- Так. Так господу угодно.
- Ладно, дед. Хватит морочить мне голову. Надо срочно ехать. Каждая минута дорога.
Евсей вдруг расплакался, как малый ребенок:
- Да что я тебе худого-то сделал? Пошто ты послушать-то меня не хочешь? Оставь ты меня во спокое, дай умереть человеком.
- А я на то и на свете живу, чтобы не давать людям умирать.
- А нет, нельзя мешать человеку, ежели он хочет помереть. А я все равно помру. Три дня, три ночи лежал в яме, в скверне, как Лазарь во гноище, зачем? А затем, чтобы очиститься перед смертью, грехи с себя снять... Евсей передохнул немного и сделал заход с другой стороны: - Умный человек, науки учил, а подумал, нет, зачем мне жить-то? Ноги отрежешь - кому я такой надо? Людей-то ты пожалей, коли меня не жалеешь...
Доктор задумчиво в который уже раз оглядел темную срубчатую келейку, посмотрел на красную лампадку, теплящуюся в переднем углу, на черные ящики божественных книг, грудой сложенных на лавке под лампадой.
- Дети у тебя есть, отец?
- Нету. Никого нету. Было два сына, оба воителями преставились.
- На войне погибли?
- На войне.
Доктор опять помолчал, опять поводил вокруг глазами.
- Ладно, отец, - сказал он глухо. - Будь по-твоему: помирай человеком...
2
Приходили люди - свои пекашинские, из окрестных деревень, крестились, бухали на колени, говорили всякие болезные слова - Евсей оставался в забытьи. И Егорша, все эти дни безотлучно находившийся при нем, уже начал было думать, что он так и не услышит больше старика.
Но услышал. Услышал, когда поздно вечером в субботу в избенку влез Михаил.
- Вот и дождался я тебя, Миша, - вдруг заговорил Евсей и, к великому изумлению Егорши, даже открыл глаза. - Все люди бензином да вином пропахли, а от тебя дух травяной, вольный. С поля, видно?
- С поля, - ответил Михаил.
- Трудник ты великий, Миша. Много людям добра сделал... А вот одно нехорошо - от сестры родной отвернулся.
- Ну об этом что сейчас говорить.
- Последние часы у меня, на земле остались - о чем же и говорить? Все хочу, чтобы у людей меньше зла было... Ну да с сестрицей-то вы поладите, у меня тут сумненья нету. С Егором помирись...
- Я? С Егором? - Михаил покачал головой. - Нет, давай что-нибудь полегче проси.
- А легкое-то человек и сам осилит. В трудном помогать надо. Помирись, помирись, Миша. Утешь старика напоследок...
Михаил долго молчал. Потом посмотрел, посмотрел на Евсея - тот из последних сил глядел на него - и протянул руку Егорше.
У Егорши слезы вскипели на глазах. Он жадно, обеими руками схватил такую знакомую, такую увесистую руку, но ответного пожатия не почувствовал. И он понял, что примирение не состоялось.
3
Евсей умер как сказал: в воскресенье на рассвете.
Только солнышка в тот час не было. Пушечные грозовые раскаты грома сотрясали небо и землю, а потом хлынул яростный долгожданный ливень. И набожные старушонки увидели в этом особый знак:
- Вот как, вот как наш заступник! Господу богу престал - первым делом не о себе, об нас, грешных, забота: не томи, господи, людей, даждь им влаги и дождя животворныя...
Часть третья
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Родьке Лукашину три раза давали отсрочку от армии. И все из-за матери, из-за ее здоровья. В последние семь лет Анфиса Петровна редкую зиму не лежала в районной больнице.
В этом году здоровья у Анфисы Петровны не прибавилось, но Родька просто взбесился - весь август один разговор: отпусти да отпусти в солдаты. Надо же ему когда-то белый свет повидать!
И вот Анфиса Петровна поупиралась-поупиралась да в конце концов и махнула рукой: ладно, не буду твою жизнь заедать. Как-нибудь два года промучаюсь.
Родька - огонь парень! - за один день ухлопотал все дела в военкомате и вечером того же дня, дурачась, уже рапортовал матери:
- Разрешите доложить, товарищ командующий. Рядовой подводного флота Родион Лукашин прибыл в ваше распоряжение в ожидании отправки по месту службы... - И вслед за тем, не дав матери опомниться, выпалил: - Так что собирай стол на тридцать первое августа сего года.
- На тридцать первое? - удивилась Анфиса Петровна.
- А чего?
- Да когда у нас в армию-то провожают? В сентябре-октябре, кажись?
- Ну, мам, я думал, ты у меня подогадливей. Верка Пряслина, к примеру, должна быть за столом или нет?
Так вот оно что! - догадалась наконец Анфиса Петровна. Веру Пряслину задумал посадить за стол своей девушкой - такой нынче порядок, непременно чтобы девушка провожала парня в солдаты, а Вере к первому сентября надо в школу в район, вот он и порет горячку.
- А отец-то как? - подумала вслух Анфиса Петровна. - Согласится?
- Дядя Миша? - ухмыльнулся Родька. - Уговорим!
- Всех ты уговорил... Вера-то, не забывай, ученица.
- Ну даешь, Анфиса Петровна! Верка - ученица... Да в проклятые царские времена такие ученицы уже со своей лялькой на руках ходили.
- Ну не знаю, не знаю, - вздохнула Анфиса Петровна. - У тебя все не как у людей. Тридцать первого стол... Да ты подумал, нет, сколько до тридцать первого-то осталось? Три дня. Кто это тебе за три дня стол сделает?
- Сделаешь, сделаешь, маман! - подмигнул Родька. - Ты все сделаешь. В войну самого Гитлера на лопатки положила - разве мы забыли про эту страницу в твоей героической автобиографии?
- Ладно, ладно, - замахала руками Анфиса Петровна, - не подлизывайся. Знаем мы эти разговоры.