- Не подохнешь, коли научишься камни жрать. В Кастилии их напасено на веки вечные. Нет, здесь о бедняке никто не позаботится. У господ - власть, у нас - нужда.
- Неужто мы с этим примиримся?
- Попы да монахи объедают нас, братец. Слыхал я от одного ученого человека, будто в Испании десять тысяч монастырей, это одних мужских, а женских и того более. Триста тысяч с лишком священников да около полумиллиона монахов! Понял, сколько дармоедов? А мы на них работай... А солдаты? Их тоже, что ныли на дорогах!
- Что ты сделаешь против солдат?
- И святой инквизиции?
- У святой инквизиции тысячи глаз и ушей. И они повсюду, - понизил голос грузчик. - У дяди моего сын, парню еще и двадцати нету, а он уже за пять дукатов донес на собственного отца за ересь. И мне страшно, потому что каждый день жду, он и меня предаст еще за пять дукатов. Ну, нынче день прошел, слава богу, и я запью его, мой спасенный день. А что завтра будет никто не знает. Может, и впрямь лучше уехать куда из такой страны...
- Под золоченым светильником инквизиции - голодный мрак, он поглощает все, что осмеливается разумно мыслить и жить по-человечески. И швыряет нас из огня да в полымя - от дворян загребущих к кровожадной инквизиции. Куда ни сунься, хоть вправо, хоть влево, - все равно сгоришь...
- Так стоит ли жить-то, люди? - спрашивает грузчик.
- Испанцы! Испанцы! - раздался пьяный крик, и в дверь просунулась растрепанная башка Клементе Рива со "Святой Сесилии", похожая на мокрую морду сома. - Скажите, испанцы, разве наша могущественная страна - не венец мира? Не рай ли она небесный? Заклинаю вас, испанцы, силами белыми и черными! - пейте с гордостью во славу Испании и ее благородных сыновей, равных которым нет на земном шаре!..
* * *
Пальмовые аллеи в королевских садах, живые изгороди вокруг банановых пальм и клумб шафрана, купы апельсинных деревьев, отягченных оранжевыми плодами, и под ними - ручейки, говорливые артерии движения и свежести, и дремлет плоское озерцо с металлически-блестящей поверхностью, в нем плавает солнце, клонящееся к закату. Соледад, завернувшись в плащ, следует за Мигелем.
Возле изваяния дриады сел Мигель на каменную скамью. Едва успела Соледад укрыться за банановой пальмой, как увидела - приближается к Мигелю стройная девушка с прекрасным и серьезным лицом под шапкой каштановых волос.
Мигель встает, целует ей руку.
Девушка улыбается ему.
Лучше бежать отсюда, но бегство выдаст ее. Соледад съежилась за пальмой, закрыла глаза - ах, не видеть ничего! Но увы - ей слышно каждое слово.
- Мария, пусть ваши волосы будут плащом, который укроет лицо мое от взоров мира...
- Я готова укрыть вас в себе, если желаете, - отвечает приятный девичий голос. - Буду с вами, какие бы удары ни обрушились на меня, какой бы свет меня ни ослепил, пусть сожжет меня пламя, пусть воды поглотят...
Как она говорит! - Соледад потрясена. - Я никогда не умела говорить так красиво...
- Мария, Мария, не умею сказать, как люблю...
- Ваша любовь, - мое счастье, Мигель, если только я смею так называть вас. И счастью своему я останусь верна до последнего дыхания.
Соледад выбежала из своего укрытия, она спасается бегством, и стая хохочущих гномов гонится за ней по пятам, а она бежит, спотыкается, плачет, стенает...
Мигель взял Марию за руку и, презрев любопытные очи города, повел ее в свой дом.
Давно миновала полночь, когда Мигель, проводив любовницу до ее бедного жилища, возвращался домой.
На углу Змеиной улицы и Камбаны его остановила тень.
- Ваша милость нынче совершила тяжкий грех, - глухим голосом молвила тень.
- Кто ты? - нахмурился Мигель, и рука его скользнула к рукоятке кинжала.
- Не важно - убийца или святой, - ответила тень, закутанная в плащ до самых глаз, мерцающих в предрассветных сумерках. - Я тот, кто я есть. Бог послал на землю пророков и дал им имена. Еще он послал и демонов, но забыл их поименовать. Я - тот, кто читает знамения. На челе вашей милости написано, что вы согрешили. Смертный грех написан на ваших чертах, которые дрожат от страха передо мной.
- От страха? Глупец! Разве что от гнева на то, что ты осмелился задержать меня. Отойди - или я проткну тебя кинжалом!
Тень засмеялась - глухо, словно ветер пронесся от взмахов летящих крыл.
- Душа, идущая на смерть, проклинает тебя и ставит на лбу твоем явственную печать проклятия: власяница - цена, которую платят за смертный грех!
Обнажив кинжал, Мигель бросился вперед, ударил...
Кинжал сломался о камень стены, перед которой уже не было никого.
* * *
Соледад стоит у окна, повернувшись спиной к старичкам, и рассказывает, надежно владея голосом:
- Он ждал меня возле статуи дриады. Поцеловал мне обе руки.
Она поднимает свои белые ладони и с отчаянием думает, что красота их никому не нужна.
- О, рыцарь... Настоящий рыцарь, - рассыпается в похвалах дон Хайме.
- Да! А что было дальше? - нетерпеливо расспрашивает старушка.
Тихо вздохнула Соледад:
- "Ваши кудри пусть будут плащом, - сказал он, - который укроет лицо мое от взоров мира, Соледад..."
- Как красиво! А ты что сказала?
Соледад закусила губу.
- Я сказала: "Я готова укрыть вас в себе, если вы пожелаете, и буду с вами, какой бы удар ни обрушился на меня, какой бы свет меня ни ослепил, пусть сожжет меня пламя, пусть воды поглотят..."
- Ах ты, моя умница, - нежно говорит старик, обнимая девушку за плечи. - Ты ответила ему лучше, чем говорил он...
- Что же он сказал потом? - не успокаивается бабушка.
- "Соледад, Соледад, не умею сказать, как люблю..."
И с этими словами она падает, как подкошенная.
Дед поднял бесчувственную, отнес на диван, приводит в сознание.
- Что с тобой, Соледад?