- А ты бы не ревновал, если бы у тебя отбили невесту?
- Не преувеличивай! - захохотал Диего. - Изабелла никогда не была твоей невестой. Она тебя не хотела, и нам это известно.
- Я, дон Диего, - вмешался Николас, который, как и вся Севилья, уже осведомлен о новой любви Маньяры, - я уверен, что он Женится на донье Изабелле. Жизнь его изменится в корне. О, он на это способен! Вывернет себя наизнанку и вступит на путь добродетельной жизни у семейного очага.
Смех.
- Ставлю три против одного, - говорит Диего, - что Изабелла станет его любовницей, и ничем больше.
- Тем хуже, - хмурится Альфонсо. - Я никогда этого не допущу.
- Что же он нейдет, мой брат возлюбленный, мой друг и спаситель? хнычет Николас. - Ах, видно, потому, что я прав. Женится - и забудет нас... Делай что хочешь, только не забывай верную свою овечку, поклонника твоего Николаса! Я - душа души твоей, ты - это я, а я - это ты, о мой покровитель!
- Я встретил его сегодня, он шел от Изабеллы, - начал рассказывать Вехоо. - Он выглядел серьезнее обычного, и была в лице его некая решимость. Вид у него был счастливый. Сказал, что завтра уедет, но не пожелал открыть, куда и зачем.
- Слышите? - взволнованно вскричал Николас. - Уже завтра вступит он на путь новой жизни! О, бедная моя голова! Опять он хочет своим сияющим примером ввергнуть меня в лоно добродетели! Ибо как поступает он - так должен поступить и я...
- Куда, интересно, он собрался? - тревожно размышляет Альфонсо.
- Но он сказал - завтра! - вдруг бурно обрадовался Николас. - Только завтра жизни наши приобретут величие благородства - так хочет мой святой! О, благодарю тебя, мудрейший из смертных! Базилио, вина!
- Боюсь, - понижает голос Альфонсо, - что он и в самом деле женится.
- И сегодня уже не явится к нам, - подхватывает Николас. - Выпьем же за его благородное решение!
- Да не женится он, - стоит на своем Диего.
- Базилио! - стучит кулаком по столу Николас. - Где же вино? Мой возлюбленный покровитель способен начать завтрашний день с нынешней полуночи, а до нее недолго осталось. Скорей, Базилио! А может, послать к нему с просьбой - пусть начнет завтрашний день с полудня?
* * *
Донья Клара внимательно слушает, что говорит ее сестра, донья Барбара:
- Я понимаю, что это такое - вступить в родство с семейством Маньяра. От души желаю тебе, дорогая, удостоиться такой чести. Это ведь честь и для меня. Но трепещу я за нашу дорогую Изабеллу. Ах, сколько слез пролила старенькая маркиза Амелия! Как проклинала она этого молодого человека из-за внучки.
- Да, нехорошо, нехорошо, - бормочет донья Клара. - Но доказано ли это? Действительно ли девушка отравилась из-за него?
- Дон Мигель учится вместе с неким Овисеной. Говорят, он соблазнил и его сестру, а потом бросил. И будто бы даже не одну ее - упоминают еще какую-то деревенскую красавицу...
- Молодые дворяне часто поступают так с дочерьми простых людей, возражает донья Клара. - Озорство и нетерпение юности. - Донья Клара усмехнулась. - Помнишь, Барбара, своего супруга? Когда Клаудио было двадцать лет - он еще не был знаком с с тобою, - тоже ездил к какой-то деревенской красотке и потом бежал под градом камней...
Барбара оскорбленно поднялась:
- Однако Клаудио не соблазнил ту девушку, не улыбайся, пожалуйста, я-то хорошо знаю. И его нельзя сравнивать с человеком, которого мать вымолила у бога и поклялась посвятить служению ему, с человеком, которому предначертан удел священника, но который позорит бога и все дворянство своими выходками...
Донья Клара, побледнев, вскочила:
- Что ты говоришь, Барбара? Он должен принять сан?
- Да, - торжественно подтвердила сестра, поняв, что задела нужную струну. - Его жизнь принадлежит богу. Он же предает бога ради своих прихотей. Убийце и преступнику уподобится тот, кто даст ему прибежище под своей крышей. Навсегда опозорена та дева, к которой он только приблизится...
Донья Клара, не слушая более, провожает сестру до лестницы.
Ее зеленоватые глаза горят необычайным блеском, белки подернулись кровавыми прожилками, мгла окутывает седую голову, в которой бурлит негодование и проносятся тени недобрых видений и предчувствий.
Она вошла в комнату, где застала Изабеллу и дона Флавио. При ее появлении отец и дочь разом замолчали.
Тишина.
Потом мать сурово произносит:
- Дон Мигель не должен более переступать наш порог.
Тишина сгустилась.
- Что ты сказала, дорогая? - в ужасе пролепетал потом дон Флавио.
- Душа этого человека черна, - говорит донья Клара, устремив взгляд в неведомые дали, словно под воздействием колдовских чар. - Я вижу в ней только язвы и гниль. Он губит все, куда бы ни ступил, и, где бы ни прошел, оставляет за собой разрушение и плач.
- Нет, нет, матушка! - всхлипывает Изабелла. - Он не такой!
- Ты его защищаешь?
- Я люблю его.
Донья Клара ходит по комнате, бесшумно, как тень, и движения ее медлительны, как движения лунатиков.
- Жизнь его обещана богу. Кто вправе кощунственно препятствовать этому?
Дон Флавио возразил:
- Многие посвящали себя богу, но потом становились супругами и отцами...
- Моя честь - в моей дочери и в моем доме, - решительно произносит донья Клара. - И они никогда не будут осквернены дыханием, голосом и стопою человека, готового ради страсти предать мать и бога!
* * *
Мигель проезжал в коляске по Большому рынку и узнал в толпе Грегорио. Монах стоял у палатки, к которой была привязана маленькая обезьянка.
Выйдя из коляски, Мигель подошел.
- Отдай обезьянку за десять реалов, добрый человек! - просил монах.
- Двадцать, падре. Видит бог, дешевле не могу.
- Я прибавлю к деньгам освященные четки, - торгуется Грегорио.