Сеня энергично замотал головой, дескать, нет, вы не угадали, товарищ следователь. Какая женщина? В то же время Сене вдруг показалось, что стоит еще немного "поиграть в молчанку", и следователь Владимир Михайлович проникнет в его мысли, и Сеня спросил торопливо, переключая следовательское внимание:
- А за большие деньги можно вылечить от алкоголизма?
Следователь усмехнулся.
- Нельзя?
- Не знаю такого примера. За деньги - не знаю.
Он вытянул длинные ноги и, заложив руки за голову, потянулся.
- Друг мой Сеня, - проговорил он, впадая в свой обычный иронический тон, - позволю себе заметить, что алкоголизм - это самое идиотское заболевание двадцатого века, которое лечится чрезвычайно варварским путем. Методы эти, насколько я осведомлен, вызывают частичное отравление, боль, травмируют психику и, что самое интересное, не гарантируют успеха.
Во всяком случае, статистика крутится где-то возле двадцати пяти процентов или еще менее утешительной цифры. И надо тебе заметить, друг мой Сеня, что никто из указанных двадцати пяти процентов не оперирует деньгами, прежде всего в связи с полным отсутствием присутствия таковых. Поскольку упомянутая болезнь, во-первых, сопровождается, как правило, потерей пациентами общественного положения, что никак не способствует придержанию крупных денежных сумм, недвижимого, движимого и иного имущества, и, во-вторых, подвергается лечению в государственных учреждениях, в большом количестве случаев - принудительно.
Сеня без всякого энтузиазма выслушал эту витиеватую тираду и спросил:
- А гипноз?
Владимир Михайлович выразительно развел руками и спросил, в свою очередь:
- Леха?
- Ну, - уныло подтвердил Сеня.
- Да-а, - протянул Владимир Михайлович, - скверно... Жалеешь его?
Сеня опять сказал обреченно:
- Ну.
И стал рассказывать Владимиру Михайловичу, какой Леха, в сущности, хороший человек, какой он талантливый, и как его обидела жена, и как Глеб Истомин показал ему эту злосчастную карточку.
- Слушай, - спросил после паузы следователь Владимир Михайлович, слушай, а он соображает что-нибудь в те дни, когда пьет? Или ничего не соображает?
Сеня ответил не сразу. Он сначала подумал, а потом ответил, что соображать-то Леха как будто соображает, но как-то не глубоко, но потом ничего не помнит. Вот однажды Сеня гулял с ним, и на сопку водил, и костер они жгли, а Леха ничего потом вспомнить не мог.
- Вот как, - удивился следователь, - говоришь, не помнит?
И внимательно посмотрел на Сеню.
И Сеня поежился от этого взгляда, еще не понимая, что к чему, но инстинктивно предчувствуя недоброе.
Тут следователь встал, вышел из-за стола, подошел к Сене вплотную и спросил, улыбаясь:
- А где был друг твой Леха этой ночью?
Сеню кинуло в жар.
УЧАСТОК ВЕСЕЛАЯ. ПЕРВЫЕ МОРОЗЫ
Усталому хочется лечь. Очень даже неплохо лечь на узкую железную койку, закинув ноги на спинку и бросив на пол расслабленные руки. И вкусить что-то похожее на блаженство. Ненадолго. Не раздеваясь, не снимая ватного бушлата и ватных брюк. Снять только валенки - пусть постоят на печке, пусть выходит из них влага - сизыми струйками пара, похожего на дым. Но в грязном ватнике не ляжешь на одеяло. Нет такой усталости, которая заставила бы перешагнуть и этот рубеж чистоплотности. Поэтому сильно усталый человек сворачивает постель трубочкой в сторону изголовья и проваливается в некое своеобразное ложе - таз и поясница на продавленной сетке, спина в полувертикальном положении приваливается к тыльной стороне матраца, ноги на спинке. Истома. Отупляющая истома. Ни о чем не думается, только об этом своем состоянии, и о том, что минут через десять валенки прокалятся, и нужно вставать и отправляться за водой, и колоть дрова, и заливать баки бойлерных систем, и просеивать уголь, и чистить дымоходы. Все это для того, чтобы поддерживать необходимое тепло в четырех вагончиках прорабского участка Холодная. Чтобы еще более усталые люди, которые приедут с работы часов в девять-десять вечера, смогли бы вымыть лицо и руки и лечь в постель, сняв верхнюю одежду. Для этого на участке существует истопник. Истопнику девятнадцать лет. Пол женский. Образование среднее специальное. Короче говоря, это - Фиса.
Как ни странно, явление Фисы в образе истопника было непосредственно связано с предприимчивостью Арслана Арсланова.
Прежде Зудин держал на этом участке уборщицу Палей, которая в дневное время по ходу дела топила печи. И всегда находился хотя бы один механизатор на участке, у которого простаивала техника, чаще всего это были водители самосвалов, и этот отлученный от основного дела механизатор получал наряд на подсобные работы. Однако после получения красноумского стенда для регулировки топливной аппаратуры простои дизельных машин резко сократились и "безработных" механизаторов практически не стало. Вместе с тем крепчали холода, и Валентина Валентиновна Палей физически не могла справиться с четырьмя печками и четырьмя бойлерными системами. Механизаторы только приволакивали бульдозерами сухие хлысты и пилили их "Дружбой". На большее у них не было времени - они с утра до позднего вечера пропадали на трассе. И все чаще "зеленому мастеру" Славику самому приходилось колоть дрова и помогать Валентине Валентиновне притаскивать четырехведерные фляги с водой. Это отрывало его от трассы, а он должен был следить за правильной разработкой карьера и выверять геометрию земляного полотна. И пришел момент, когда Славик взмолился. Он приехал в поселок в воскресенье - повидаться с Людочкой, и вместе с Людочкой пришел к Зудину домой. Жена Зудина Тамара усадила молодых за стол и принялась хлопотать, как и полагается хлопотать гостеприимной хозяйке дома, а Зудин и Славик молча закурили, как и полагается солидным мужчинам.
Потом Зудин все так же молча вышел из-за стола и принес из другой комнаты пачку фотографий.
- Это вам, - сказал он. И, помолчав, пояснил: - От меня.
Это были фотографии свадьбы Славика и Людочки, и особенно удался один снимок: Славик и Людочка, оба в свадебном, оба такие юные и хрупкие, стоят у радиатора махины "Магируса", украшенного белой капроновой лентой. Хорошая была у Славика свадьба, впечатление о ней осталось теплое, даже ласковое. Тут чай подоспел, Славик совсем разомлел, и у него пропало всякое желание говорить о производственных делах. Людочка рассматривала фотографии, улыбалась чему-то своему, смущаясь каких-то своих мыслей, а Зудин подмигнул Славику:
- Ну вот, а ты боялся, что твоя кулема не приедет!
И Славик ответил на это очень наивно, но в то же время совершенно серьезно. Он сказал:
- Приехала, потому что очень меня любит!
И такая была в этом беззащитная и доверчивая правда, что Зудин испытал даже не свойственную ему неловкость за грубоватую свою реплику, а Людочка обвела всех затуманенным, каким-то заговорщицким взором, словно тайная сообщница, и радостно кивнула.
И все-таки Славик вспомнил участок и измученную ночными бдениями Валентину Валентиновну и сказал Зудину, что без истопника на участке завал.
Для Зудина это не было неожиданностью. Надо сказать, что он, как опытный строитель, прекрасно знал и понимал структуру жизни на прорабском участке. И, если быть откровенным, давно ждал, что Славик запросит истопника, и удивлялся, что он как-то еще справляется. Поэтому он сразу согласился, что истопник нужен, и обещал прислать. Спросил только:
- А как там Палей у вас поживает? Не пьет?
- Кого там пьет! - по-сибирски воскликнул Славик. - Не до этого ей. Если в вагончиках холодно, мужики, сами знаете...
Зудин, безусловно, знал.
Он сказал только:
- Ладно, в понедельник будет истопник... Или во вторник. Не позже.
Утром он пригласил в кабинет Фису, объяснил ей положение, обещал, что это на один-два месяца, не больше. Фиса согласилась.
Фиса встала, надела валенки, отогнула постель, взяла ведро и флягу и вышла из вагончика. Было морозно, но безветренно Фисе предстояло пересечь дорогу и, пройдя мимо вагона-котлопункта, спуститься к реке Холодная, к проруби. Небольшой пятачок с Фисиными вагончиками, котлопунктом, вагоном-клубом и жилыми вагончиками строительно-монтажного поезда был окружен тайгой, вековые лиственницы и ели держали на своих лапах снег, накопленный с первого снегопада. Солнце, ясное, как начищенный медный таз, плавало в чистом холодном небе, и накатанная дорога, и сугробы, и ломти снега на еловых лапах блестели, все блестело вокруг, слепя глаза и немного все-таки веселя угрюмую Фисину душу.
Флягу Фиса оставила наверху, а сама с ведром спустилась по протоптанной тропинке к проруби.
Прорубь была невелика диаметром - чуть больше ведра, черпать воду было неудобно, но Фиса приспособилась. У нее для этого имелась лопата, она ее здесь, возле проруби, и оставляла. Сначала почистила лопатой прорубь, соскребла сало со стенок, потом, встав на одно колено, поставила ведро на воду и надавила на днище. Когда оно наполнилось, не выпуская из руки дужку, поднялась с колена и осторожно вынула из проруби полное ведро. Ей предстояло поднять это ведро на горку, вылить воду во флягу, повторить эту операцию четырежды, потом принести еще одно полное ведро и, оставив его возле фляги, сбегать за Валентиной Валентиновной или попросить кого-нибудь из механизаторов, если кто-нибудь окажется не на трассе, и вдвоем дотащить это водное богатство до ближайшего вагончика.
Однако не успела Фиса выпрямиться с ведром, как раздался нарастающий рев тракторного двигателя, и старенькая "Беларусь", этот несравненный "Аполло" сварного Забелевича, приглушив обороты, застыл на краю спуска, отсвечивая старомодными фарами.
Вскоре показался и сам сварной.