В ту же минуту глаза ее наполнились слезами. Так бывало всякий раз при воспоминании об отце. Все-таки нужно учиться владеть собою: инфанте негоже выставлять напоказ свои чувства — будь то даже скорбь по любимому отцу.
Пять лет назад, когда он умер, Екатерине было семнадцать. Она любила своего отца, ибо чувствовала с ним близость гораздо большую, чем с матерью — женщиной, движимой в жизни мудростью и честолюбием. «Мы с вами понимали друг друга, — думала она, мысленно обращаясь к отцу. — Будь я на вашем месте, я тоже попыталась бы отгородиться от всех и жить со своею семьей тихо и уединенно, в надежде, что могущественная Испания оставит нас в покое. Да, я поступила бы именно так... Но матушка желала иного. Матушка — необыкновенная женщина, вы понимали это, так же как я теперь понимаю. Когда бы мы жили тихо, и вы не поднялись бы отвоевывать страну у испанцев, все бы оставалось, как во времена моего детства, и мы были бы всего лишь дворянским семейством в покоренной стране, — тогда, быть может, вы и поныне были бы рядом со мною, а я могла поведать вам сейчас о своем прекрасном принце... Впрочем, не стань вы тогда королем, он не мог бы взять меня теперь в жены».
— У меня есть письмо от него, — сказала она вслух. — Знаете, как он называет меня в нем? Своею госпожой и супругой.
— Значит, воля Господня склоняется к тому, чтобы этот союз был заключен, — заметила донна Эльвира.
— Как странно, — промолвила Екатерина, и игла ее замерла в воздухе. — Скоро я покину Лиссабон, и, возможно, мне никогда уже не придется глядеть из этого окна на волны Тахо; я буду жить в стране, над которой небо, говорят, чаще бывает серым, чем голубым, и люди ведут себя совсем по-другому. — Она вдруг озабоченно нахмурилась. — Говорят, они любят устраивать праздники, много смеются и много едят и постоянно ищут для себя какие-то новые занятия...
— Это естественно, — заметила донна Мария. — Деятельность согревает их — ведь солнце редко заглядывает в их края.
— Стану ли я скучать по солнцу? — задумчиво пробормотала Екатерина. — Я часто видела его из окна — на реке, на стенах домов, но никогда не ловила на себе его лучей.
— Будто бы вам предоставлялось много возможностей ловить их или не ловить? — ворчливо возразила донна Эльвира. — Португальской инфанте не пристало разгуливать под солнцем или дождем, словно простой крестьянке.
Эти две дамы были с нею рядом с самого детства и до сих пор относились к ней как к маленькой. Они забывали, что двадцатитрехлетняя принцесса — уже не дитя. Большинство девушек в Португалии не засиживалось в невестах до таких лет, но матушка не выдавала Екатерину замуж, ибо берегла ее для одного-единственного союза — союза с Англией, на который не переставала рассчитывать. Будучи женщиной мудрой, королева Луиза предвидела, что Карл Стюарт рано или поздно вернется в свою страну королем; в зятья же она наметила его давным-давно, когда ее дочери исполнилось всего только шесть.
В то время фортуна не улыбалась Стюартам; но и тогда, как бы кстати ни пришлось Карлу Первому богатое приданое, он решительно высказался против женитьбы своего сына на португалке. Ведь Екатерина Браганская была католичкой, а не исключено, что английский король, измученный бессчетными ударами судьбы, к тому времени начал уже подумывать, что некоторые из его неудач могут быть прямо или косвенно связаны с католичеством его супруги.
Потом на Стюартов посыпались все новые и новые несчастья, король Карл Первый был обезглавлен — и все же Луиза, с ее умением всегда предугадать наилучшее для своей страны решение, не оставляла надежд на союз с Англией.
— Нет, не думаю, что я стану очень скучать по солнцу, — сказала Екатерина. — Я возлюблю мою новую страну, потому что ее король будет моим супругом.
— Вы ведь еще даже незнакомы с королем, — напомнила донна Мария. — Прилично ли говорить о нем в столь свободной манере?
— Но я чувствую, что знаю его прекрасно!.. Я так много о нем слышала! — Екатерина опустила глаза. — Я слышала, что он самый замечательный король на свете и что даже французскому королю, несмотря на всю пышность его двора, далеко до него.
Донна Мария и донна Эльвира быстро переглянулись и тут же снова опустили глаза к своему вышиванию; впрочем, за этот краткий миг донна Эльвира успела едва заметным движением губ подтвердить, что ей понятно беспокойство донны Марии.
— Думаю, — продолжала Екатерина, — что наши узы будут прочными. Вы знаете, как крепко я любила моего отца; он так же сильно любил своего. Известно ли вам, донна Эльвира и донна Мария, что когда парламентарии приговорили его отца к смертной казни, Карл — я постараюсь привыкнуть к его английскому имени, хотя в своем письме ко мне он называет себя «Карлосом», — Карл послал им чистый лист бумаги с просьбой изложить на нем любые условия и обязался их выполнить, если они сохранят его отцу жизнь. Он предлагал им свою собственную жизнь в обмен на его! Вот за какого человека я выхожу замуж. Разве можно рядом с ним скучать по солнцу?
— И тем не менее ваши речи в высшей степени нескромны, — возразила донна Мария. — Незамужняя принцесса не должна так говорить о мужчине, которого она ни разу не видела. Надеюсь, что в Англии вы будете вести себя сдержаннее...
— И вообще странно! - подхватила донна Эльвира. — Неужто вы вовсе не любите свою матушку, братьев... родину, наконец, что так радуетесь разлуке с ними?
— О нет, мысль о скорой разлуке меня безмерно удручает и даже страшит. Сказать ли вам?.. Я даже просыпаюсь иногда от ужаса, потому что мне снится чужая страна, в которой грубые люди пляшут прямо на улице и кричат мне что-то гадкое на своем языке... и мне хочется спрятаться в монастырь, где никто меня не найдет. И тогда я вспоминаю о своем супруге и говорю себе: какова бы ни была эта новая незнакомая страна, он будет там: Карл, мой супруг; Карл, повелевший не истязать более убийц своего отца; Карл, сказавший: «Довольно виселиц, и да уляжется вражда»; Карл, предлагавший собственную жизнь в обмен на жизнь своего отца... И тогда мне становится не так страшно — ибо что бы там ни было впереди — он будет со мною; и он любит меня.
— Откуда вы знаете? - спросила донна Мария.
— О чем? О его милосердии? Из рассказов англичан, бывавших при нашем дворе... Или о том, что он любит меня? Но — вот же его письмо. Оно писано по-испански, потому что он не знает португальского. Видно, придется нам учиться друг у друга — ему португальскому, а мне английскому. Но поначалу, за неимением ничего лучшего, мы будем говорить по-испански... Вот, послушайте, я прочту вам, и вы перестанете хмуриться над этим алтарным покрывалом и поймете, почему мысль о нем так согревает меня. «О моя супруга и госпожа, — начала она. — По моей просьбе досточтимый граф де Понте, со всеми бумагами, уже отправился в Лиссабон. Подписание бумаг о нашем с Вами союзе явилось величайшим счастьем моей жизни. На днях вослед графу отбывает один из моих слуг с несколькими поручениями к Вам — чему я несказанно рад, ибо рассчитываю, что переданный им груз ускорит прибытие Вашего величества. Соображения высшего блага вынуждают меня в скором времени совершить поездку по нашим отдаленным провинциям; покидаю родную столицу без сетований, ибо ни во дворце, ни в пути не тщу себя надеждой обрести покой, покуда не увижу свою возлюбленную супругу в своих — а теперь в равной степени и Ваших — владениях. Жду прибытия Вашего величества в Англию с не меньшим нетерпением, чем ждал собственного возвращения в нее после долгого изгнания... И тогда мы наконец-то сможем осуществить наш союз, слившись с благословения Господня телом и душою...» — Испытующе взглянув на своих наставниц, она закончила: — Подписано: «Преданный супруг ваш, целующий руки Вашего величества, король Карлос»... Ну, донна Эльвира, донна Мария, что вы на это скажете?
— Скажу, что он хорошо владеет пером, — отозвалась донна Эльвира.
— А я, — Донна Мария отложила работу и присела перед Екатериной в глубоком реверансе, — хотела бы, с позволения инфанты, отлучиться, ибо должна переговорить кое о чем с вашей матушкой.
Получив испрашиваемое позволение, она удалилась, Екатерина же вернулась к вышиванию.
Бедная донна Мария! И бедная донна Эльвира! Они, конечно, поедут в Англию вместе с нею, но ведь не им придется сидеть на троне подле славнейшего и благороднейшего из королей.
По завершении беседы с донной Марией королева-регентша послала за дочерью и, когда та явилась, отпустила свиту и слуг, чтобы никто не мешал их беседе.
Екатерина, которой нечасто выпадала возможность поговорить с матерью наедине, без докучных правил придворного этикета, обрадованно придвинула низкую скамеечку вплотную к матушкиным ногам.
Именно в такие минуты к ней приходило предчувствие будущего одиночества, ибо она всем своим существом понимала, как плохо придется ей одной, без матушки, в чужой стране.
Королева Луиза и впрямь была необыкновенная женщина. При всей ее непобедимой властности она оставалась нежнейшей матерью. Больше обоих своих сыновей она любила дочь, до боли напоминавшую ей покойного мужа — человека доброго и мягкого, преданнейшего из мужей и нежнейшего из отцов, но которого нужно было постоянно уговаривать и подстегивать, иначе он не хотел сражаться за честь семьи; человека, который подчинялся лишь голосу совести, а не честолюбия. Когда бы не Луиза, Португалия до сих пор томилась бы под испанским гнетом, ибо сам герцог Браганский, удалившись в молодости со своею женой и двумя сыновьями в замок Вилья-Висоса, расположенный в живописнейшей португальской провинции, вполне довольствовался семейным уютом и, по-видимому, не желал ничего иного. Поначалу и Луиза была счастлива прелестями мирной жизни, далекой от дворцовых интриг. В этом самом раю была зачата и двадцать пятого ноября 1638 года, под вечер Екатеринина дня, появилась на свет ее дочь.
Несмотря на всегдашнюю трезвость своих воззрений, королева Луиза верила в некие высшие силы. Так, через два года после рождения Екатерины она уверовала, что ее дочь рождена на благо своей страны и что ей предначертана не менее важная роль в истории Португалии, чем самой Луизе, — ибо величие духа снизошло на герцога Браганского ровно через два года от рождения девочки, и очень возможно, что если бы не малолетняя дочь, та единственная возможность освобождения Португалии от испанской тирании была бы упущена навек.
Луиза на всю жизнь запомнила тот ноябрьский день, когда мирное существование Вилья-Висосы нарушили честолюбивые планы. Еще со времен могущественного Филиппа Второго Португалия пребывала в вассальной зависимости от Испании; за шестьдесят лет подневольной жизни в души новых поколений проникла апатия, вялая покорность судьбе, и пробудить их к борьбе под силу было разве что очень сильной личности — такой, как Луиза.
В тот день на Вилья-Висосу приехал дон Гаспар Кортиньо; он долго и красноречиво говорил о необходимости вырваться из-под испанской тирании и уверял, что, если герцог Браганский, последний отпрыск королевского рода, согласится возглавить восстание, многие португальские аристократы последуют за ним.
Герцог качал головой; однако Луиза, всегда помнившая об исключительности своего мужа, сыновей и дочери, не могла успокоиться. «Да, — соглашалась она, — в провинции им хорошо; но разве могут они не считаться с тем, что в их жилах течет королевская кровь? Разве могут изменять памяти собственных предков и пребывать при этом в довольстве?»
— Мы ведь счастливы, — возражал герцог. — Почему мы не можем наслаждаться нашим счастьем до конца наших дней?
Он умоляюще смотрел на нее, и сердце ее переполнялось любовью к нему и к своей семье, но она знала, что отныне ее муж никогда уже не сможет по-настоящему обрести покой, а будет всю жизнь упрекать себя и мучиться нестерпимыми сомнениями. Кроме того, дети по достижении зрелости могут спросить со своих родителей то, что должно было принадлежать им по праву рождения.
Но тут подбежавшая дочка затеребила материну руку, требуя внимания к себе, — и Луиза усмотрела в этом сигнал к действию.
— Супруг мой! — подхватив ребенка на руки, воскликнула она. — Вот же он, долгожданный знак! Ровно два года назад наша малышка появилась на свет — и сегодня друзья явились к нам, чтобы отпраздновать день ее рождения. Не перст ли это Божий? Не указует ли он, что вашим сыновьям суждено вновь обрести корону, коей вы столько лет были лишены? В том, что дон Гаспар явился именно сегодня, я вижу счастливое предзнаменование. Омой супруг и повелитель! Достанет ли в вас решимости лишить эту малышку ее законного права называться дочерью короля?
Горящие глаза жены и странное совпадение, по которому решающая встреча произошла именно в день рождения дочери, равно смутили герцога, и это решило дело: он согласился променять Домашний уют на звон оружия и честолюбивые мечты.
После ему не раз приходилось сожалеть о принятом тогда решении, но он знал, что корил бы себя еще сильнее, если бы ответил тогда отказом. Что до Луизы, то с того самого дня она уверовала, что судьба Екатерины тесно переплетена с судьбою Португалии.
Потому-то она и держала ее так долго в невестах, выжидая, когда можно будет заключить столь важный для страны союз с Англией.
Через несколько лет после принятия сего судьбоносного решения усилия герцога были вознаграждены, и он вернул себе корону; однако жестокая борьба вконец истощила его душевные и телесные силы, и он умер раньше времени. Их старший сын, дон Альфонсо, с детства не отличался ясностью ума, поэтому Луиза сделалась королевой-регентшей. Надо сказать, что и до кончины супруга она всегда давала ему толковые и своевременные советы по управлению страной; теперь, когда дела целиком перешли в ее ведение, она умело отражала нападки внешних врагов и мудростью своего правления прославилась скоро по всей Европе.
Но сегодня, всматриваясь в лицо дочери и пытаясь угадать, какая жизнь ждет ее в Англии при самом, как говорили многие, развращенном дворе Европы, кое в чем перещеголявшем уже французский, она спрашивала себя: а так ли она была мудра в делах домашних, как в делах государственных?
Екатерине, славной и вполне разумной девушке, исполнилось уже двадцать три, но жизнь ее была столь безбедна, а воспитание столь деликатно, что она решительно ничего не знала ни об обществе, ни о царящих в нем нравах.
Видя счастливый брак своих родителей, она и не догадывалась, что мужчины, подобные герцогу Браганскому, — сильные и нежные, мужественные и добрые, преданные мужья и любящие отцы, — встречаются в жизни крайне редко; возможно, она даже полагала, что все монархические браки таковы, как у ее родителей.
— Доченька моя, — сказала королева, обнимая Екатерину. — Сядь поближе. Мне нужно серьезно с тобою поговорить.
Екатерина придвинулась еще ближе и оперлась подбородком о матушкины фижмы. Лишь в редкие минуты ей дозволялось проявлять свою нежность, как сейчас.
Луиза погладила ее плечо.
— Доченька! — с чувством повторила она. — Скажи, ты ведь счастлива? Судя по всему, тебе уже скоро предстоит воссоединиться со своим супругом.
— Счастлива ли я? — Екатерина на миг затаила дыхание. — Мне кажется, что да. Но точно я этого не знаю. Иногда мне вдруг отчего-то делается страшно. Я знаю, что Карл — добрейший и благороднейший из королей; но всю мою жизнь я провела подле вас, матушка, и могла в любую минуту, если нужно, прийти к вам за помощью... О да, мой скорый отъезд волнует и радует меня... Но порой мне бывает так страшно, что кажется, пусть бы лучше приготовления к нему вовсе сорвались.