- Я тоже любила его! - взрывается Изабелла. - Сколько ночей не спала я, рыдая, сколько жалоб, мольбы, заклинаний слышало ложе мое, сколько горя, сколько новых морщин на моем лице видели утра, какие муки сотрясают мое сердце...
- Вы его еще любите? - пораженная, выдохнула Хиролама.
Изабелла мгновенно обратилась в статую, в камень, в лед.
- Ах, дорогая, что вы вздумали! - фальшивым звуком скрежещет смех Изабеллы. - Дело не во мне, а в вас. В том позоре, которого вам не избежать, если...
Хиролама встала.
- Каждый должен нести последствия своих поступков, донья Изабелла. Я готова страдать из-за него.
- Он притягивает вас, как бездна. Я испытала это. Но я не знала тогда, что он злодей, а вы это знаете.
- Ничто не изменит моего решения.
- Проклинаю вас и его! Нет греха, который был бы прощен, нет долга, который дозволено не возвращать. Небо отомстит вам за меня!
Хиролама смотрит на дверь, через которую вышла в гневе Изабелла. И, улыбаясь вдаль, шепчет:
- Любимый, приди!
* * *
- За счастье обрученных!
- За красу невесты!
- За любовь!
Чаши звенят.
Хиролама при всех поцеловала Мигеля - и пирующие разразились ликующими кликами.
За воротами толпятся бедняки. Блюда с жарким, бочки вина услаждают сегодня их горькую жизнь. Пьют, превозносят благодетелей. Призывают на головы обрученных благословение господа.
Перед дворцом, на цоколе памятника кардиналу Мендоса, сидят две девушки, не знакомые между собой: обе сдерживают слезы.
Разве важно, что одну зовут Мария, другую - Солана? Разве можно знать, сколько девушек оплакивает блаженство того, кто родился под счастливой звездой?
Но разве Сатурн, планета Мигеля, планета недобрых страстей, и впрямь счастливая звезда?
Посмотрите на дворец Мендоса. Посмотрите на лица жениха и невесты и склоните головы перед сомнениями, которые посеяла в вас лженаука, вздумавшая связывать судьбы людей с огарками, светящимися в ночном небе!
* * *
Когда-то звуками лютни люди приручали дельфинов.
От звуков флейты Галезский источник, обычно спокойный и тихий, взметывается вверх и переливается через край.
У аттических берегов море само играет на свирели.
Демокрит и Теофраст музыкой и пением исцеляли больных.
Давид игрою на арфе смирил ярость Саула.
Пифагор пением и музыкой укротил юношу необузданных страстей.
Голос Хироламы в сумерках - темно-синего цвета и глубок, как горное озеро. Лютня под пальцами ее звучит величественным органом.
О музыка, одушевленная любовь, удваивающая счастье! И каждое слово песни преображается в заклинание, обретая новые значения.
- Пой, милая, пой!
Хиролама поет:
Быстротечною рекой
В голубой простор морской
Жизнь уходит...
Так любой державный строй,
Трон любой, закон любой
Смерть находит.
- Почему ты поешь такую грустную песню?
Хиролама отвечает вопросом:
- Не кажется ли тебе, что в любви много печали? Словно она рождается со знамением смерти на челе.
- Молчи! - восклицает, бледнея, Мигель.
- Что с тобой, милый? - удивляется Хиролама.
- Нет, ничего. Пой!
Сел у ног ее, слушает, покорный и тихий, как дитя, но мысль его точит червь страха.
* * *
- ...годы провел я в себялюбии, безделье и злых делах, я испорчен насквозь...
- Замолчи, Мигель. Не говори ничего.