– Не знаю, тётушка, я никогда не…
– Да, да, да, я должна сделать из вас девушку столь же любезную и обходительную, сколь и красивую! Прощайте, Клод, не забивайтесь так глубоко в свою берлогу, вспоминайте хоть изредка о своей старой сестре!
Мой «племянник» с несколько большим пылом целует на пороге мне руку, с лукавой улыбкой и пленительной гримаской произносит со значением: «До воскресенья» и… всё.
А ведь я чуть было не рассорилась с этим мальчуганом. Ох, старушка Клодина, никогда не избавишься ты от привычки вечно совать свой нос куда тебя не просят, от этого постыдного желаньица показать всем, что ты себе на уме, во всём разбираешься, знаешь даже то, что обычно не знают в твоём возрасте! Эта твоя потребность удивлять, неутолимая жажда нарушать душевный покой людей, вносить тревогу в их слишком мирное существование когда-нибудь сыграют с тобой злую шутку.
Насколько лучше я себя чувствую здесь, дома, когда сижу на своей кровати-лодочке, подогнув под себя ноги, и глажу Фаншетту, которая, не дожидаясь меня, доверчиво засыпает, выставив вверх своё брюшко. Но… простите, простите! Фаншетта, мне хорошо знаком этот сладкий сон, это блаженное, часами не затихающее мурлыканье. Знакомы также эти округлившиеся бока и особенно тщательно вылизанный живот, где торчат маленькие красные соски. Фаншетта, ты согрешила! Но с кем? «Боже правый, придётся изрядно поломать себе голову!» Кошка не выходит из дома, у консьержки кот кастрирован… кто же тогда, кто? Всё равно я рада. Будут котята! Перед столь радужной перспективой тускнеет даже обаяние Марселя.
Я спросила у Мели разъяснений по поводу этой подозрительной беременности. Она не стала ничего от меня скрывать.
– Знаешь, моя козочка, в последнее время наша бедная красотка так в этом нуждалась! Три дня она мучилась, места себе не находила; тогда я стала расспрашивать соседей. Няня из семьи, что живёт под нами, одолжила мне красивого кавалера для Фаншетты, полосатого, серого цвета. Я налила ему в плошку побольше молочка, чтобы подбодрить, наша красотка только того и ждала: они сразу же повязались.
Как, должно быть, изнывала Мели от желания быть у кого-то посредницей, хотя бы у кошки! Она хорошо сделала.
В наш дом приходят люди один другого удивительнее и учёнее. Частенько выставляет здесь напоказ свою бородку робкий господин Мариа, тот, что открыл пещеры в Кантале. Когда мы встречаемся в папином книжном логове, он с неловким видом раскланивается и, запинаясь, справляется о моём здоровье, на что я мрачно отвечаю «очень плохо, очень плохо, господин Мариа». Познакомилась я также с каким-то толстым мужчиной в орденах, неухоженным и, как я думаю, целиком поглощенным культурой окаменелостей… Да, папины друзья не слишком-то впечатляют!
Сегодня в четыре часа меня посетил Марсель, «разодетый в пух и прах», как говорит Мели. Я торжественно встречаю его и веду в гостиную, он находит весьма забавным расстановку мебели, тяжёлые занавеси, точно перегородкой отделяющие часть комнаты.
– Пойдёмте, дорогой племянник, я покажу вам свою комнату.
Он рассматривает кровать-лодочку и разномастную мебель почти с той же презрительной улыбкой, какую вызывает у него комната тётушки Кёр, но Фаншетта живо его заинтересовывает.
– Какая она беленькая!
– Потому что я расчёсываю её каждый день.
– И толстая!
– Просто она беременная.
– Ах, она…
– Да, эта трёхнувшаяся Мели принесла ей кота, потому что во время моей болезни Фаншетта совершенно обезумела; это свидание принесло свои плоды, как видите!
Свобода, с которой я рассуждаю о таких вещах, его явно смущает. Я начинаю хохотать, а он смотрит на меня несколько шокированный моим смехом.
– Вы удивляетесь, что я говорю обо всём этом не так, как предписывают приличия? Это оттого, что там, в деревне, каждый день видишь, как спариваются коровы, и собаки, и козы, и кошки! Там это не считается неприличным.
– О, тут нет ничего неприличного. Знаете, когда я читал «Землю» Золя, я прекрасно понял, как в тех краях всё происходит. Порой крестьяне смотрят на подобное не просто как земледельцы.
– Золя совершенно ничего не смыслит в деревне. Я вообще не слишком люблю то, что он пишет…
Марсель обшаривает взглядом все уголки, прохаживается по комнате. До чего же маленькая у него нога! Он обнаружил на моём письменном столе «Двойную любовницу» и грозит мне остреньким пальчиком.
– Клодина, Клодина, я скажу об этом дядюшке!
– Друг мой, ему на это совершенно наплевать.
– До чего удобный папенька! Если бы бабушка была такой же покладистой! О, конечно же, это не мешает мне читать, – отвечает он на мой вопросительный взгляд, – но я вынужден ради сохранения мира и спокойствия делать вид, что боюсь темноты и поэтому в моей спальне должен гореть свет.
Я громко хохочу.
– Что вы боитесь! И вам не стыдно было сказать, что вы боитесь?
– А что тут такого! Ведь бабушка воспитывала меня – и продолжает воспитывать – как девчонку.
Последнее слово живо напоминает нам разговор позавчерашним вечером, и мы оба краснеем (причём он – гораздо сильнее меня, ведь у него такая белая кожа!). Мы наверняка думаем об одном и том же, потому что он спрашивает:
– У вас нет какой-нибудь фотографии Люс?
– Нет, ни одной.
– Это неправда.
– Честное слово! Впрочем, может, вам она показалась бы уродливой. Это вовсе не кокетство: держите, вот единственное письмо, которое она мне написала.
Он жадно читает это жалкое письмецо, написанное карандашом, и наш маленький парижанин, обожающий всякие «происшествия», возбуждённо восклицает:
– Но это настоящая драма, какое-то заточение! А что, если обратиться в суд?
– Хорошенькая мысль! Вам-то какое до этого дело?
– Какое мне дело? Но, Клодина, ведь это жестокость, перечитайте письмо!
Чтобы прочесть письмо, мне приходится опереться на его хрупкое плечо. Он улыбается, потому что мои волосы щекочут ему ухо. Я отодвигаюсь. И только спрашиваю у него:
– Вы на меня не сердитесь, Марсель?
– Нет, нет, – поспешно говорит он. – Но прошу вас, расскажите мне о Люс. Я буду таким милым, если вы расскажете мне о Люс! Знаете что, я принесу цепочку для Фаншетты.
– Вот ещё! Она её съест. Бедный мой друг, мне нечего вам рассказать. Впрочем, мы можем с вами только обменяться исповедями. Услуга за услугу.
Он дуется, совсем как девчонка, упрямо набычив лоб, капризно надув губы.
– Скажите-ка мне, Марсель, часто вы делаете такое вот обиженное лицо перед… перед своим другом? Напомните мне, как его имя?
– Его зовут Шарли, – немного поколебавшись, отвечает мой «племянник».
– А сколько ему лет? Ну же, говорите, из вас просто силой приходится всё вытягивать!
– Ему восемнадцать лет. Но он очень серьёзный, очень взрослый для своего возраста… Вы и в самом деле Бог знает что вообразили!..
– Ну послушайте, вы меня достали. Не будем начинать всё сначала, ладно? Будьте, если хотите, его подружкой, но хоть разочек будьте моим товарищем, и я вам расскажу о Люс, вот так-то!
С обезоруживающей грацией он ласково сжимает мои запястья.