- Я фельдшер, сеньор, - говорит Коста, не спуская глаз с Мигеля. - Могу вправить сустав и вылечить пищеварение. Исцеляю от всех болезней.
- А сколько это приносит, если считать на кувшины вина? - грохочет Николас.
- Вином ли единым жив человек? - спорит Коста.
- Неужели же нет? - ужасается Николас. - Разве лягушатник какой на нем не продержится, а мы, севильцы, уже давно поняли, что первым великим деянием господа было, когда он посадил виноградную лозу. Ну-ка, возрази на это, Коста!
Коста ответил тихо, дуэлянты в углу закончили поединок и пьют теперь за вечную дружбу.
Гитары гремят, девушки щебечут, красные портьеры пропускают парочки в кельи любви, роскошный вертеп горит смоляным факелом, взрывы страстей заливает виноградная кровь земли, поддавая горючего в пламя.
Руфина наблюдает за Мигелем, в темных глазах которого все чаще вспыхивают огоньки.
- Есть люди со строгими правилами жизни, - медленно произносит она. Но подумайте сами, граф, ведь смех и радость - тоже часть жизни. Если в мужчине напряглось желание, лучше предвосхитить страшный взрыв, разрядив его маленьким удовольствием, - вы не находите?
- А если нельзя? - возражает Мигель.
- Не понимаю почему?
- Если этот мужчина должен стать священником?
Женщина улыбнулась, огляделась осторожно и, убедившись, что их никто не подслушивает, тихо сказала:
- Разве нынче священник или монах отказываются от радостей жизни из верности уставу? Это всего лишь вопрос денег. Разве я не поставляю ежедневно моих лучших девушек вельможам церкви? Взгляните на ту красавицу, что беседует с маркизом Игнасио. Ее зовут Эмеренсиа. Каждую неделю за ней приезжает закрытая коляска его преосвященства дона Викторио де Лареда.
- Что вы сказали?! - Мигель вскочил, как ужаленный. - Архиепископ?..
- Тише, ваша милость, - напоминает женщина. - Это так. Конечно, по внешности все выглядит несколько иначе. Эмеренсиа еженедельно отвозит его преосвященству корзину прекрасных цветов из моего сада, понимаете? А если она там задержится на часок-другой, то какая в том беда?
Мигель смотрит на Руфину, вытаращив глаза, - он не в силах поверить ей.
- Как?.. Дон Викторио - и девка из публичного дома...
- Это минутная прихоть, я знаю. Ведь у его преосвященства есть любовница, которой он купил дворец за стенами города. Ну, что ж - иногда ведь и ему хочется перемен. Это так человечно, не правда ли? Впрочем, мне кажется, Эмеренсиа уже не доставляет ему такого удовольствия, как месяц назад. Придется поискать другую красавицу. Дело есть дело, и это для меня не хуже всякого другого. Требования мои не чрезмерны, я живу скромно и неприхотливо...
Ложь ее была разоблачена тут же: откуда-то подбежала к ней девица и шепнула столь неосторожно, что Мигель расслышал:
- Граф Манфредо снова пришел с просьбой о займе... Ему нужно триста золотых. Процент, говорит, вы сами назначите...
- Пусть подождет, - сказала Руфина и повернулась к Мигелю. - Меня призывают дела, я покину вас ненадолго. Но прежде советую вашей милости забыть угрызения совести и выбрать лучшее из красоты, что вам предлагает жизнь. Вон Марселина, самая прелестная из моих девушек. Простая, как полевой цветок, очаровательная, как курочка, нежная и игривая, как котенок. Она у меня всего лишь три дня. Марселина!
Девушка подбежала:
- Что угодно, сеньора?
Руфина подняла ей юбку высоко над коленями.
- Видали ли вы ноги красивее, сударь? Погладьте ее. Крепкая, налитая, как персик. Гладкая, как атлас. И хотя еще так молода, знает много любовных чар. Рекомендую вам ее, дон Мигель. По-моему, вам нужно лекарство от неутоленности.
Девушка засмеялась, притворно стыдясь.
Злополучный смех! Он добавил в желчь Мигеля отвращения к этому вертепу порока. Мигель не видит прелестей Марселины - в глазах его темно от гнева, он чувствует себя оскорбленным и возмущенным. Вино, пробуждающее в мужчинах веселье и страсть, в нем пробуждает неистовство. Его натура, все его воспитание восстают против этого. Семена, брошенные Трифоном и матерью, пали на почву гнева.
Мрачный, встает он, и с бледным, осунувшимся, злым лицом подходит к девушке.
- Взгляните на нее, - говорит он ледяным, трезвым тоном. - Она крепкая, налитая, как персик. Знает тысячи любовных чар. Маняще улыбаются ее глаза, созданные, чтобы отражать великолепие неба, но улыбка маскирует бесстыдство, и в зрачках ее отразились лица распутников. Женщина! Сочетание плоти и похоти, которая кричит: купите меня! Ломоть хлеба, от которого за деньги волен откусывать всякий, оставляя на нем свою слюну. Одну мысль лелеет эта красота: блудить, выманивая деньги. Для того ли сотворил ее бог? Для того ли дал ей красоту?
- Верно, верно! - кричит Паскуаль. - Женщина - источник греха и падения!
- Стойте! - перекрикивает его Николас. - Не хулите девушку! Если нет у нее невинности, зато есть чувства! Не оскорбляйте ее!
Но Мигель, в фанатической предубежденности своей, забывает о рыцарственности и человечности.
- Глядите! - страстно продолжает он. - Вон та, и та, и та - и это женщины? Девушки? Творения любви? Они думают - достаточно повесить четки над ложем, и скроешь от божьего ока свою нечистоту? Ступай! - с отвращением говорит он Марселине. - Прочь с глаз моих, потаскушка!
Марселина скрылась. Зал притих, внимательно слушает.
- Бог милосерд бесконечно, - продолжает Мигель. - Но как вы хотите, чтобы он был милосерд к вам, участникам этих грязных безобразий...
- Я в них не участвую! Я только пью, сеньор!..
- ...чтоб он был снисходителен к вам, топящим в пьянстве последнюю каплю рассудка?
- О боже! - содрогается Николас. - Вот уж верно - утопил я свой рассудок...
- Вы - плевелы земли, дармоеды, бегущие своего предназначения, целей своих, бегущие к пьянству и разврату! - гремит Мигель словами Трифона.
- Мигель, - взмолился Альфонсо, - умоляю тебя, хватит...
Но голос Николаса Санчеса Феррано заглушает его:
- Нет! Пусть говорит! Этот человек прав! Он - святой, господа! Святой сошел к нам, и я узнал его! Я ноги тебе целовать буду, святой человек!
Николас бухается на колени перед Мигелем, бьется лбом об пол, кричит со слезами:
- Я жалкий человек! Пропил все, что имел... Прокутил тысячи ночей, а о боге забыл! Но я исправлюсь, я обращусь... Господи на небеси! - рыдает пьяный, рвет на себе волосы, рвет одежду. - Взгляни на мое раскаяние, спаси мою недостойную душу!
Мигель не обращает внимания на вопли пьяницы. Он подавлен лицемерием и порочностью архиепископа. Вспоминает, как часто его преосвященство целовал руки его матери. И чувство омерзения снова перерастает в гнев. Он поднялся, швырнул золото на стол.
- Вы уходите? - приблизилась к нему Руфина. - Жаль. Ваша милость необычайно заинтересовали меня. Надеюсь, вы придете еще.
- Никогда, - резко бросает Мигель, выходя.
- До свидания, - улыбается ему вслед Руфина.
Друзья Мигеля следуют за ним.