Вот из–за них и сидим всю жизнь в темноте!
А ты чой–то сегодня такой взбалмошный? Лучше почитай–ка мне от апостола Павла вторую главу. Ведь тебя в его честь назвали. — Мать протянула мне Библию.
Не буду.
Не гневи господа, Павел! — прикрикнула мать.
Я отступил назад:
Не буду!
Мать поймала меня за полу пиджака.
Не доводи до греха!
Вошел дед, подпоясанный широченным ремнем с кольцами, бляхами, его коричневые сапожищи были густо запылены. Он только что вернулся из соседней деревни.
Опять бушуешь? — спросил он.
Я бросился к нему:
Деда, окажи ей, чтоб не заставляла читать! На покосе ты обещал!
Матрена, ведь невольник — не богомольник. Сколько раз теэе говорить об этом?
Сняв со стены полотенце, он ушел к роднику умываться. Я тоже хотел удрать, но в дверях показался отец. Мать, увидев для себя поддержку, снова начала:
Ну, почитай, будь умницей.
Не буду! — уперся я.
Ах безбожник ты, безбожник, и в кого только вы такие уродились? — покачал головой отец.По–добру мать просит. Ну!.. — отец подтолкнул меня к столу.
Не доводи до греха, Павел! — припугнула мать.
Глядя исподлобья на Библию, я пятился к двери,
с трудом выдавливая угрозу:
Я учительнице все скажу…
Пусть–ка сунется!
Я весь сжался, наверное, глаза мои были злыми. Отец скрипнул зубами, вырвал из брюк ремень и ожег им мою спину.
Деду скажу! — завопил я.
Нашел защитника?! И на него управа есть! — воскликнула мать.
Это на кого? — спросил дед, вырастая на пороге. — Никишка, ведь сам детей мне на воспитание отдал, чего лезешь?
А что, разве я не отец?!
Отцовства тебя никто не лишает, а вот воспитатель из тебя плохой. Павел, ступай отсюда, я поговорю с ними.
Я юркнул в дверь…
В ИЗБУШКЕ ЛЕСНИКА
Случайно камнем я выбил окно у соседа. Дед взялся за ремень. Я взбунтовался, надерзил ему, а у него разговор короткий:
Вон из дому, балбес! Не приходи, пока ума не наберешься
А мне уж так опротивел этот дом с закрытыми ставнями, эти порки, эти баптистские моления, что я готов был бежать от них на край света. Взял я берданку, охотничьи припасы и — в тайгу. Недавно прошли дожди, и на скошенных полянах вымахала новая трава, речка Сухая забурлила, исчезли старые броды. Я забрался в самую чащобу, и мне повезло: подстрелил четырех рябчиков. Это уже не плохо — ужин есть. Я привязал их за ноги к поясу и поспешил в избушку лесника Прохора. Хозяина не оказалось. Видно, ушел в поселок за припасами.
На плите стояла теплая кастрюля с картошкой. Я раздул тлеющие угли, подбросил дровишек и поставил чугунок с водой, отыскал в кустах дикий лук–сле–зун, ощипал рябчиков, выпотрошил их, вымыл в речке. Знатный будет ужин! Я поймал себя на том, что в лесу мне хорошо, легко, радостно, точно сбросил с плеч целый молельный дом. Как только рябчики сварились, я накрошил в бульон картошки, лука, посолил все это, и скоро в избушке вкусно запахло таежной похлебкой…
Уже темнело, когда пришел лесник.
Никак Никандров внук? — обрадовался он, кладя на самодельный стол картонки с порохом и мешочки с дробью. — Ух ты, как у тебя вкусно пахнет.
Обыкновенно молчаливый, лесник Прохор сегодня был пьяненько–разговорчивый.
Ишь, рябчиков стрелял! Молодец ты. Только вот зря деду перечишь. Он хороший у тебя!
Да, хороший… Из дому выгнал, — пожаловался я.
Да ты чо это, паря? Простил он тебя. Велел домой идти, ежели ты, конечно, ума набрался. — Прохор разгладил сивые усы, которые свисали ниже подбородка, расстегнул ворот рубахи и, сняв буденовку, бросил ее на топчан.
А я откуда з.наю, набрался я ума или нет?
А это недолго проверить. Вот отвечай мне, как нужно относиться к взрослым?
Ну, — замялся я, — ну, уважать их надо… ну, не перечить им…
Во–во–во, это самое и есть. Видишь, выхс>дит, ты набрался сегодня ума! — радостно воскликнул Прохор. — Теперь можешь идти к деду, не тронет.
Похлебка моя сварилась, и я наполнил миски. Прохор многозначительно крякнул, вытащив из одного мешочка бутылку водки и малосольные огурчики.
Ну, как за твоего деда не выпить? Выручил.
Дядя Прохор налил себе полный стакан, а мне плеснул на донце.
Да зачем же мне? Я же еще не взрослый! — воскликнул я.
Ты так, для интересу маленечно глони, — засмеялся Прохор. Он оживился необычайно, глаза его посверкивали. Мы чокнулись. Я со страхом проследил, как он, зажмурившись, медленно высосал свой стакан. Лесник шумно выдохнул и прижал к носу горбушку хлеба. Насмелился и я, хлебнул глоток и чуть не задохнулся от омерзительно–вонючей, обжигающе–горькой влаги. Как спасение, я выхватил из миски горячего рябчика и вонзил в него зубы, присосался к нему. А через две–три минуты что–то произошло со мной: мне вдруг стало весело, и я почувствовал себя сильным и смелым, готовым сразиться хоть с самим медведем… Но это недолго продолжалось, и я скоро уснул…