Что у тебя болит?
Ничего, — тихо вздохнула Лиза.
В ее комнату медленно вошел Ванюшка. Он уже стал поправляться.
Конфетку хочешь? — спросил он.
Только таких, как мама приносила, кисленьких…
Ванюшка достал из кармана пятерку и подал мне.
Я быстро вернулся с кульком леденцов, но Лиза отказалась от них:
Уже не хочу…
Открылась дверь, и в нее просунулась голова Сашки Тарасова.
Косой, ты выздоровел? Молодчина!
Тише! — прошептал Ванюшка. — Лиза болеет.
А что с ней?
С сердцем что–то.
Лиза тупо смотрела в потолок.
Я позову Кузьму Валерьяновича! — сказал Сашка.
Это какого еще Кузьму Валерьяновича? — спросила мать, появляясь в дверях.
Доктора, теть Моть!
Наш доктор — господь! — сурово сказала мать. — Беги домой. Нечего тебе тут делать.
А Кузьму Валерьяновича я все равно позову! — крикнул Сашка, убегая.
Кузьма Валерьянович Лизе не понадобился, к утру ее не стало…
Я зашел в зал и увидел желтый гробик. Тетка Ивановна и другие верующие украшали его осенними цветами, а мать стояла на коленях и скорбно смотрела на безжизненное тело девочки.
Взял, господи, — шептала мать, — а зачем она тебе? Ой, прости меня, Иисус!
«И я молился ему… — подумал я. — Да ничего он не сделал. Потому, что его… наверное…» — Боясь закричать, я ушел из дома…
ШКОЛА
В нашем поселке не было семилетки, и брат уехал учиться в соседнюю деревню. Там он жил у родной тетки. Хорошо ему — ни отца, ни матери, ни деда — делай что хочешь, хоть на голове ходи!
В октябре из дому никуда не вылезешь. Ледяной дождь льет с утра до ночи. На душе так же серо и хмуро, как на улице. В зале молится мать. Она плачет н просит у бога прощенья. Света в зале нет. Из трех круглых печей, через дырки в дверцах, сочится на пол красный свет. По стенам прыгают тени.
Унылый поселок с черными от постоянного дождд избами словно оцепенел среди леса.
Холодный голый лес издали походит на бурую ленту под грядой навороченных до самого горизонта тяжелых землисто–угольных облаков. Они ползут низко, будто цепляясь за деревья. Пусто, глухо в лесу.
Длинные ночи заливают поселок чернотой, заполняют злым шумом ветра. Из углов молельного зала слышится непонятный шорох, половицы скрипят, словно кто–то ходит по ним… Зябкий, серый рассвет не приносит надежды на погожий день.
И в школе мне было скучновато. Учился я неплохо. Родители не разрешали читать библиотечные книги, и поэтому я читал и перечитывал учебники от корки до корки. Учительница объясняла новый материал, а мне было неинтересно ее слушать…
В первых числах ноября моих одноклассников принимали в пионеры. Узнав об этом от ребятишек, мать в этот день не пустила меня в школу. Вечером к нам пришла учительница. Отец читал баптистский журнал и не ответил на ее приветствие.
Здравствуйте, — повторила Александра Ефимовна.
Отец отложил журнал.
С миром приветствую. Прошу вас, садитесь.
Почему сегодня ваш сын не пошел в школу?
Да потому, что вы его насильно в пионеры тащите, а он не хочет.
Неправда! — возразил я. — Я хочу стать пионером, а бы не пускаете!
Вот видите! Нехорошо получается.
А вы не стыдите меня. Я воровать его не заставляю, — вспыхнул отец.
А вы его насильно отрываете от нашей жизни! — мягко упрекнула учительница.
Вы что, Конституции не знаете? Там ясно сказано, что каждый имеет право исповедовать любую религию или не верить в бога. А законодательство о культах? — пошел в атаку отец.
Александра Ефимовна попросила меня:
Выйди, пожалуйста.
Я вышел за дверь и хотел подслушать, о чем они говорят, но дверь закрыли плотно. Долго они разговаривали. Наконец дверь приоткрылась, и я услышал:
Не будем терять времени, Никифор Никандро–вич. Вы же сказали, что не станете насиловать ребенка. До свиданья.
С богом, но смотрите же, когда вас будет есть рак, то не обращайтесь к богу.
Не беспокойтесь. — Учительница ушла.
Отец нервно вышел в зал и налетел на меня:
Безбожник! Ихним стал?! — Он замахнулся на меня. — Душу вытрясу!