Поужинав, отец рано ушел со своими билетами по барам, и тогда я тоже ушел из дома, не сказав ничего матери. Я пошел в кофейню, смотрю — все уже там, есть и два новеньких парня, Мустафа им рассказывает обо всем. Я сел, не привлекая к себе внимания, и стал слушать: да, говорил Мустафа, мир хотят разделить две супердержавы, еврей Маркс врет, потому что миром правит не то, что он называет классовой борьбой, а национализм, и самая националистическая страна — Россия, и самая империалистическая — тоже. Потом он рассказал, что центром мира является Ближний Восток, а центром Ближнего Востока — Турция. И огромные силы руками своих агентов устраивают провокации и споры о том, кто мусульманин, а кто — турок, чтобы разделить нас, уничтожить наши ряды, сплотившиеся против коммунизма; эти агенты везде, к сожалению, они могут быть среди нас, говорил он, даже среди нас Тогда все некоторое время помолчали. Затем Мустафа рассказал, что мы всегда были заодно и поэтому мы можем заставить империалистических обманщиков и клеветников-европейцев, которые называют нас варварами-турками, харкать собственной кровью, а мне показалось, что я слышу наши звонкие голоса, от которых христиане дрожат холодными зимними ночами. Потом я вдруг сильно разозлился, потому что один из двух новеньких, глупеньких юнцов, примкнувших к нам. сказал:
— Братишка, а если у нас тоже найдут нефть, мы станем богатыми и наша страна будет развиваться, как у арабов?
Можно подумать — все ради денег, все ради материальных благ! Но Мустафа — терпеливый, он опять стал объяснять им, я уже не слушал, знаю я все эти разговоры, я уже не новенький. На столе лежала какая-то газета, я взял, стал читать ее, заглянул в раздел объявлений о приеме на работу. Мустафа сказал новеньким, чтобы они поздно вечером пришли сюда. Они почтительно попрощались и ушли, чтобы показать, что усвоили, что дисциплина — это бесконечная покорность.
— Вы сегодня вечером будете заборы расписывать? — спросил я.
— Да, — ответил Мустафа. — Вчера вечером тоже расписывали, а ты где был?
— Дома, — сказал я. — Занимался.
— Занимался? — переспросил Сердар. — Или караулил кого-то?
И гадко хихикнул. На него я внимания обращать не собираюсь, но я испугался, что Мустафа воспримет все всерьез.
— Я сегодня утром застукал его перед пляжем, — сообщил Сердар, — за девчонкой одной следил. А девчонка из богатой семьи, он в нее влюбился. И расческу у нее украл.
— Украл?
— Послушай, Сердар, — начал я, — только вором меня не называй, а то поссоримся!
— Ладно, а что — девчонка сама, что ли, расческу тебе дала?
— Да, — сказал я. — Конечно, она дала.
— С чего бы такой девушке тебе вдруг расчески давать?
— Тебе не понять этого, дорогой мой.
— Украл! — сказал он. — Влюбился, дурак, и украл!
Внезапно я завелся. Вытащил из кармана обе расчески.
— Смотри, — сказал я. — А сегодня она дала мне другую расческу. Все еще не веришь?
— Дай-ка посмотреть, — сказал Сердар.
— Бери, — сказал я и протянул красную расческу. — Надеюсь, сегодня утром ты понял, что я тебе сделаю, если не вернешь!
— Эта расческа совсем не такая, как зеленая, — сказал он. — Такой та девушка пользоваться не будет!
— Я своими глазами видел, как она ею пользовалась, — сказал я. — У нее и в сумке одна такая есть.
— Тогда она тебе ее не давала, — сказал он.
— Почему? — спросил я. — Разве не может у нее быть две расчески вместо одной?
— Бедный, — сказал Сердар. — От любви разум потерял, не знает, что говорит.
— Ты что, не веришь, что я знаком с этой девушкой? — закричал я.
— Кто эта девушка? — внезапно спросил Мустафа.
Я растерялся и подумал — значит, Мустафа слушал.
— Этот влюбился в одну богачку, — сказал Сердар.
— Действительно? — спросил Мустафа.
— Ой, братик, плохи дела! — сказал Сердар.
— Кто эта девушка? — еще раз спросил Мустафа.
— Он все время ворует ее расчески, — сказал Сердар.
— Нет! — ответил я.
— Что «нет»? — спросил Мустафа.
— Она дала мне эту расческу!
— Зачем? — спросил Мустафа.
— Я тоже не знаю, — ответил я. — Должно быть, в подарок.
— Кто эта девушка? — спросил Мустафа.
— Когда она мне подарила зеленую расческу, — сказал я, — я решил тоже ей что-нибудь подарить и купил эту красную. Но. как сказал Сердар, эта красная действительно хуже и не такая, как зеленая.
— Ты же сказал, что она тебе обе дала! — сказал Сердар.
— Кто эта девушка, я тебя спрашиваю! — закричал Мустафа.
— Мы в детстве дружили, — ответил я, смущаясь. — Она старше меня на год!
— Она из того дома, где прислуживает его дядя, — сказал Сердар.
— В самом деле?! — спросил Мустафа. — Говори!
— Да, — ответил я. — Мой дядя у них работает.
— То есть девушка из такой благородной семьи тебе расчески дарит?
— А что, не может? — спросил я. — Говорю же, я ее хорошо знаю.
— Ты что, идиот чертов, воруешь?! — внезапно заорал на меня Мустафа.
Я растерялся — ведь все слышали. Покрылся испариной, замолк и, опустив голову, подумал, как было бы хорошо сейчас оказаться где-нибудь в другом месте. Был бы я сейчас дома, никто бы ко мне не лез; вышел бы во двор, посмотрел бы на фонари вдалеке, понаблюдал бы за пугающими огнями беззвучных кораблей, плывущих в дальние страны, и радовался бы.
— Ты что, вор? Отвечай!
— Да нет же, я не вор, — ответил я. Потом подумал, что сказать, и усмехнулся. — Хорошо, — начал я. — Я скажу правду! Все это было шуткой. Утром я подшутил над Сердаром, чтобы посмотреть, как он отреагирует, но он не понял. Да, я купил эту красную расческу в бакалее. Кто хочет — может пойти туда и спросить, есть ли еще такая же. А эта зеленая расческа — ее. Она выронила ее на улице, я нашел и ждал, чтобы ей отдать.
— Ты что, слуга ее, что ли, что ждешь ее?
— Нет, — повторил я. — Я ее друг. Мы в детстве…
— Вот дурак, влюбился в богачку, — сказал Сердар.
— Нет, — ответил я. — Не влюбился.
— Если не влюбился, почему ждешь ее у входа?
— Потому что, — ответил я, — если я возьму что-то чужое и не отдам хозяину, то тогда буду настоящим вором.
— Должно быть, он считает нас такими же дураками, как сам, — заметил Мустафа.
— Ты же видишь, — сказал Сердар. — Он влюблен по уши!
— Нет! — твердил я.
— Да замолчи ты, дурак! — закричал Мустафа. — Даже не стесняется. А я-то думал, он станет настоящим человеком. Думал, выйдет из него толк, обманывался его просьбами поручить ему настоящее дело. А он, значит, прислуживает, как раб, всяким богачкам!
— Я не раб!
— Да ты уже несколько дней как во сне! — сказал Мустафа. — Когда мы вчера вечером писали на стенах, ты у нее под дверью стоял?
— Нет.
— Ты пятнаешь нашу честь своим воровством! — сказал Мустафа. — Хватит, все! Убирайся отсюда!
Мы немного помолчали. Я подумал — вот бы сейчас оказаться дома, сейчас бы спокойно открывать математику.
— Все еще сидит, даже не стесняется! — сказал Мустафа. — Видеть больше его не хочу!
Я посмотрел на Мустафу.
— Ладно, братец, перестань, не придавай значения, — сказал ему Сердар.
Я опять посмотрел на него.
— Уберите его от меня. Не хочу видеть перед собой влюбленного в богачку!
— Прости его! — попросил Сердар. — Смотри, как он дрожит. Я сделаю из него человека. Сядь, Мустафа.
— Нет! — ответил он. — Я ухожу.
И в самом деле уходит.
— Ну что ты, нельзя так, братец! — сказал Сердар. — Сядь!
Мустафа встал, теребит пояс. Я решил — сейчас встану и врежу ему. Просто прибью его! Но если не хочешь остаться один, то приходится в конце концов рассказать всем что-то такое, чтобы о тебе не думали плохо.
— Я не могу быть в нее влюблен, Мустафа! — произнес я.
— Приходите сегодня вечером, — сказал Мустафа новеньким. Потом повернулся ко мне: — А ты чтоб здесь больше не показывался. И нас не знаешь и не видел, ясно?
Я задумался. Потом вдруг сказал:
— Постой! — и, не обращая внимания на то, как дрожит мой голос, произнес: — Послушай меня, Мустафа. Ты сейчас все поймешь.
— Что?
— Я не могу быть в нее влюблен, — сказал я. — Эта девушка — коммунистка.
— Что? — переспросил он.
— Да! — сказала я. — Клянусь, я сам видел.
— Что ты видел? — крикнул он и шагнул ко мне.
— Газету. Она читала «Джумхуриет». Она каждый день покупает в бакалее «Джумхуриет» и читает. Сядь, Мустафа, я все расскажу, — сказал я и замолчал, чтобы они не услышали, как голос дрожит.
— Ах ты, идиот недоразвитый, ты что, в коммунистку влюбился? — опять закричал он.
Мгновение мне казалось — он ударит. Ударил бы — я бы его убил.
— Нет, — ответил я. — Я не могу быть влюбленным в коммунистку. Когда я был в нее влюблен, я еще не знал, что она коммунистка.
— Когда — что ты был?
— Когда я думал, что влюблен в нее! — сказал я. — Сядь, Мустафа, я все расскажу.
— Ладно, сажусь, — сказал он. — Ты знаешь, что тебе будет плохо, если соврешь?
— Сначала сядь и выслушай меня. Я не хочу, чтобы ты плохо думал обо мне. Я все расскажу.
Потом я недолго помолчал и попросил:
— Дай мне сигарету!
— Ты и курить начал? — спросил Сердар.
— Замолчите и дайте ему сигарету! — сказал Мустафа и наконец сел.
Яшар дал мне сигарету, не заметив, что руки у меня дрожат, потому что спичку мне он зажег. А потом, увидев, что все трое с любопытством ждут, что я расскажу, я опять задумался.
— Я увидел ее, когда она молилась на кладбище, — начал я. — Я подумал, что она не может быть богачкой, потому что у нее была покрыта голова, и, воздев руки к Аллаху, она вместе с бабушкой…
— Что он такое говорит, а? — спросил Сердар.
— Замолчи! — цыкнул на него Мустафа. — Что ты делал на кладбище?
— Там иногда оставляют цветы, — объяснил я. — Когда отец ходит по вечерам с гвоздикой в петлице, люди в барах покупают у него больше билетов. Он иногда просит меня принести цветов.
— Ладно!
— Тем утром я пошел туда набрать цветов и увидел ее у могилы ее отца. Она была с покрытой головой и, подняв руки, молилась Аллаху.
— Врет! — сказал Сердар. — Я видел девчонку сегодня утром на пляже, она была совершенно голая.
— Нет, она была в купальнике, — возразил я. — Но когда она была на кладбище, я еще не знал, что она такая.
— Ну и что, эта девушка — коммунистка? — спросил Мустафа. — Или ты мне голову морочишь?
— Да, — сказал я. — Она коммунистка. Я же рассказываю… Когда я увидел ее там, во время молитвы, признаюсь, я немного растерялся. Потому что в детстве она такой не была. Я знал ее в детстве. Плохой она не была, но и хорошей тоже. Вы их не знаете. Так я думал, а потом в голове у меня все перемешалось. Мне стало интересно, какая она сейчас. Итак, я от любопытства, да и чтобы поразвлечься немного стал ходить за ней, следить за ней…
— Бродяга, тунеядец! — сказал Мустафа.
— Так влюблен же! — сказал Яшар.
— Замолчи! — велел ему Мустафа. — Как ты узнал, что она коммунистка?
— Когда следил за ней, — ответил я. — Потом я больше не делал этого. В тот раз она случайно вошла в бакалею, где я пил кока-колу, и купила «Джумхуриет». По газете я и понял все.
— Ты понял только по газете? — спросил Мустафа.
— Нет, не только по газете, — ответил я, немного помолчал и добавил: — Каждое утро она приходит и покупает «Джумхуриет», а других газет не покупает, Я в этом даже не сомневаюсь. Ну, а потом она перестала дружить со здешними богатеями.
— Она каждое утро покупала «Джумхуриет», — проговорил Мустафа. — И ты от нас это скрывал, потому что все еще был влюблен в нее и ходил за ней следом, не так ли?
— Нет — ответил я, — Я сегодня утром видел, как она купила «Джумхуриет».
— Не ври, а го врежу, — сказал Мустафа. — Ты сейчас только что сказал, что она каждое утро покупала «Джумхуриет»,
— Она каждое утро ходила в бакалею и что-то покупала, но я же не знал, что она покупает, — сказал я. — Я только сегодня утром увидел, что покупает она «Джумхуриет».
— Врет он все, — сказал Сердар.
— Не знаю. — сказал Мустафа. — Скоро я задам ему трепку. Зная, что девчонка — коммунистка, он ходил за ней по пятам. Ну, а что с этими расческами? Говори правду.
— Говорю, — ответил я. — Одну она выронила, когда я за ней следил. Тогда я поднял ее с земли. Я не украл… А другая — это мамина расческа, клянусь.
— Зачем ты носишь с собой мамину расческу?
Я еще раз затянулся и замолчал, так как знал, что они больше мне не верят.
— Я тебя спрашиваю! — сказал Мустафа,
— Ладно. — сдался я. — Но вы ведь мне не верите. Клянусь, сейчас я говорю правду. Да, эта красная расческа — не мамина. Я только что говорил, что расческа мамина, потому что стеснялся. Эту красную расческу она сегодня купила в бакалее.
— Вместе с газетой?
— Вместе с газетой! Можете спросить у бакалейщика.
— То есть потом она отдала эту расческу тебе?
— Нет! — сказал я. Немного помолчал и произнес: — После того как она ушла, я купил себе такую же красную расческу.
— Почему? — закричал Мустафа.
— Почему? — крикнул я в ответ. — Ты не понимаешь почему?
— Сейчас я ему заеду! — сказал Сердар.
Если бы не было Мустафы, я бы ему уже врезал, но Мустафа продолжал кричать:
— Потому что ты влюблен, да. дурак? Ты же знал, что она коммунистка. Ты — шпион?
Я подумал — теперь, что бы я ни сказал, никто мне не поверит, и замолчал, но тут он стал так орать, что я решил — повторю ему еще раз, чтобы он поверил, что я больше не влюблен в коммунистку. Я бросил окурок на землю и со спокойным видом наступил и потушил его. Потом взял из рук Сердара красную расческу, слегка согнул ее и сказал:
— Когда находишь такую хорошую расческу всего за двадцать пять лир, то не можешь удержаться, чтобы не купить.
— Врун ты чертов! — орал Мустафа.
Я решил вообще больше ничего не говорить. Больше не собираюсь с вами разговаривать, господа, понятно? Хотите вы меня видеть здесь или нет — я скоро пойду домой. Сяду за математику, а потом когда-нибудь поеду в Юскюдар и попрошу там — поручите мне настоящее дело, эти умники из Дженнет-хисара могут только шпионами друг друга обзывать, а мне нужно настоящее дело! Да, я скоро пойду домой; а сейчас лучше почитаю эту газету, которую не дочитал. Открыл газету и читаю, не обращая на них никакого внимания…
— Ну что будем делать, ребята? — спросил Мустафа.
— Бакалейщику, который до сих пор «Джумхуриет» продает? — спросил Сердар.
— Нет, — ответил Мустафа. — Я не о бакалейщике. Что будем с этим влюбленным в коммунистку дурнем делать, говорю?
— Прости его, братец! — попросил Сердар. — Не принимай всерьез, он давно раскаялся.
— То есть так его и оставить, коммунистам на приманку? — закричал Мустафа. — А он сразу побежит, девчонке все расскажет.
— Побьем его? — предложил Сердар.
— Ас девчонкой-коммунисткой ничего делать не будем? — спросил Яшар.
— Давай сделаем ей то же, что сделали с той из Юскюдара, помнишь?
— И бакалейщика надо хорошенько проучить! — сказал Сердар.
Они еще немного пошептались, а потом рассказали, что сделали коммунисты с нашими в Тузле, говорили обо мне, называя меня идиотом, вспомнили, как одну девушку, читавшую «Джумхуриет», подвесили вверх ногами на пароме в Юскюдаре, но я не обращал на них внимания и не слушал. Я читал газету и думал, что я не профессиональный опытный шофер с правами категории Д, не оператор телекса со знанием английского языка, не имею опыта в установке ставней из дерева и алюминия, не помощник аптекаря, специализирующийся в оптике, не электрик, прошедший службу в армии, для контроля работы телефонов, и не механик конвейера по пошиву брюк, но, черт возьми, я все равно поеду в Стамбул и однажды совершу великое дело. Да-да, я думал об этом деле и так как я точно не знал, что же это будет за дело, мне опять захотелось посмотреть на первую страницу газеты, словно для того, чтобы увидеть свой след среди больших событий и то дело, которое предстоит совершить. Но газета была разорвана, я искал первую страницу и никак не мог найти; я словно бы искал не газету, а свое будущее. Я пытался спрятать руки, чтобы они не увидели, как они у меня дрожат, а Мустафа говорил мне.
— Я тебя спрашиваю, дурень! — кричал он. — Когда девчонка ходит в бакалею?
— А? — переспросил я. — После пляжа.
— Дурак! Откуда я знаю, когда она ходит на пляж?
— На пляж она ходит в девять-девять тридцать.
— Сам будешь подчищать за собой свое дерьмо!
— Правильно, — сказал Яшар. — Он и побьет девчонку.
— Нет, он не будет ее бить! — сказал Мустафа. — Она тебя знает, правда?
— Конечно! — сказал я. — Мы здороваемся.
— Кретин недоразвитый! — сказал Мустафа. — Еще гордится этим.
— Да, — сказал Сердар. — Я же говорю — прости его.
— Нет! — сказал Мустафа. — Не до такой же степени его прощать! — Он повернулся ко мне. — Послушай, — сказал он, — завтра я буду там в девять тридцать. Ты будешь меня ждать! Какой магазин?! Покажешь! Я хочу своими глазами увидеть, как девчонка покупает «Джумхуриет».
— Она покупает ее каждое утро! — сказал я.
— Молчать! — перебил он. — Если она купит, я подам тебе знак. Тогда ты сначала подойдешь и вырвешь у нее из рук газету. И скажешь, что сюда мы коммунистов не пустим. А потом порвешь газету и выкинешь. Понятно?
Я молчал.
— Понятно? — повторил он. — Ты меня слышишь?
— Слышу, — ответил я.
— Молодец, — сказал он. — Коммунистам от меня достанется только продырявленная шкурка, пусть даже и такого умственно отсталого шакала, как ты. Я теперь постоянно буду за тобой наблюдать. А сегодня вечером придешь писать вместе с нами на стенах. Домой не возвращаться!
Мне захотелось прибить Мустафу прямо там! Но в конце концов я сказал себе: не надо, Хасан, найдешь себе беду на голову! И я ничего не сказал. Потом попросил еще сигарету, и мне дали.