- Так, так, девки, - сказал Михаил. - Штанами обзавелись. Теперь еще матери осталось разжиться.
- Вот, вот! Только и не хватало матери этого добра.
- А что? - Михаил подмигнул Раисе. - Социалистические накопления не позволяют?
- Ой, папа! - взвилась со своего стула Вера. - Я и забыла. Тебе подарок от Бориса Павловича. И вот на столе уже три бутылки самолучшего пивка. Чешского! Со знакомыми яркими наклейками. И Михаил подряд, без роздыху осушил две бутылки.
Начались расспросы и рассказы о Москве, о том, что видели, где были, как принимала своих племянниц тетка.
Лариса, конечно, была без ума от Москвы, по ней тамошняя жизнь, и, надо полагать, туда со временем и уберется. Сумеет приласкаться, прильнуть к тетке. А Вере Москва не понравилась.
- Да ты что? - только и мог сказать Михаил.
- А чего - все одно и то же, никуда ке выйдешь.
- В Москве-то никуда не выйдешь?
- Ну! Плюнуть негде, все народ. Вот, папа, то ли дело у нас! У нас хоть босиком можно досыта набегаться, луку свежего до отвала поисть. - И как начала-начала уминать зеленую траву за обе щеки с хрустом, с прищелкиванием белыми крепкими зубами - любо смотреть.
- Ну а что-нибудь-то тебе понравилось все-таки? - продолжал допытываться он.
- Понравилось, - кивнула Вера. - Мотоцикл гонять. Ой, папа, какой мот у мальчишки с соседней дачи - в обморок упадешь! Когда мы купим?
- Игрушка тебе мотоцикл-от! - сразу же осадила ее мать. - Знаешь, нет, сколько он стоит?
- Когда-нибудь купим, доча, - сказал Михаил, а про себя подумал: до чего же похожа на него Вера!
Ведь и ему, откровенно говоря, скучновато было в Москве. Жил, конечно, глядел на все, в каждую щель нос совал, но господи, как же он обрадовался, когда сошел с самолета на архангельском аэродроме! А когда под его ногой запели деревянные мостки райцентра, он ведь как самый последний дурак прослезился.
2
Целый месяц было тихо по вечерам возле пряслинского дома, целый месяц никто не буровил воздух вокруг, а сегодня Михаил вышел на крыльцо мотоциклы фыркают: кавалеры на своих железных кониках подъехали. Сразу трое - Родька Лукашин в белой рубахе да Генка Таборский с Володей Фили-петуха.
Последних двух он обычно не замечал - сопленосые еще, оба в школу ходят, катают Лариску и ладно, - но с Родькой приходилось считаться. Взрослый парень, его ровня уже в армии отслужила.
- Привет, привет, Родион! - поднял здоровую руку Михаил, спускаясь с крыльца.
Родька - все одинаковы ухажеры - просто расцвел от его ласки.
- Как жизнь молодая?
- Не жалуюсь, дядя Миша.
- Мать как?
- Мама ничего, болеет все, - ответил, улыбаясь, Родька и вдруг весь вытянулся: Вера из дому вышла. Михаил по звону покатившегося с крыльца ведра узнал дочь - всегда торопится, всегда спешит.
Его тоже охватила какая-то непонятная спешка: быстро затоптал недокуренную сигарету и в дровяник - чего смущать молодежь?
- Папа, ты куда?
Вот девка! Вот отцово золото!
Он часто разорялся, пилил жену - нет наследника, а может, и зря? Может, плюнуть надо на этого наследника? Ну девка, ну не парень. Да какому парню уступит его Вера! Косить, дрова рубить, на лошади ездить - любого парня заткнет. А осенью из школы придет, ружье за плечо, за мной, Лыско! - и пошла шастать по лесам-борам.
- Папа, папа, посмотри-ко!
Вера подбежала к Родькиному мотоциклу, с ходу завела его и в седло. Описала круг, описала другой, и только ее и видели. В общем, показала отцу, чему научилась за месяц в Москве. А про кавалера своего и забыла, и Михаилу как-то неловко было смотреть на приунывшего Родьку.
3
Кончился праздник, кончился отпуск у жизни. Пора было приниматься за дело. И, войдя в дом, Михаил спросил у жены:
- Ну что тут у вас? Сено не прибрала?
- Прибрала. Родька помог.
- Ну это хорошо, хорошо, жена. - У Михаила просто гора свалилась с плеч. Все время, пока лежал в больнице, с ума не шел недометанный зарод. - А как Калина Иванович?
- Была даве Евдокия за молоком. Лежит, говорит.
- Врачей из района не вызывали? Не установили, какая болезнь?
- Какая болезнь у восьмидесятилетнего старика. Помирать, надо быть, собрался.
Калину Ивановича, насквозь больного, Михаил привез с Марьюши еще больше недели назад, когда приезжал мыться в бане, и сейчас решил, что самое время проведать старика, а то начнется житейская толкотня - когда выберешься?
- Я быстро, - сказал он жене, мывшей посуду, и тотчас же нахмурился: по лицу понял, что та что-то скрывает от него.
Он терпеть не мог этих клевакинских недоговорок, по нему - вытряхивай, ежели что есть, и потому спросил нетерпеливо:
- Может, не будем в прятки-то играть? Муж домой приехал але дядя?
- Этому мужу надо подумать, еще как и сказать.
- А ты не думай, лучше будет.
- Сестрица твоя дорогая рехнулась - дом бросила. Жила-жила двадцать лет але боле, да дурь в голову ударила - пых из своего дому.
Михаил - убей бог, если что-либо понимал. И тогда Раиса перешла на крик:
- Да чего понимать-то! Тот, пьяница, шурин твой разлюбезный, верхнюю половину дома дедкова продал. Пахе-рыбнадзору. А Нюрка Яковлева разве будет глазами хлопать? Силой вломилась со своим отродьем - другую половину заняла. У меня, говорит, законные права, ставровской крови сын... Вот твоя сестрица и психанула, в хоромы Семеновны перебралась...
- Постой, постой... Да ведь дом-то чей? Дом-то кому отписан?
- А я об чем говорю? Я чего битый час толкую? Бумага на руках, страховку двадцать лет плачу, да я бы такой разгон дала...