- Да люди вы але нет? - еще пуще прежнего разорался Михаил. - Лошади с голоду, с жажды подыхают, весь день глотка воды не видали, а ты про деньги... Неужли не жалко?
- Всех не нажалеешь. Нас много с тобой жалеют?
- Ну-ну! Давай, око за око, зуб за зуб... Вот как в тебе Федор-то Капитонович заговорил...
- Ты моего отца не трожь!.. - Раиса так разошлась, что кулаком по столу стукнула. - Федор-то Капитонович первый человек в Пекашине был.
Михаил захохотал:
- Первый! Как же не первый. Он и в войну всех как первый потрошил...
- Умному все во грех ставят, что ни сделай. А тебе бы не поносить отца надо, а век за него молиться. Кабы не он, с голыми стенами жил.
- Че-е-го? - Михаил выпрямился.
- А то! На чьи денежки вся мебель куплена? Много ты нажил за свою жизнь! Да кабы не отец-от, доселе как в сарае жили...
Михаилу попался на глаза стул с мягким сиденьем- вмиг в щепу разлетелся. И он наверняка бы так же расправился и с другой мебелью, да тут в дом вошел Григорий.
4
Это было как чудо. Ничего не слышали, ничего не чули - ни звона кольца в калитке, ни шагов на крыльце - и вдруг он.
Долгожданной свежестью дохнуло в раскаленную кухню, праздник вошел в дом, глаза заново мир увидели... Как угодно, какими хочешь словами назови все правильно будет, все верно.
- Ох, ох, кто пришел-от к нам, кто пожаловал... Садись, садись, Григорий Иванович... Где любо, там и садись...
Раиса заливалась соловьем, новенькой метелкой бегала вокруг Григория, и она не притворялась. Григория все любили в доме. И не только люди. Животина любила. К примеру, Лыска взять. Зверь пес. Никого не пропустит, всех облает. Даже хозяйку, которая кормит его, кажинный раз лаем встречает. А у Григория будто особый пропуск: звука не подаст.
С Михаила словно сто пудов сразу свалили - вот как его обрадовал приход брата, и он, закуривая и добродушно скаля зубы, спросил:
- Ну как, братило, живем?
- А хорошо живем. Ходить нынче начали...
- Кто ходить начал?
- А Михаил да Надежда. - И пошел, и пошел рассказывать про близнят: как первый раз встали на ноги, как сделали первые шаги, как развернулись теперь.
Раиса вывернулась - вспомнила про Звездоню.
- Ты что, отец, меня не гонишь? Ведь у меня корова не доена.
Ну а что было делать ему, Михаилу? Сидел, попыхивал сигареткой и слушал. Слушал про двойнят, которых не хотел знать, слушал про Петра, про сестру. Потому что у Григория не было своей жизни - он жил неотделимо от брата, от сестры, от двойнят. И вот благодаря его рассказам да рассказам Анки - для той тоже никаких запретов не существовало - в доме Михаила решительно знали все, что делается там, у той.
- Дак что, брат, чай будем пить але как? - И Михаил, не очень-то прислушиваясь к рассказам Григория, принялся за самовар: терпеть не мог электрические чайники, которые теперь были в ходу в Пекашине, - все не то, все казалось, что на столе какая-то мертвечина.
Вернулась от коровы Раиса человеком, с улыбкой на своем красивом румяном лице (да, не обделил бог красотой), первым делом начала угощать парным молоком Григория - полнехонькую, с шапкой пены налила кружку.
- Пей, пей! Хорошо молочко-то из-под коровы. Надо бы тебе кажный раз к нам приходить к доенке - сразу бы эту бледность скинуло.
Самовар вскипел быстро (все быстро делается, когда Григорий в доме), и Михаил сам принялся накрывать на стол.
К самому чаю вернулись с реки Вера с Анкой. Крик от радости на весь дом: "Дядя Гриша пришел!" - затем почти вслед за ними пожаловала Лариса. Эта всем обличьем, всеми повадками была в Клевакиных, а вот нюх на обед, на чай - от ихнего Федора. Тот, бывало, где бы ни шатался, ни проказил, а к жратве как из пушки. Но Лариса при виде дяди неподдельно, по-хорошему улыбнулась, и это сразу примирило Михаила с дочерью.
Самую неслыханную доброту, однако, выказала Раиса - "бомбу" на стол выставила.
- Берегла к бане, да ладно, ноне жарынь такая - кажный день баня.
Григорию Михаил налил только для приличия - в рот не берет, но, чего никогда не случалось, - Раиса попросила для нее плеснуть. И тут Михаил ничего не мог поделать с собой - отмяк сразу. Что ты будешь делать с ней, с дурой... Такой уж характер. Сама не рада, а сказать прямо: виновата - ни за что. Как угодно будет перед тобой оправдываться - ползком, на коленях, делом, но только язык не повернуть в твою сторону. По крайности на первых порах.
Чтобы пристать к мужнину берегу, стать на его якорь, начала загребать чуть ли не от Водян.
- Вы думаете, нет чего своей башкой? Картошка-то, не видите, вся сгорела. - Это слово к дочерям.
- Чего о ней думать? - фыркнула Лариса. - Не у нас одних сгорела - у всех.
- У всех! Все-то, может, помирать собираются, и ты вслед за има? Сколько вам отец говорил: поливать надо.
Ого! - ухмыльнулся про себя Михаил.
- Сегодня чтобы у меня тридцать ведер было наношено! - И вдруг на свою любимицу, на Ларису, которая в это время носом передернула: - Тебе, тебе говорю! Кой черт носырей-то задергала. Не кивай, не кивай на Веру-то, Вера-то целый день на жаре как проклятая работала, а ты ведь со своей лежкой забыла, что и за работа такая. Раз, говоришь, у тебя давленье, дак давленье-то не скоком в клубе лечат, а работой. В старину-то люди до упаду робили, ни про како давленье не слыхали.
- В старину-то давленье-то не мерили! - весело рассмеялась Вера. - И аппаратов таких не было. Досталось и Вере:
- А ты ротище-то попридержи. Не ворота у тебя, не телега едет. У отца рука болит, сколько в бане не мылся, а они, кобылы, и не подумают.
- Подумаем, подумаем! - опять с той же прытью отозвалась Вера. - Везде воды наносим. Только нервные клетки береги, Федоровна!
- А ты брось мне эту привычку! - Раиса не закричала, вся просто затряслась, надо же на ком-то сорвать злость. - Завела: Федоровна, Федоровна! Мати я тебе, а не Федоровна.
- Ну уж и пошутить нельзя.
- Нельзя! Все с шуток начинается, да слезами кончается.
- Хорошо, мам! Твое ценное указание будет выполнено. И со своей стороны берем дополнительное обязательство: вместо тридцати ведер принесем сорок.
Михаил примиряюще махнул рукой:
- Ладно, завтра насчет воды. Сегодня, говорят, кино интересное.
- Вот, вот! - запричитала Раиса. - Завсегда у Нас так: мати что ни скажет, все не так, се неладно. Да разве будет у нас что хорошо в дому...
- Папа, папа! - Вера всплеснула руками. - А дядя-то Гриша...
Все глянули на угол стола, туда, где недавно сидел Григорий. И все увидели: нет Григория. Всегда вот так: войдет неслышно и уйдет неслышно.