- Я ведь ей еще говорил, когда они меня позвали. Говорю, не поднять нам с Петром такой охлупень. Больно тяжелый, говорю, брось. Давайте, говорю, еще кого позовем. А она еще со смехом: "Брось, брось, Филипп! А я-то на что?" Ну вот мы с Петром залезли на крышу, а она снизу с жердиной - то мой конец толкнет, то Петров. А потом веревка у Петра лопнула, ну и... - Филя махнул рукой и громко, по-ребячьи расплакался.
- Она... - Михаил с трудом протолкнул через пересохшее горло еще одно слово: - Жива?
- Жива была... В район... в больницу увезли...
2
Лыско встретил хозяина протяжным воем, и, хотя для Михаила это было не внове - давно у ихнего пса не все дома, - он похолодел от ужаса и минут пять стоял, ухватившись обеими руками за воротца. Затем кое-как заволок в избу ноги, сел на скамейку у печи.
Раиса молча собрала на стол.
- Поешь. Ведь уж сколько ни переживай, чего теперь сделаешь. Сама виновата. Михаил покачал головой:
- Я виноват.
- Ты?
- А то кто же? Бросил одних... Чего они понимают?
- А чего понимать-то? Дети они маленькие? Всяко, думаю, под бревно-то не надо лезть. А то вот как - жердинкой бревно на дом подымать!
- Ты не станешь.
- С ума я сошла! Да и вся эта игра в коников разве дело? За дом надо было стоять, а чего по волосам рыдать, раз голова снята? А она из дому пых, пущай по бревнышку разносят, а потом и спохватилась... Коником дорогого свекра буду вспоминать...
Михаил глухо спросил:
- Ребята где?
- Какие ребята? Наши?
- Племянники мои.
Раиса округлила глаза.
- Племянники у меня есть! Михаил и Надежда. Не слыхала?
- У Анфисы Петровны, наверно, - уже другим голосом ответила Раиса. - У кого же еще?
- А почему не у нас?
- Почему, почему... Сам знаешь, Анфиса Петровна первая подружка у ей...
- А я дядя им, дядя! Родной! Ты понимаешь это? Понимаешь? - Михаил поднялся на ноги. - Пойду...
Раиса со слезами припала к его раскисшей в избяном тепле парусиновой куртке, обеими руками обняла за шею.
Он хотел оттолкнуть ее от себя - разве это ему сейчас надо? - и вдруг судорожно прижал к себе: понял, что она за него испугалась, понял, что, несмотря на ее вечные попреки из-за Варвары, ревность, несмотря на всю ее руготню, она его жена - верная, преданная до гроба, до последнего вздоха.
- Не убивайся, не хорони человека раньше времени, - начала утешать его Раиса. - О прошлом годе Иван Яковлев час под тремя деревами лежал, а сейчас смотри-ко как бегает. Как заново родился.
Хотелось бы, ох как хотелось бы верить, что все обойдется благополучно, но Филя-петух, на глазах у которого все это произошло, ни единого словца не сказал в утешенье, а уж он ли не любит каждого утешить!
- Машина придет, скажи, чтобы ехала вдогонку, а я пойду. Сил моих больше нету ждать.
3
...Была осенняя кромешная темень, был нудный осенний дождь, и было еще отважное и отзывчивое сердце четырнадцатилетнего мальчишки. И он шагал впереди матери, чтобы проложить ей в темноте дорогу, чтобы всю сырость с сосновых лап принять на себя...
Так было в сорок втором году, когда он провожал мать в район по вызову военкомата.
А сейчас? Что стало с ним сейчас?
Отринул, отпихнул от себя родную сестру, самого близкого, самого дорогого человека, с которым всю войну, все самое страшное пережил вместе. Да как он мог сделать это? Ведь не злодей же он, не последний человек в своей деревне. Были времена - в пример ставили. А вот он, примерный человек, вот что натворил, наделал... И сейчас он уже не только перед сестрой своей, перед братьями вину чувствовал, но и перед Васей, перед покойным племянником.
Да, да, и перед Васей. Все думал, все уверял себя - ради Васи, ради его памяти старается. А разве Вася простил бы ему, как он мать его родную поносил, топтал? И уж, конечно, нет и не будет ему прощения от Степана Андреяновича. Тот ради Лизы, ради невестки своей любимой, всем, жизнью своей пожертвовал бы, а не то что домом...
Ослепительная, каленая молния прочертила черную просеку дороги впереди. Потом где-то в стороне тяжко грохнуло и покатилось, и покатилось в сузем...
Шла запоздалая осенняя гроза, и Михаил вдруг вспомнил отца, его последний наказ: "Сынок, ты понял меня? Понял?"
Тридцать лет назад сказал ему эти слова отец. Сказал в тот день, когда уходил на войну, и тридцать лет он ломал голову над ними, а вот теперь он их, кажется, понял...
1973-1978