Голос женщины - охрипший, беззвучный. Ее губы приближаются к его губам.
Страх Мигеля сильнее любовного голода.
В подсознании дремлет ужас перед грехом. В сознании - робость, растерянность, стыд.
Вырвался из объятий, без единого слова бежал из будуара, бежал из дома, бежал по темным улицам, тяжко дыша.
Вечер прохладными пальцами остудил его лоб.
Остановился.
Я бежал, как трус. Чего я боюсь? Мигель Маньяра боится! Удирает трусливо! Отчего? Почему?
Стиснул ладонями виски.
Заговорил - и голос его жесток и горек:
- О матушка! Падре Трифон! Вы бы порадовались... я избежал соблазна. Устоял. Увы, устоял!..
* * *
Спасаясь от дождя, друзья затащили Мигеля в заведение "У херувима", что на улице Торрехон, куда сами они частенько заглядывали по студенческой привычке.
Спустились по ступенькам в просторный зал.
- Эй, сестрички! Где вы там? - позвал Альфонсо. - Мы промокли до нитки! Скорей вина, надо и внутренность промочить, чтобы уравновесить небесную влагу!
В зале мерцает несколько свечей; ни души.
- Гром и молния! - кричит Альфонсо. - Эй, девочки! К вам - гости дорогие!
Несколько красных завес по сторонам зала откинулось, из-за них выглянули девичьи лица.
- Дон Альфонсо! Добро пожаловать. Сейчас выйдем.
"У херувима" одно просторное помещение и ряд маленьких келий, отгороженных красными портьерами - отличие публичного дома.
В зале - сводчатый потолок, с которого свисают красивые кованые фонари с масляными светильниками. В масле плавают конопляные фитили. Сейчас эти фонари еще черны и мертвы, как клетки без птиц. Образ святой девы, под ним негасимая лампада и кропило.
Красные портьеры шевельнулись. Выходят гетеры. Хитроумные прически кудри черные, светлые, рыжие. Легкие ниспадающие одежды всех цветов, на плечах - короткие мантильки из овечьей шерсти. На босых ногах - сандалии. Браслеты, ожерелья, золотые кольца в ушах, в волосах - цветы. Раскачивающаяся походка.
Девушки кланяются гостям, называют свои имена.
Сабина, маленькая каталонка, волосы - светлые, как грива буланых жеребят;
Лусилья, смуглая, высокая, как кипарис в сумерках, дитя Севильи, ее смеющаяся прелесть;
Базилия, девчонка с гор, дочь дикой Гвадаррамы, рыжая, как лиса, угловатая и стройная;
Пандора, цыганка из Трианы, родная сестра Билитино, творение ада и пламени;
Марселина из Прованса, желтая, как поле спелой кукурузы, девушка с янтарными глазами;
Фаустина, итальянка из Умбрии, - ветровая свежесть, непоседливый язычок, - и много других, хорошеньких и безобразных, полных и худых, все с пышной прической и звучным именем.
Базилия встала на стул, зажгла огонь в светильниках.
- Кабальеро, - обратилась к Мигелю желтая провансалка, - что будете пить? Мансанилью?
- Нет. Впрочем, да, - ответил Мигель, беспокойно меряя взглядом это создание, в котором спокойствие и уверенность здорового животного.
- А вы, благородные сеньоры? - спросила Сабина Альфонсо и Паскуаля.
- То же, что и я, - сказал Мигель. - Сеньоры - мои гости.
Марселина, поклонившись, вышла.
- Выберите из нас подругу на сегодняшний вечер, - предложила Лусилья.
Мигель, не глядя на девушек, тихо разговаривает с Паскуалем.
- Э, да это благородный сеньор граф Мигель Маньяра! - раздается чей-то новый голос.
- Граф Маньяра! - изумленно ахают девушки - они знают цену этому имени.
Мигель поднял голову, смотрит на женщину, которая подходит к нему.
- Помните меня, ваша милость? Несколько лет назад "У святых братьев" в Бренесе я имела честь... Мое имя Аврора... Не помните...
Мигель поражен. Да, он помнит, помнит, но каким образом эта женщина очутилась здесь?
- Я вспомнил вас, - растерянно отвечает он. - Садитесь, пожалуйста.
Другие девицы недовольны: золотая рыбка ускользает... Ну, ничего, мы не сдадимся! Еще посмотрим...
Тем временем зал заполняется гостями.
Мигель присматривается к Авроре. Те же буйные рыжие волосы, только блеск их потух. Морщинки у глаз, накрашенные губы. Годы беззвучно текут, вписывая на лица свои жестокие знаки...
Аврора опускает глаза.
- Вы удивлены, встретив меня здесь? Я осталась одна... Голод, нищета...
- Знаю, - прерывает ее Мигель. - Вашего дядю, дона Эмилио, сожгли... в Страстную пятницу...
- Он не был мне дядей, - сорвалось у Авроры.