- Найдете, - твердо сказала она.
Мигель вскочил, дрожа всем телом.
- Кто вы? - судорожно выдавил он из себя. - Кто вы такая? И чего вы желаете?
Она устремила взор в пространство и медленно проговорила:
- Покоя. Тишины. Одиночества.
- А счастья?
- Это и есть счастье для меня, мой мальчик, - престо ответила Руфина, глядя прямо в глаза ему. Потом вдруг засмеялась. - Вы не забыли цели своего посещения? И ваших слов о том, что хотите меня?
Мигель упал на колени, обнял ноги ее, воскликнул бурно, восторженно:
- О да, я хочу вас, но хочу слушать вас, положить вам голову на колени, ощущать на лбу своем ваши ладони!
Руфина погладила его по щеке и проводила на улицу другим ходом.
* * *
В комнате Мигеля сидит дон Флавио де Сандрис и шумно выговаривает сыну своего друга. Забыл-де этот сын о давних узах, связывающих его отца с доном Флавио, который готов за друга кровь пролить. Забыл Мигель и обещание свое, скрепленное рукопожатием, так долго не показывается у них в доме. В чем дело? Ученье? Не верю! Скорее вино и женщины - так?
Не успел Мигель и рта раскрыть для ответа, как в комнату влетел Паскуаль. Опешил было при виде гостя, но гнев перекипает через край, и Паскуаль, забыв о приличиях, бросает Мигелю:
- Подлец! Негодяй!
- Не видишь - гость у меня? - нахмурился Мигель.
- Гость извинит, - скрипнул зубами Паскуаль.
- Я - граф де Сандрис, - надменно произносит дон Флавио.
- Овисена, - цедит сквозь зубы Паскуаль и снова поворачивается к Мигелю. - Что ты сделал с Марией?
- Уйди, не мешай, - сухо отрезал Мигель.
- Она все время говорит о тебе и плачет. Почему?! - истерично кричит Паскуаль.
- Уйди, - повторил Мигель.
- Слышишь, чего я от тебя требую? Женись на ней! - сипит Паскуаль.
- Слышу и оставляю без внимания, - бросил Мигель. - Прощай.
- Как?! - Голос Паскуаля срывается, кровь бросилась ему в лицо, он стискивает кулаки. - Как, ты даже объясниться со мной не желаешь, подлец?
- Мне нечего объяснять тебе, - презрительно отвечает Мигель. - Быть может, она польстилась на мое богатство и увидела, что ее домогательства напрасны.
От такого оскорбления Паскуаль лишился дара речи.
- Да, - вмешивается дон Флавио. - Есть такие люди. Они похожи на воронов, подстерегающих добычу. Еще это похоже на силки для дичи или манки для птиц...
- Что вы себе позволяете? - хрипит, весь дрожа, Паскуаль.
- Да, - продолжает дон Флавио, - это смахивает на вымогательство. Дешевый способ жить...
- Я не за деньгами пришел, а чтобы вернуть ей честь! - выкрикнул Паскуаль.
- Уйдешь ли ты? - встал Мигель.
Паскуаль смотрит на его сжатые губы, вглядывается в глубину его темных глаз, и страх объемлет его. Он отступает.
- Я уйду, - просипел он, - но стократно отомщу за оскорбление!
Поникнув, бледный, обессиленный, сломленный, он выходит.
За воротами его остановил иезуит в широкополой шляпе, надвинутой на глаза.
- Простите, сеньор, что, граф Маньяра дома?
- Дома этот мерзавец, и жаль, что ваше преподобие - не палач, который явился бы снести его подлую голову...
- За что вы так браните его? - хочет знать Трифон. - Граф Маньяра образец дворянина...
- Я расскажу вам кое-что о его совершенствах. - И Паскуаль увлекает священника за собой.
А дон Флавио хохочет во все горло:
- Я смеюсь словам этого сумасшедшего и даже ни о чем тебя не спрашиваю. Жалобы плебея ничего не значат. Но, вижу, ты умеешь пользоваться жизнью, и это мне нравится, мальчик мой. Твое место - в моем доме, ты внесешь в него оживление. Приходи, не мешкая!
* * *
Летиции и Паскуаля нет дома, и Мария пользуется минуткой одиночества. Вынув из сундука голубое платье, надела его, села к зеркалу. Это платье было на ней в том саду, где он сказал ей, что любит. Вот здесь, на рукаве, он нечаянно порвал кружево, этого места касалась его рука...
Лампа коптит, шипит фитилек, давая скудный свет. Отражение в зеркале смутное, неясное.
Женщина, лампа - и больше никого, ничего.
В зеркале повторен образ женщины, но бесплодна красота, которой не восхищаются. О горе, где ты, мой милый, завороживший меня? Молитвенно сложены руки - врата скорби и плача. Как больно рукам, обнимающим пустоту. Темнеет и вянет лицо мое без твоего взгляда, далекий...
- Я - выгоревший дом, лесное пожарище, скошенный луг, сжатое поле. Колодец, заваленный камнями, ветка, брошенная в пыль дороги...
Сяду под сенью храма к печальным женщинам, но плакать не стану. Семь дней радости дал ты мне. Разве этого мало? Это - больше, чем вся жизнь. Возблагодарю за это царицу небесную. Разве нет людей, которых никогда никто не любил?
Но сейчас плачет овечка господня, и трудно сказать отчего - от горя, от счастья или от горькой любви, подмявшей ее. И такую ее одолел сон.