Отрывистый и сердитый лай моего милого пёсика будит меня, я вся окоченела и пытаюсь в темноте отыскать часы. Ба! Никто не хватится меня там, в «газометре»… У них столько своих забот, им дела нет до меня. Моё забытьё, мой внезапный сон, опьянение продлились не более часа. Я думала, что прошло куда больше времени. «Замолчи, замолчи, Тоби! Твой лай сейчас отдаётся у меня в голове!»
С большой неохотой он умолкает, опускает свой квадратный носик на лапки и надувает отвислые щёки – продолжает лаять про себя. Мой славный маленький страж, мой чёрный дружочек, никогда я с тобой не расстанусь… Он прислушивается, я тоже прислушиваюсь; в соседней комнате, комнате Марты, хлопнула дверь. Верно, чересчур услужливая госпожа Майдер пришла «упраться» в комнате, то есть сунуть нос в маленькие серебряные коробочки на туалетном столике, забрать небрежно скомканные и брошенные в корзину иллюстрированные парижские газеты.
Вчера, проходя по вестибюлю, я видела, как четыре девчушки в фартучках на бретельках старательно расправляют грязными ручонками скомканный номер «Ви ан роз». Таким образом, маленькие Майдер не только выучат французский язык, но и узнают ещё много другого…
Нет, это не госпожа Майдер…. Там говорят по-французски… Но ведь это Марта! Марта вернулась справиться о моём здоровье, такой заботливости от неё я никак не ожидала. Марта и какой-то мужской голос. Леон? Нет, это не он.
Полуодетая, я сижу на кровати, свесив ноги, и напряжённо прислушиваюсь, пытаясь различить голоса. Эфир ещё гудит у меня в ушах, но уже не так громко…
Волосы мои рассыпались. Черепаховая шпилька скользнула у меня по затылку, холодная и гладенькая, как змейка. На кого я сейчас похожа? Блузка расстёгнута, юбка высоко задралась, обнажив мои смуглые ноги в домашних туфлях… В зеленоватом зеркале я вижу своё отражение, одежда в беспорядке, губы побледнели, прозрачные ледяные глаза окаймлены бледно-лиловыми тенями… Но всё же… Кто разговаривает в комнате Марты?
Бесконечное перешёптывание, прерываемое время от времени резкими взрывами смеха или восклицаниями моей золовки… Действительно, очень странно!
И вдруг крик!.. Мужской голос произносит ругательство, затем раздаётся возмущённый голос Марты: «Ты что, не мог подложить ногу?»
Потрясённая, я дрожащими руками опускаю юбку, словно меня кто-то застал врасплох. Неловкими, плохо повинующимися пальцами я раз десять пытаюсь воткнуть в волосы бесполезный гребень… Ну кто, кто же находится там за стеной? Ведь Марта всегда говорит мужу «вы».
Теперь всё стихло. Что делать? А вдруг этот человек угрожает Марте? Ах, уж лучше бы… уж лучше бы он ей угрожал, лучше бы это был вор, бродяга с ножом в руке, потому что я догадываюсь, что там, за закрытой дверью, происходит нечто более отвратительные, нежели простое преступление. Я хочу видеть, я хочу знать…
Я берусь за дверную ручку и с силой распахиваю дверь, заслонив лицо рукой, словно опасаюсь удара…
Я вижу, хотя даже не всё понимаю, молочно-белую спину Марты, её круглые оголённые плечи. Она, она… сидит на коленях у Можи, красного как рак Можи, развалившегося в кресле, он, кажется, в костюме. Марта вскрикивает, соскакивает на пол, и я вижу, в каком беспорядке находится костюм этого отвратительного субъекта.
Она останавливается прямо передо мной; в своих широких батистовых панталонах и нижней юбке, с копной ярко-рыжих волос, которая вот-вот рассыплется, она напоминает растрёпанную женщину-клоуна во время великопостного карнавала.
Но какой это трагический клоун, она бледнее смерти, зрачки расширены, глаза мечут молнии!.. А я стою, не в силах произнести ни слова.
И тут раздаётся голос Можи, отвратительный, издевательский голос.
– Послушай, Марта, девчонка на нас достаточно налюбовалась, мы могли бы продолжить наш маленький праздник… Чем мы рискуем?
Кивком головы она указывает ему на дверь, потом направляется ко мне и так грубо вталкивает меня в комнату, что я чуть не падаю.
– Что ты здесь делаешь? Ты следила за мной?
– Конечно нет!
– Ты лжёшь!
Я выпрямляюсь и наконец осмеливаюсь поднять на неё глаза.
– Нет, я не лгу. У меня разыгралась мигрень, и я вернулась домой, я заплатила капельдинеру, чтоб он выпустил меня, и…
Марта, не разжимая губ, смеётся, кажется, на неё напала икота.
– Ах, ты тоже пользуешься этим способом, суёшь марку капельдинеру? Ты уже созрела для последнего шага. Алену следует держать ухо востро… Я допускаю, что у тебя мигрень. Но какого дьявола ты явилась ко мне?
Какой смелой может быть женщина! Марта вновь окунулась в свою стихию, к ней вернулась удаль воительницы с баррикад. Бледная, как полотно, с горящими глазами, подбоченившись, она могла бы бросить вызов целому войску.
– Что же ты молчишь? Чего же ты ждёшь, почему ты не бежишь рассказать Леону что я наставила ему рога?
Я краснею и от самих её слов, и от того, что она могла предположить подобное.
– Я никуда не пойду. Марта. И ты это прекрасно знаешь.
Она с минуту высокомерно смотрит на меня.
– Что это, великодушие? Нет. Меня не проведёшь. Скорее уловка, чтоб держать меня в руках до конца моих дней, ведь я права?.. Не надейся. Лучше я сама расскажу всю правду этому идиоту.
Я останавливаю её усталым жестом:
– Ничего ты не понимаешь. Меня… шокирует не столько сам… этот факт, а субъект, которого ты выбрала… Ой, Марта, этот человек…
Оскорблённая, Марта кусает губы. Потом она с горечью, грустно пожимает плечами.
– Ну конечно. Ты же из тех дурочек, для которых адюльтер – ведь тебе нравится это красивое слово? – это цветы, пылкая страсть, оба любовника необыкновенно красивы и способны забыть обо всём на свете… Моя бедная девочка, желаю тебе сохранить свои иллюзии! А у меня свои заботы и свои вкусы. У этого типа, как ты его называешь, имеется, кроме прочих его достоинств, туго набитый бумажник, распутный склад ума, который меня вполне устраивает, и достаточно такта, чтоб не ревновать. От него пахнет как в баре? Не спорю, а от Леона пахнет холодной телятиной, и это куда хуже.
И вдруг, как бы в полном изнеможении, она опускается на стул.
– Не все на свете, дорогая моя, удостоились счастья спать с Аленом. Это удовольствие выпало на долю очень немногих женщин, которым, по правде сказать, я не слишком завидую. – Что ещё собирается она мне сказать? Она смотрит на меня с недоброй усмешкой и добавляет: – К тому же я не хочу дурно о нём говорить, но он, мой очаровательный братец, надо думать, очень скучный любовник. «Тук-тук, всё в порядке… И до свидания, дорогая сударыня». Разве я не права?
С глазами, полными слёз, я отворачиваюсь. Марта быстро застёгивает платье, надевает шляпку и продолжает говорить сухо и лихорадочно:
– …А потому я просто не понимаю, как могла Валентина Шесне так долго быть без ума от Алена, уж кто-кто, а она знает толк в мужчинах….
Именно это имя я и ожидала услышать. Но и я могу быть смелой, на свой лад. Не сделав ни одного движения, я жду конца.
Моя золовка натягивает перчатки, хватает зонтик и открывает дверь:
– Полтора года, моя дорогая, целых полтора года переписки и регулярных свиданий. Два раза в неделю, как по расписанию.
С равнодушным видом я похолодевшей рукой глажу свою маленькую собачку. Марта опускает на лицо вуалетку своей украшенной розами шляпы, слизывает с губ излишек помады и внимательно в зеркале следит за мной. Ну нет! Она ничего не увидит!
– И давно это кончилось. Марта? Я слышала всякие разговоры, но ничего определённого.
– Давно ли? Да, довольно давно. Говорят, они расстались в прошлое Рождество… Скоро будет восемь месяцев, это уже старая история. Прощай, моя великодушная подруга!
Марта хлопает дверью. Наверняка думает: «Я нанесла ей ответный удар! Прекрасный удар! Пусть теперь говорит всё, что ей вздумается. Я уже заранее отомстила ей». Она думала, что убивает человека, а удар попал в пустую одежду.
Я совершенно подавлена, разбита, я сгораю от стыда, меня унижает то, что я видела, я не знаю, на что мне решиться, всё путается у меня в голове, я бесконечно устала. Одно я знаю наверняка: всякий раз, когда я буду видеть Марту, у меня перед глазами рядом с её дерзкой грациозной фигуркой будет возникать отвратительное багрово-синее лицо этого ужасного человека в помятом костюме… Так вот что такое адюльтер – неужели то, чем они занимались, называется любовью? Однообразные и скупые ласки Алена лучше, чем то, что я видела… и если бы я должна была выбирать… Но я не хочу выбирать.
И я не хочу также больше здесь оставаться. Пусть я не услышу «Тристана», не увижу больше Клодину… Прощайте, вечно ускользающая от меня Клодина! Ведь после тех бурных минут, когда Клодина почти догадалась, что так мучит меня, после тех полных смятения минут, когда я готова была её полюбить, Клодина упорно избегает разговоров наедине и лишь издали улыбается мне, как улыбаются, навсегда расставаясь с любимым краем.
Ничего не поделаешь, поищем другой путь! Лето уже на исходе. В первый раз мне приходит в голову мысль, что недалёк тот день, когда Ален пустится в обратный путь: я совсем по-детски представляю себе, как он поднимается на корабль с тяжёлыми мешками червонного золота, такого же красного, как его волосы.
Мне вспоминается одно место из последнего его письма: «Я заметил, дорогая Анни, что многие женщины здесь по своему типу похожи на вас. У наиболее приятных из них такие же тяжёлые и длинные чёрные косы, как у вас, такие же красивые густые ресницы, гладкие смуглые лица, они так же любят праздность и бесплодные мечтания. Здешний климат объясняет и извиняет эти их склонности. Кто знает, живи мы тут, многое бы в наших отношениях сложилось иначе…»