Григорий - чистый ребенок, - едва спустились с крыльца, ульнул глазами в скворешню - как раз в это время какой-то оживленный разговор у родителей начался: не то выясняли, как воспитывать детей, не то была какая-то семейная размолвка.
Благодушно настроенный Михаил не стал, однако, выговаривать брату дескать, брось ты эту ерундовину, - он сам любил говорливых скворчишек, а только легонько похлопал того по плечу: потом, потом птички. Найдется кое-что и позанятнее их.
Осмотр дома начали с хозяйственных пристроек, а точнее сказать - с комбината бытового обслуживания. Все под одной крышей: погреб, мастерская, баня.
Петр Житов такое придумал. От него - кто с руками - переняли. В погребе задерживаться не стали - чего тут интересного? Только разве что стены еще свежие, не успели потемнеть, смолкой кое-где посверкивает, а все остальное известно: кастрюли, ведра, кадки, капканы на деревянных крюках, сетки...
Другое дело - мастерская. Вот тут было на что подивиться. Инструмента всякого - столярного, плотницкого, кузнечного - навалом. Одних стамесок целый взвод. Во фрунт, навытяжку, как солдаты стальные, выстроились во всю переднюю стенку. Да и все остальное - долота, сверла, напарьи, фуганки, рубанки - все было в блеске. Михаил любил инструмент, с ранних лет, как стал за хозяина, начал собирать. И в Москве, например, в какой магазин с Татьяной ни зайдут, первым делом: а где тут железо рабочее?
Петра заинтересовал старенький, с деревянной колодкой рубанок.
- Что, узнал?
- Да вроде знакомый.
- Вроде... Степана Андреяновича заведенье. Тут много кое-чего от старика. Ладно, - Михаил пренебрежительно махнул рукой, - все эти рубанки-фуганки ерунда. Сейчас этим не удивишь. А вот я вам одну штуковину покажу - это да!
Он взял со столярного верстака увесистую ржавую железяку с отверстием, покачал на ладони.
- Ну-ко давай, инженера. Что это за зверь? По вашей части.
Петр снисходительно пожал плечами: чего, мол, морочить голову? Металлом! И Григорий в ту же дуду.
- Эх вы, чуваки, чуваки!.. Металлом. Да этот металлом - всю Пинегу перерыть - днем с огнем не сыщешь. Топор. Первостатейный. Литой, не кованый. Вот какой это металлом. Одна тысяча девятьсот шестого года рождения. Смотрите, клеймо квадратное и двуглавый орел. При царе при Николашке делан. А заточен-то как - видите? С одной стороны. Как стамеска. Вот погодите, топорище сделаю да ржавчину отдеру - вся деревня ко мне посыплет. А в руки-то он как ко мне попал, знаете? Охо-хо! У Татьяниной приятельницы подобрал. Орехи грецкие колотит. Это на таком-то золоте!
Тут Михаил на всякий случай выглянул за двери, нет ли поблизости жены, и заулюлюкал:
- Ну, я вам скажу, популярность у Пряслина в столице была! У Иосифа да у Татьяны друзья все художники, скульптора... Ну, которые статуи делают. И вот все: я хочу нарисовать, я хочу человека труда, рабочего да колхозника, чтобы по самому высокому разряду... А одна лахудра, - Михаил захохотал во всю свою зубастую пасть, - на ногу мою обзарилась. Ей-богу! Вот надоть ей моя нога, да и все. Ступня, лапа по-нашему, какой-то там подъем-взъем. Дескать, всю жизнь такую ногу ищу, не могу найти. Понимаете? "Да сходи ты к ей, - говорит Татьяна, - она ведь теперь спать не будет из-за твоей ноги. Все они чокнутые..." Ладно, поехали в один распрекрасный день. Хрен с вами, все равно делать нечего. Татьяна повезла в своей машинке. Заходим - тоже мастерская называется: статуев этих - навалом. Головы, груди бабьи, шкилет... Это у их первое дело - шкилет, ну как болванка вроде, чтобы сверку делать, когда кого лепишь. Ладно. Попили кофею, коньячку выпили - вкусно, шкилет тебе из угла своими зубками белыми улыбается... Татьяна на уход, а мы за дело. Я туфлю это сымаю, ногу достаю, раз она без ей жить не может, штанину до колена закатываю, а она: нет, нет, пожалуйста, чистую натуру. Как чистую? Да я разве грязный? Кажинный день три раза купаюсь на даче у Татьяны, под душем брызгаюсь - куда еще чище? А оказывается, чистая натура это сымай штаны да рубаху...
Михаил вовремя остановился, потому что разве с его двойнятами про такие вещи говорить? Хрен знет что за народ! За тридцать давно перевалило, а чуть начни немного про эту самую "чистую натуру" - и глаза на сторону...
3
В баню заходить не стали. Баню без веника разве оценишь? И в дровяник не заглядывали - тут техника недалеко шагнула: все тот же колун с расшлепанным обухом да чурбан сосновый, сук на суку. Прошли прямо к въездным воротам. Михаил уж сколько раз сегодня проходил мимо этих ворот, а вот подошел к ним сейчас, и опять душа на небе.
Чудо-ворота! Широкие, на два створа - на любой машине въезжай, столбы на века - из лиственницы, и цвет красный. Как Первомай, как Октябрьская революция. И вот все, кто ни едет, кто ни идет - чужие, свои, пекашинцы, все пялят глаза. Останавливаются. Потому что нет таких ворот ни у кого по всей Пинеге.
И Раиса, которая букой смотрела, когда он их ставил ("На что время тратишь?"), теперь прикусила язык.
- А в музыку-то мою поиграли? - Михаил с силой брякнул кованым кольцом у калитки сбоку и на какое-то мгновенье блаженно закрыл глаза: такой гремучий, такой чистый звон раскатился вокруг. - Это чтобы без доклада не входить. В городе в звонок звонят, а мы - хуже?
В это время еще одно кольцо забренькало - у соседей. Калина Иванович из дому вышел - с котомкой, с черным, продымленным чайником, а следом за ним сама.
- Знаете, нет, кто это? - быстрым шепотом спросил Михаил у братьев. Не знаете? Да это же Калина Иванович! Дунаев!
- Дунаев? Тот самый Дунаев?
- Да, да, тот самый!
- Это о котором статья-то нынешней зимой в "Правде Севера" была? - Петр все еще не мог поверить, чтобы такая знаменитость у брата под самым под боком жила.
- Статья!.. Одна, что ли, о нем статья была? Шутите: комиссар гражданской войны! Самого Ленина видал...
Котомка была явно не по старику - его качнуло, обнесло, и Михаил задорно крикнул Евдокии, обхватившей мужа:
- Держи, держи крепче! Чего ворон считаешь?
- Замолчи, к лешакам! Без тебя тошно.
- Видали, видали, какой голосок! Зря, думаете, Дунька-угар прозвали.
Михаил потащил братьев на соседнее подворье. Прямо через воротца в старой изгороди. С Евдокией - просто. Что ни ляпнул, что ни брякнул, и ладно. Все прошла, все вызнала, где ни бывала, кого и чего ни видала ничего не пристало, ничего не прилипло. Как была баба деревенская, такой и осталась. Даже одежду и ту на деревенский пошиб носила: сарафан, какой сейчас и на самой старорежимной старушонке не всегда увидишь, пояс узорчатый, домашнего плетенья, безрукава... Зато уж с Калиной Ивановичем будь начеку. Вроде бы старичонко, сушина наскрозь просушенная, вроде бы ветошь, как все в его возрасте, да вдруг так сказанет, такую породу выкажет - сразу по стойке "смирно" уши поставишь. И сейчас, когда Михаил все стариковские ранги братьям назвал, ему особенно хотелось показать, что он на равных с Калиной Ивановичем.
- Куда это навострил лыжи? - с ходу закричал он старику. - Не на Марьюшу?
- Да, имею такое намеренье.
- Погодь до завтра. Праздник сегодня. Посидели бы вечерком, у меня братья приехали.
Тут Калина Иванович полез за очками - худо видел, а охоч был до свежих людей.
Очки у Калины Ивановича были дешевенькие, железные, с ниточной окруткой над переносьем, но когда он их надел, сразу другой вид стал. Важность какая-то вроде появилась.
- Очень приятно, очень приятно, молодые люди. - И за руку с обоими.
- А раз приятно, дак оставайся до утра, - опять начал урезонивать старика Михаил. - Завтра вместе поедем.
Калина Иванович не очень решительно поглядел на жену.
У той фарами заполыхали синие глазища.
- Не поглядывай, не поглядывай! Какие нам праздники? Мы из Москвы чемоданами добро не возим.
- Во, во дает! - рассмеялся Михаил и подмигнул братьям.
- Не скаль, не скаль зубы-то! Вишь ведь разъехался! - Евдокия кивнула на усадьбу Михаила. - Не боишься, как раскулачат?
- Не раскулачат, - ловко, без всякой натуги отшутился Михаил. - Сейчас не старые времена - бедность не в почете. На изобилие курс взят. Я в Москве был - знаешь, как там живут? У нашей Татьяны, к примеру, в хозяйстве сто сорок голов лошадиное стадо.
- Плети! С коих это пор в городах лошадей стали разводить?
- Чего плети-то! Две машины - одна у свекра, другая у ей с мужем. Каждая по семьдесят кобыл. Считай, сколько будет.
Больше Евдокия не слушала. Стащила с мужа котомку, взяла у него из рук чайник, косу, обернутую в мешковину, и на дорогу - саженными шагами работящей крестьянки.
Калина Иванович еще хорохорился: дескать, надеюсь, молодые люди, увидимся, потолкуем, - а старыми-то руками уже шарил по стене возле крыльца - своего помощника искал.