- Дева Мария, не отступись! Ох, что будет!
Едва успели взяться за вальки - Нарини тут как тут. При виде монаха он нахмурился. Не любит майордомо капуцина. Грегорио в его глазах - один из той черни, удел которой служить господам, не жалея сил, однако Нарини побаивается его: как-никак наставник юного графа. Поэтому Нарини всегда старается уклониться от встречи с монахом, не замечать его. Вот и сегодня майордомо повел себя так, словно Грегорио тут и нету.
- Усердно ли стираете? - проскрипел он своим сухим, неприятным голосом.
- Стараемся, ваша милость, - отвечают женщины, не поднимая глаз от белья и не переставая стучать вальками.
- Мало сделано с рассвета! - свирепеет Нарини. - И это все? Баклуши били, ленивое отродье!
Видя, что Нарини уже взялся за хлыст и собирается спешиться, Грегорио подошел к нему.
- Дай вам бог доброго утра, ваша милость. Я проходил мимо и уже довольно долгое время смотрю, как работают эти женщины. От такой работы, вероятно, болят спины и колени - вам не кажется?
Майордомо насупился:
- Не подобает вам, падре, занимать свой ум такими размышлениями.
- Почему? - с удивлением возразил монах. - Когда-то ведь вы сами учили по закону божию, что труд работников следует облегчать.
- Стало быть, вы здесь облегчаете их труд?
- Как можно, сеньор? Наоборот, я жду, что так поступите вы.
- Что? Я?! - Нарини до того взбешен дерзостью старика, что голос его срывается.
- А разве нет? - удивляется капуцин. - До сих пор я полагал, что ваша милость исполняет святые заповеди.
Испугавшись такого оборота, Нарини выкатил глаза, и челюсть его отвисла от неожиданности.
- Я полагал в простоте своей, - продолжает Грегорио, - что святая наша католическая церковь имеет в вашем лице надежного и преданного слугу, который чтит Священное писание...
Страх овладевает майордомо. Одно неосторожное слово - и его могут обвинить в еретичестве...
- Я чту заповеди, - заикаясь, лепечет он, - хотя не знаю, какую из них вы имеете в виду...
Грегорио, почувствовав, что сейчас его верх, воздел правую руку и молвил строго и с силой:
- "Не поднимай руки на работника своего и дай ему отдых в труде его!"
Нарини сунул хлыст в петлю при седле и, беспокойно моргая, произнес:
- Я не хотел бы, падре, чтобы у вас сложилось обо мне превратное мнение...
- Не хотел бы этою и я, - твердо ответил монах.
Поворачивая лошадь, Нарини процедил:
- Желаю вам приятно провести день, падре.
- И вам того же, дон Марсиано, - вежливо отозвался монах.
Через несколько минут от майордомо осталось только облачко пыли, клубившееся по дороге к замку.
Пораженные женщины замедлили движения вальков; они не сводят глаз с монаха, который спокойно отряхивает хлебные крошки с сутаны, собираясь уйти.
- Вы спрашивали меня, как отдыхать, как разогнуть ненадолго спину. Вот я вам и показал. Разогнуть спину, передохнуть, перекинуться добрым словом оно и богу мило, и для спины полезно. Так-то!
Женщины поняли, рассмеялись радостно и кинулись целовать руки старику. Но тот, отдернув руки, строго проговорил:
- Кшшш, прочь, индюшки! Клюйте что-нибудь получше, чем моя морщинистая кожа! - И, подняв руку для благословения, добавил: - Господь с вами! Да будет светел ваш день!
Затем, повернувшись спиной к ним, зашагал вразвалку к недальнему своему жилищу в Тосинском аббатстве.
Петронила крикнула ему вслед:
- Падре! Разве есть в Священном писании заповедь, о которой вы говорили Нарини?
Грегорио оглянулся на красавицу, усмехнулся и задумчиво проговорил:
- Нету, девушка, а надо бы, чтоб была.
Прачки долго, с любовью, провожали глазами его коренастую фигуру, следя за тем, как поднимает пыль подол его сутаны, потом снова склонились над бельем. Но на сердце у них стало веселее, и искорка надежды затлела в душе.
* * *
Ладья отдала свое богатство. Шкуры обезьян - рыжие, светлые, полосатые и в пятнах; выделанные кожи, расписанные яркими красками; индейские боевые щиты, ткани, покрытые узором, повторяющим очертания листьев и цветов; веера из соломы и перьев попугая; ожерелья из когтей коршуна и зубов хищных зверей; раковины, диадемы из пестрых перьев, боевые топоры, тростниковые дудочки, мокасины, луки, стрелы, маски индейских воинов...
Каталинон сдал отчет за дорогу, принял похвалу и золотые монеты и бродит теперь в сумерках по двору, ищет тень тени своей, зеницу ока своего, душу души - Петронилу.
Час настал. Пора нам в путь.
Отзовись на голос мой.
Попроворней, милая, будь,
Поскорее дверь открой.
Откуда-то сверху отвечает ему девичий голос, подхвативший знакомую песенку, которую Каталинон, бывало, так любил слушать из прекрасных уст Петронилы:
Если ты уйдешь босой,
Не придется нам тужить
Брод за бродом, реку за рекой
Будем мы переходить.