какая же между Ахматовой, Цветаевой, двумя замечательными поэтами и Надеждой Яковлевной, женою поэта - разница?
Вот тут-то они и сестры, вот тут-то и заложена причина постоянной заботы Анны Андреевны о Надежде Яковлевне.
Вот тут бы мемуаристке и повести речь о союзе - не "тройственном", а многомиллионном! - союзе женщин, о которых у Ахматовой сказано:
По ту сторону ада мы...
...Но вернемся к боли любовной, которой, в отличие от Цветаевой и Ахматовой, не довелось изведать удачливой Надежде Яковлевне, - даже в те минуты, когда она в припадке ревности била тарелки.
Если ты никогда не испытала боли в любви, зачем ты вообще читаешь Ахматову? Да и не одну Ахматову - всю любовную лирику мира!
...Надежда Яковлевна прикасается к узорам кленового листа, как ей мнится смелой, дерзновенной, а на деле всего лишь грубой и равнодушной рукой. Она и тут верна себе - бесчеловечью, которому ее научило время. Ее суждения о любви и стихах ничуть не менее трамвайно-грубы, чем суждения о детях арестованного нэпмана. Они, эти суждения, по глухоте и грубости, мало чем отличаются от критики РАПП'а или т. А.А. Жданова, хотя во "Второй книге" рассуждают о стихах не рапповцы и не Жданов, а вдова поэта, выдающая себя за первого слушателя и настоящего ценителя.
Каким же ключом отпирает сокровищницу тайн, чудес, примет и предзнаменований любовной ахматовской лирики Надежда Яковлевна, никогда не испытавшая боли в любви? Каким инструментом прикасается к прожилкам кленового листа?
Элементарнейшим. Измеритель ею выбран тот, какой был в ходу у первых комсомолок. На книге Надежды Яковлевны всей своей жирной пятерней отпечаталось время. Она и тут верна времени и себе: поэзия Ахматовой человечна, глубока и проста, - бесчеловечны, грубы и элементарны прилагаемые Надеждой Яковлевной мерки.
Послушаем Надежду Яковлевну; ее мысли о любви и жизни, о любви и поэзии:
"...Для моего поколения безнадежно устаревшим казался "культ дамы", душевных переживаний, возникших от случайной встречи, "друга первый взгляд" и те полуотношения, которые культивировались женщинами на десяток лет постарше меня... Честно говоря, я не верю в любовь без постели и не раз шокировала Ахматову прямым вопросом: "А он вас просил переспать с ним?" Есть еще один измеритель, вызывавший всеобщее возмущение: "Сколько он на вас истратил?" Возмущались и "дамы", иначе говоря, ободранные кошки, и энергичные девицы новых поколений. Иначе говоря, я попадала в цель" (159) [146].
Иначе говоря, что это за излишние переживания на пустом месте! Предчувствие встречи, первый взгляд, первое прикосновение, первый поцелуй, прощальная встреча.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина...
Сколько вздора! То ли дело - без всяких таинств - откровенность "Второй книги":
"В Киеве, как я говорила, мы бездумно сошлись на первый день, сообщает Надежда Яковлевна о себе, современно бездумно обращаясь с грамматикой: "сошлись на первый день" - чего же это был первый день? - ...и я упорно твердила, что с нас хватит и двух недель, лишь бы "без переживаний"" (156) [144].
Каждому свое, я не спорю, но если ты твердишь "лишь бы без переживаний", то не следует заводить дружбу с женщиной, которая принесла в русскую лирику всю сложность русского романа, прибавив к ней психологическую сложность таких поэтов как Тютчев и Анненский, и пуще всего не следует беседовать с этой женщиной о любовных стихах. Если единственный измеритель любви, признаваемый Надеждой Яковлевной, "честно говоря", есть постель, зачем же ей вслух размышлять о стихах:
И друга первый взгляд беспомощный и жуткий.
Вообразим себе на минуту - Ахматова будто бы читает:
У меня есть улыбка одна:
Так, движенье чуть видное губ.
Для тебя я ее берегу
Ведь она мне любовью дана.
Надежда Яковлевна, прослушав, будто бы справляется для ясности: "а он вас просил переспать с ним"?.. Если бы Надежда Яковлевна на самом деле подобный вопрос задала - вот тут немедленно была бы выставлена за дверь - с хлопаньем или без хлопанья, не знаю. Вернее без шума - одним чуть видным движением губ, руки, глаз или подбородка.
В стихах Анны Ахматовой мы постоянно встречаемся со словами "подруга", "друг", "дружба":
Чужих мужей вернейшая подруга
И многих безутешная вдова,
имела она смелость сказать о себе. В книге Надежды Яковлевны постоянно встречается слово "подружка" и тоже во всех смыслах (кроме нежного пушкинского обращения к няне: "добрая подружка"), во всех разнообразных значениях этого слова: своя или чужая приятельница или чья-то любовница. Мандельштам, повествует она о своей семейной жизни, "перестал бояться, что я удеру в его отсутствие в кабак, на аэродром или к подружке, чтобы почирикать" (295) [270].
"Подружек" у Анны Ахматовой не бывало; у нее, кроме жестоких врагов были надежные друзья, и, как у всякого прославленного человека, множество знакомых, поклонников, посетителей, собеседников. Однако "чирикать" она была неспособна: ни в светской беседе, ни в дружеском тесном общении: гортань не та.
Увы! Среди обожателей Анны Ахматовой я нередко слышу о "Второй книге" такие слова:
- Да, конечно... Надежда Яковлевна оклеветала многих во "Второй книге", да и в первой. Вот, например, Z и NN. Они вовсе не были стукачами, как она намекает... И с Анной Андреевной она во "Второй книге" не очень-то почтительно обращается. Но - но - но признайтесь: оо-чч-ень любопытная книга!.. Да ведь это вы были много лет знакомы с Ахматовой и замечаете ошибки и неправды. А мы видели ее всего один раз, откуда нам-то известно?..
В самом деле! Они видели Ахматову один раз - откуда им известно, способна она была спекулировать переводами или нет?
Ссылка на недостаточную свою осведомленность - пустая потому, что у лжи есть запах. Анна Ахматова писала:
Но мы узнали навсегда,
Что кровью пахнет только кровь...