В огненном воздухе Андалузии человек тех времен становился фанатиком.
К богу или к сатане, но всегда без оговорок, без границ, до конца. И ждет человека либо святой ореол, либо мученический венец на костре.
* * *
Войдя в часовню Пречистой Девы, Мигель преклонил колени у алтаря.
На алтаре - большое изваяние Мадонны, на ней голубые и белые ризы, на губах, алых, как надкушенная вишня, - нежная улыбка.
К лику Мадонны воспаряет желание Мигеля. Приблизиться к ней! Коснуться! Погладить!
Ужас! Какая греховная мысль... Молись! Молись!
Какая молитва будет мила тебе, пресвятая?
И шепчут уста мальчика молитву святого Франциска - первую пришедшую ему на ум:
Сердце мое изнемогает от любви...
Дай умереть мне от любви, о всеблагая!
Любовь, любовь, о Мария, возьми же меня, любовь,
Явись мне на помощь, любовь!
Клонит голову коленопреклоненный Мигель, и сердце его дрожит, как вдруг на глаза легли две мягкие маленькие ладони.
- Кто, отгадай! - пропел девичий голос, трепетный, как крылья бабочки.
Ах, знаю, кто это! Инес! Но не хочу шевельнуться, не хочу встать, остановить тот поток, что льется в меня от прикосновения маленьких рук.
Потом, внезапно вскочив и мгновенно обернувшись, он ловит ее руки.
Так стоят они, мальчик и девочка, и каждый ощущает на лице своем дыхание другого, и оба молчат.
Буря проносится в мозгу Мигеля. Ревущие адские бездны - небеса, открытые белоснежному блаженству... В мозгу его грохочет водопад - это что? Страх или желание? Но незнакомая сила одолевает стесненность в груди и велит рукам подняться к щекам Инес.
Они гладкие, как персик. Инес улыбается, но лицо Мигеля серьезно, ладони его соскальзывают на плечи девочки, сдавливают их до боли, потом заходят вокруг шеи, под волосы, стискивают, и мальчик рывком приникает к ее губам и не отрывается, сжимает зубами ее губы до крови...
Всей силой молодых своих рук Инес оттолкнула Мигеля и спасается бегством.
У Мигеля темно в глазах. Повернулся резко к Мадонне. Забирается на алтарь - вот лицо его уже у лика статуи. И он прижимает губы к ее холодным, истекающим кармином устам, и на устах Непорочной заканчивает первый свой голодный поцелуй.
* * *
Сидя на мраморной скамье под олеандрами, тощий и прямой, ждал Трифон своего ученика, когда в патио появился монах Грегорио.
- А, падре Трифон, - приветливо произнес капуцин.
Трифон встал, поздоровался сухо:
- Хвала Иисусу Христу!
- Так рано, падре Трифон?
- У меня урок святого вероучения.
- Так, так, - кивает Грегорио, отирая рот со лба и присаживаясь в тени на скамью. - У меня тоже, друг мой. Греческий.
- Греческий! - повторил Трифон, и в тоне его скользнула насмешка. Однако, по моим предположениям, вы обучаете Мигеля не только греческому.
- Предположения - сродни предрассудкам, запрещенным святой церковью, лукаво щурит глаза старик.
- Вы излагаете графу Мигелю и учения греческих философов?
- А как же, - кивает Грегорио. - Среди них есть весьма просвещенные...
- Кто именно?
- ...и менее просвещенные, - хитро заканчивает монах.
- Но в основном вы, верно, преподаете Мигелю Гераклита, - забрасывает удочку Трифон.
Грегорио, потянув из фляги божий дар андалузских виноградников, соглашается:
- И Гераклита. Его не обойдешь.
- В том числе его еретическое положение, что "мир не сотворил никто из богов или людей, ибо он есть и вечно будет живым огнем"?
- Ну, кое-что из этого мудрого положения вы опустили, падре Трифон! укоризненно парировал монах. - И потом: какой же Гераклит еретик? Разве в пятом веке до рождества Христова существовала святая инквизиция? Ах, Трифон, Трифон! "Надо пестовать многие размышления, но не многую ученость", - писал Демокрит. Помните это...
- Тоже мятежник! Его учение идет против святой церкви. Все это языческие ереси, их надо сжечь на костре! Мы, иезуиты, знаем, что есть истина! За нами стоит бог!
- За Демокритом, любезный Трифон, стоит дух!
Лицо Трифона побледнело, глаза вспыхнули жгучим фанатизмом:
- Вы хотите этим сказать, что дух язычника Демокрита выше духа божьего?
- Нет, - усмехнулся монах. - Я только хотел сказать, что мудреца умалить невозможно.
- А это значит? - вскинулся Трифон.
- Это значит, что ваше лицемерное воспитание убивает в Мигеле светлого человека и отравляет для него радости жизни.
Лицо Трифона сделалось серым, как листья олив. Он взорвался: