Мир всякий раз восстанавливали с помощью "бомбы". Совсем неплохое, между протчим, винишко, понравилось Егорше: и с ног напрочь не валит и температуру нужную дает, а потом слово за слово - и, смотришь, опять на Михаила выплывали. Опять на горизонте начинал дом его маячить.
- А главный-то дом знаешь у Михаила где? - как-то загадочно заговорил однажды старик. - Нет, нет, не на угоре.
- Чего? Какой еще главный? - Егорша от удивления даже заморгал.
- Вот то-то и оно что какой. Главный-то дом человек в душе у себя строит. И тот дом ни в огне не горит, ни в воде не тонет. Крепче всех кирпичей и алмазов,
- Я так и знал, что ты свой поповский туман на меня нагонять будешь.
- Нет, Егорушко, это не туман. Без души человек яко скот и даже хуже...
- Яко, яко... Ты, поди, целые хоромы себе отгрохал, раз Мишка - дом? Так?
- Нет, Егорий, не отгрохал. Я себя пропил, я себя в вине утопил. Нет, нет, я никто. Я бросовый человек. Не на мне земля держится.
- А на Мишке держится?
- Держится, держится, - убежденно сказал Ев-сей. - И на Михаиле держится, и на Лизавете держится.
- На моей, значит, бывшей супружнице? - Егорша усмехнулся и вдруг грязно выругался.
- Ох, Егорий, Егорий! До чего ты дошел...
- Чего - дошел? Лизавета святая... На Лизавете земля держится... А она за кого держится? Ветром надуло ей двойню, а? Я по крайности грешу всю жизнь, дан прямо и говорю: сука! Люблю подолы задирать. А тут двоих щенят сразу с чужим мужиком схряпала - все равно придмер, все равно моральный кодекс...
Плачущий, как ребенок, Евсей опять с испугом замахал руками: будет, будет! Бога ради остановись!
- Хватит! Потешились, посмеялись кому не лень. Ах, ох... постарел... лысина... Мы-де чистенькие, близко не подходи. Я покажу тебе - чистенькие! Я покажу, как Суханова топтать!
- Што, што ты надумал, Егорий?
- А вот то! - Егорша вскочил на ноги. - Ха, на ей земля держится! Они домов понастроили - не горят, не тонут. Посмотрим, посмотрим, как не горят. Посмотрим, как эти самые, на которых земля держится, у меня в ногах ползать будут! Вот тут, на этом самом месте!
- Егор, Егор! - взмолился Евсей. - Не губи себя, ради бога. Што ты задумал? На кого худо замыслил? Да ежели на Лизавету, лучше ко мне и не ходи. Я и за стол с тобой не сяду.
- Сядешь! Рюмочка у нас с тобой друг. А этот друг, сам знаешь, на разбор не очень. - И с этими словами Егорша выкатился из конуры.
2
Она не поверила, самой малой веры не дала словам Манечки-коротышки, потому что кто не знает эту Манечку! Всю жизнь как сорока от дома к дому скачет да сплетни разносит.
- Не плети, не плети! - осадила ее Лиза и даже ногой топнула. - Избу Егорша продает... С чего Егорша будет продавать-то? С ума спятил, что ли?
А вскоре на телятник прибрела, запыхавшись, Анфиса Петровна, и тут уж хочешь не хочешь - поверишь.
- Бежи скорее к Пахе-рыбнадзору! Тот иуда избу пропивает.
И вот заклубилась, задымилась пыль под ногами, застучали, захлопали ворота и двери. Паха в одном конце деревни, Петр Житов в другом... В сельпо, в ларек заскочила, к Филе-петуху наведалась - тоже не последний пьяница. Всю деревню прочесала, как собака по следу за зверем шла.
Отыскала у Евсея Мошкина - за "бомбой" сидят.
- А-а, что я тебе говорил? Что? - Егорша закричал, заулюлюкал, как будто только ее прихода и ждал. - Говорил, что сама приползет? Вот тебе и дом не горит, не тонет. Все шкуры, все святоши, покуда огонек не лизнет в одно место!.. Думаешь, из-за чего она пришлепала? Из-за дома главного? Как бы не так! Из-за того, в котором живет. Из-за того, что я малость жилплощадь у ей подсократил...
Лиза молчала. Бесполезно взывать к Егорше, когда он вот так беснуется (она это знала по прошлому), - дай выкричаться, дай выпустить из себя зверя. И тогда делай с ним что хочешь, голыми руками бери - как голубь, смирнехонек.
- Егорий... Лизавета Ивановна...
- Цыц! - заорал Егорша на пьяного старика и опять начал звереть, на глазах обрастать шерстью.
И Лиза, как слепой котенок, тыкалась своими глазами ему в мутные, пьяные глаза, в обвисшие - мешочками - щеки, в опавший полусгнивший рот, чтобы найти лазейку к его сердцу - ведь есть же у него сердце, не сгнило же напрочь! - и Егорша, как всегда, как раньше, как в те далекие годы, когда она соломкой стлалась перед ним, когда при одном погляде его тонула в его синих нахальных глазах, разгадал ее.
- Ну че, че зеленые кругляши вылупила? Не ожидала? Дурачки, думаешь, кругом? "Я ведь вон как тебя встретила... на постой к себе приглашала..." Я покажу тебе постой в собственном доме! Я покажу, как хозяина законного по всяким конурам держать! Я докажу... Имею... Закон есть...
Надо бы плюнуть в бесстыжую рожу, надо бы возненавидеть на всю жизнь, до конца дней своих, а у нее жалость, непрошеная жалость вдруг подступила к сердцу, и она поняла, почему так лютует над ней Егорша. Не от силы своей, нет. А от слабости, от неприкаянности и загубленности своей жизни, оттого, что никому-то он тут, в Пекашине, больше не нужен. Но бес, бес дернул ее за язык:
- Ты меня-то казни как хошь, топчи, да зачем деда-то мертвого казнить дважды?
И этими словами она погубила все.
Сам сатана, сам дьявол вселился в Егоршу. И он просто завизжал, затопал ногами. И она больше не могла выговорить ни единого слова.
Как распятая, как пригвожденная стояла у дверного косяка. Нахлынуло, накатило прошлое - отбросило на двадцать лет назад. Вот так же было тогда, в тот роковой вечер, вот так же кричал тогда и бесновался Егорша, перед тем как исчезнуть из Пекашина, навсегда уйти из ее жизни.
3
Михаила дома не было, иначе у нее хватило бы духу, преступила бы запретную черту, потому, что не со своей докукой - ставровский дом на карту поставлен; Петра она сама проводила на пожар, чтобы отвести беду от Михаила (того, по словам Фили, чуть ли не судить собираются - будто бы на пожар ехать отказался); на Григория валить такую ношу - своими руками убить человека...
Что делать? С кем посоветоваться?
Побежала все к той же Анфисе Петровне - кто лучше ее рассудит?
- В сельсовет надо, - сказала Анфиса Петровна, ни минуты не раздумывая.
- Да я уж тоже было так подумала... - вздохнула Лиза.
- Ну дак чего ждешь? Чего сидишь?.. А-а, вот у тебя что на уме! Родной внук, думаешь. Думаешь, как же это я против родного-то внука войной пойду? Не беспокойся. Его еще дедко дома лишил. Знал, что за ягодка растет... Да ты что, дуреха, - закричала уже на нее Анфиса Петровна, - какие тут могут быть вздохи да охи? Для того Степан Андреянович полжизни на дом положил, чтобы его по ветру пускали да пропивали? Ты подумала об этом-то, нет?
Председатель сельсовета был у них новый, хороший мужик из приезжих, не то что Суса-балалайка. Все честь по чести выслушал, выспросил, но под конец сказал то, чего она больше всего боялась: в суд надо подавать. По суду такие дела решаются.
Нет, нет, нет, замотала головой Лиза. В суд на Егоршу? На родного внука Степана Андреяновича? На человека, которому она свою девичью красу, свою молодость отдала? Ни за что на свете!
Побежала еще раз к Пахе-рыбнадзору.
Паха Баландин все деревни окрест в страхе держал. Издали такой закон половина штрафных денег рыбнадзору. А штрафы какие: за одну семгу восемьдесят рублей, за харьюса пять рублей, за сига десять. Вот он и лютует, вот он и сыплет штрафы направо и налево: за один выход на Пинегу двести рублей в карман кладет.
В прошлом году мужики припугнули ружьем: стой, коли жить не надоело! Не дрогнул. "Вихрь" свой с кованым носом разогнал - вдребезги разнес лодку у мужиков, те едва и спаслись.