— Ну, хорошо, тогда я прямо в столовую, поем там каких-нибудь сырых овощей. — Если я что надумала, то сразу приступаю к исполнению моего плана.
Феликс благосклонно кивает. В столовой я сначала убеждаюсь, что посетителей не снимают на скрытую камеру, потом быстро покупаю любимую высококалорийную пищу и, никем не замеченная, съедаю ее. После меня начинает мучить совесть.
Феликс ждет меня в редакции. Якобы Сильвестр куда-то подевался, и мы должны обсудить первую передачу. И чего все куда-то торопятся, бегут? Почему все ведут себя так, словно вот-вот начнется бомбовая атака и нужно спасать то, что еще можно спасти? Почему нельзя спокойно взяться за дело? Ну, хорошо, на нашем радио тоже иногда кутерьма, но меня просто бесит это наигранное рвение, с которым некоторые выполняют свою работу. Я хочу домой. Хочу к друзьям и коллегам. Хочу к Мариусу. Даже если сейчас он как-то странно себя ведет. Я хочу пить пиво в нашем клубе или в «Шорше» и слушать, как причитает Маузи или как Рихард с воодушевлением рассказывает о ремонте какого-то старого покосившегося дома на восемь семей. Я сейчас расплачусь, только этого еще не хватало. Ненавижу Берлин. Но придется торчать в этом городе, потому что я подписала контракт, будь он трижды неладен, и завтра у нас первые съемки. И «начнем с того, что» надо готовиться к шоу.
Феликс приходит с кучей бумаг. Будут три гостя, а в качестве эксперта приглашена одна женщина-психолог. Ее зовут Марта Гифей-Рипс, и она великолепно разбирается в проблемах семьи и брака. Почему у всех учителей, политиков и психологов двойные имена? Может, так солидней?
Гости студии: номер один — делопроизводительница из Равенсбурга, которая называет себя женщиной-шипучкой. У нее луженый желудок и такая грубая кожа, что в свободное от работы время она устраивает шоу на пешеходных зонах, выпивая соляную кислоту на глазах изумленной публики и брызгая ей себе в лицо. По сценарию она должна продемонстрировать зрителям свое умение. О господи! Надеюсь, она случайно не попадет кислотой в меня.
Номер два — супружеская пара. Муж — немец, жена — тайка, и он очень этому рад, потому что женщина беспрекословно ему подчиняется. Муж и не хочет, чтобы она учила немецкий. Когда к нему приходят гости, жена должна прислуживать им, а в остальное время сидеть на полу в дальнем углу комнаты. И якобы тайка не видит в этом ничего плохого. Да и как она может хоть что-то сказать, не зная немецкого. Встречи с этим человеком я ожидаю с большим нетерпением. Уж я-то позабочусь о том, чтобы развод стал делом, решенным уже во время эфира.
Номер три — мужчина, который говорит, что уже более двадцати лет обходится в жизни всего тремя словами. Этот человек никогда не будет моим другом. Я спрашиваю себя, как проходила предварительная беседа. Привет. Да. Нет. Не знаю. Но это уже пять слов. У меня урчит в животе, но ведь съесть ничего нельзя. Я приношу себе кофе и сажусь, чтобы прочитать длиннющий сценарий завтрашнего шоу. Феликс заходит ко мне через каждые две минуты и спрашивает, не нужно ли мне чего. Но мне ничего не нужно. А меньше всего мне нужна его болтовня.
Мне звонит Геро. Он сидит вместе с Томом и Рихардом в «Шорше», и с минуты на минуту должны прийти остальные. Они проведут приятный вечер, а я буду идти по Берлину в проливной дождь, пока наконец-то не окажусь в этом долбаном отеле, промокнув насквозь, и потом лягу на огромную кровать «люкс» и буду смотреть какой-нибудь тупой фильм и так и засну, одна, совсем одна.
Примерно в семь вечера я заканчиваю чтение сценария. Осталось только подписать бумагу, в которой я обязуюсь ничего не есть после семи часов. Феликс дает мне еще массу разного чтива и советы, как правильно смотреть в камеру, чтобы не выглядеть отвратно.
Вот я стою одна-одинешенька на улице, и действительно идет дождь. В отчаянии звоню Мариусу, но у него просто включена голосовая почта. Дома тоже слышу свой собственный голос в автоответчике. Где он? Или Мариус пользуется моим отсутствием, чтобы тут же найти другую? И потом он скажет в один прекрасный момент, что я не его настоящая любовь, соберет мои чемоданы и выставит их за дверь со словами: «Если тебе будут приходить письма, я перешлю их на твой новый адрес. Но, Каро, мы ведь останемся друзьями?» И потом я, и без того уже униженная, встречу его в компании супермоделей Элль Макферсон или Наоми Кэмбелл на каком-нибудь банкете, и он еще захочет представить мне их. А дальше, дальше…
— Вы что? Совсем того?! Я испуганно смотрю по сторонам и вдруг понимаю, что я стою посреди улицы и что меня чуть не переехали сразу несколько машин. Ну, я даю! Полная отключка!
В моем номере среди прочего я нахожу меню с бесконечным перечнем блюд. Филе из говядины с соусом «Рокфор» и овощи со сметаной. Подливка из лисичек. Подливка баварская. Свекла под ванильным соусом. Но я не могу себе ничего заказать (диета!!!). Я креплюсь и решаю принять ванну, уже хотя бы потому, что ванна огромных размеров, где-то с лягушатник в нашем закрытом бассейне в Ватцельборне. Кроме того, соль для ванны такая ароматная. Как здорово, здесь почти можно плавать. Добавлю-ка я еще соли. Гулять так, гулять. Релаксация по полной программе. Я только немного подремлю, а потом, а потом…
Мне снится ток-шоу. Оно имеет большой успех. Масса народу пытается пробиться поближе к сцене, чтобы взять автограф или сфотографировать меня. Все кричат: «Хэллоу, хэллоу!!!» Но я ведь не могу все делать одновременно — и приветствовать фанатов, и раздавать автографы. Кто-то трясет меня за плечи. Я открываю глаза и вижу лица каких-то людей, только лица, без рук, без ног и всего остального. Они смотрят на меня как-то враждебно. И вокруг них только пена, белая пена. Может, сейчас мода такая?
Потом я, наконец, соображаю, что все еще лежу в ванне. Пожалуй, я немного переборщила с солью. Если бы я прочитала то, что мелким шрифтом было написано на упаковке, то знала бы, что нельзя бросать в воду так много соли. И поэтому, пока я спала, пена была уже не только в ванне, но и в спальне. Но и на этом все не закончилось. Пена нашла и другие лазейки: через окна и двери она просочилась наружу и покрыла с головы до ног одну ливанскую супружескую пару, выходившую из лифта.
Я так думаю, что менеджер отеля собственной персоной пытается пробраться ко мне сквозь эту пелену. Судя по всему, он очень зол.
— В соседнем номере остановились Майкл Дуглас и Кэтрин Зета-Джонс со своими детьми, и они страшно недовольны.
— Простите, я не специально! — говорю я, осознавая свою вину.
— Теперь весь ковер мокрый, — кричит на ломаном немецком горничная с Филиппин.
Я еще раз объясняю, что мне ужасно жаль. Потом кто-то требует освободить занимаемое помещение, потому что ковер испорчен и вообще моему номеру нужен капитальный ремонт. Менеджер хочет знать, как в кратчайшие сроки избавиться от этой пены. Но я не могу сказать ничего вразумительного.
Приходится переехать в другой номер, гораздо более скромных размеров. Я кажусь себе служанкой, которой разрешили поспать в сарае вместе с козами и гусями за то, что на сорокаградусном морозе она стирала белье помещика и всей его семьи в корыте с ледяной водой. Еще в награду за свои труды она получила талер и тарелку пшенной каши. Разве я не заслужила всего этого?
Я подумываю о том, чтобы незаметно выскользнуть и подслушать под дверью разговоры Майкла Дугласа и Кэтрин, но боюсь, они могут меня заметить, и Майкл поступит так же, как в фильме «С меня хватит!». Так что лучше не стоит.
Хочу успокоиться и смотрю «Унесенные ветром». Еще неизвестно, что скажет Сильвестр про всю эту историю. Как говорила Скарлет О'Хара: «Я найду выход. Только подумаю об этом завтра».
Назавтра у меня болит голова, в животе колики, а тут еще этот корсаж, чтобы фигура казалась стройнее. Через полчаса начнутся съемки. Видела гостей сегодняшнего шоу, будь моя воля, я бы их всех придушила. Мужчина, который общается посредством трех слов, вообще не разговаривает со мной, женщина из Таиланда вся в своих мыслях, а у ее мужа только один зуб во рту. Он носит гавайскую рубашку. Нужно ли мне еще что-то говорить? Наверняка у него много татуировок. Но хуже всех эта женщина-шипучка, которая выпучила на меня свои огромные глаза. Чтобы я ни сказала, у нее на все один ответ: «Там видно будет».
Еще я перекидываюсь парой слов с госпожой Гифей-Рипс, психологом. На ней накидка балахонного типа, и она пользуется духами «Пачули», которые в последний раз были в моде в восьмидесятых годах. Тогда от них фанатели все девчонки-подростки. И я тоже. А еще мы с подругой Анди увлекались фотографированием себя любимых, беря пример с известного фотографа Дэвида Гамильтона, ведь его модели украшали разные модные журналы того времени. Мы все никак не могли добиться четкого изображения, и так и сяк наводили объектив, в итоге докрутили его до того, что сломали фотоаппарат, который, кстати, принадлежал отцу Анди. В общем, вместо фотографий мы получили одни неприятности себе на голову.
Госпожа Гифей-Рипс, видимо, замечает, что я нервничаю, и ласково гладит меня по руке.
— Все у вас получится, — говорит она почти с материнской нежностью. — Вы просто заряжаете людей положительными эмоциями.
Боюсь, сейчас она скажет, не помедитировать ли нам вдвоем.
Феликс забегает ко мне уже в сотый раз и говорит, что все должно пройти замечательно. Сильвестр тоже наведывается в мой кабинет и по-отечески хлопает меня по плечу. Что же он сейчас скажет?
— Каролин, я возлагаю на тебя большие надежды, после съемок мы с тобой обязательно посидим, поговорим о том, как все было, но прежде тебе надо будет прийти в себя, ведь вести телешоу — такой волнительный процесс. Ах да, Каролин, тебе передавал большой привет господин Дункель («чтоб ему пусто было», — думаю я), он дал добрый совет: задействовать весь свой потенциал, и тогда ты будешь иметь ошеломляющий успех. Сам он приедет в Берлин на следующей неделе, если достанет билет на поезд в сидячем вагоне. Кстати, Каролин, посматривай на знаки препинания в твоих карточках, это поможет тебе выделять голосом нужные слова.
Скорей бы мы уже начали съемки!
Два часа спустя: сижу одна в своем кабинете, вспотела так, как еще никогда в жизни. Говорить не могу. Все так ужасно, так ужасно. Я в отчаянии и готова позвонить в бюро ритуальных услуг, чтобы мне предложили на выбор несколько гробов. Пусть на моих похоронах звучит «Дженезис» и все притворятся, что съемок этого ток-шоу никогда не было.
Через несколько минут входит Сильвестр (он, наверно, считает, что я уже пришла в себя). Все понятно: я уже могу отправляться в отель собирать чемоданы. «Строуберри Интертейнмент» больше не станет бесплатно возить меня на такси. Может быть, Сильвестр надает мне оплеух. Или пинками погонит к выходу и даст указание швейцару и близко не подпускать меня к телестудии.
Дверь открывается, и входит Сильвестр, за ним следуют Феликс, Эви и еще двое мужчин, которых я не знаю. На мужчинах темные костюмы. Похоже, с плеча Арнольда Шварценеггера. Должно быть, они попросят меня встать на середину комнаты и, прежде чем набросить на меня покрывало, узнают по рации, где палач, который поведет меня на гильотину.
Все выстраиваются в ряд в моем кабинете. Потом как по команде начинают аплодировать.
— Каролин, Каролин! — Голос Сильвестра. — Мы присутствовали при рождении новой звезды. А как этот мужчина ерзал на стуле, вот была умора! А женщина-шипучка! И мы, мы так восхищены тобой. Большего восхищения просто и представить себе невозможно. Меня вообще непросто привести в восхищение, но мы все знали, что ты сможешь привести всех в восхищение, и мы все в восхищении! Ты только подумай, как будет восхищена пресса, а ведь это только начало. И через несколько недель вся страна будет восхищена!!!
Что-что?
О ком это он?
Он что, обо мне?
Феликс непонятно откуда достает бутылку шампанского и открывает ее так, что добрая половина выливается на пол. Подобного торжественного приема удостаивался разве что Михаэль Шумахер.
У Феликса так сильно раздуло щеку, как будто он запихал себе в рот целую тыкву. Он теперь и говорить нормально не в состоянии. Сильно шепелявя, он произносит:
— Я прямо шейчас шделаю заявление для прешши, чтобы все жнали, какой талант открыл Шильвестр!
— Да что с вами со всеми? — осмеливаюсь я задать вопрос.
Сильвестр смотрит на меня восхищенными глазами.
— Каролин, у тебя все суперски получилось! Мои поздравления!
Что-что? Ничего не понимаю. Это были не съемки, а настоящий кошмар. Еще пока шла передача, я поклялась себе, что ноги моей больше не будет на телевидении. Я скорей вступлю в секту кришнаитов. Или в религиозную организацию сайентологов. Лучше остаться без денег (ведь все эти секты вытягивают у людей деньга), чем еще раз пройти через такое. Ни за что на свете!
Мало того что уже в первые минуты съемок я поняла, что у меня цистит, так еще у моего первого гостя был жуткий запах изо рта, сопоставимый разве что с коровьими экскрементами.
И это человеческое отродье входит в студию вместе со своей женой, которая садится не на стул, как это было запланировано, а прямо на пол! Я встаю и пытаюсь объяснить ей, что здесь все равны, но она отнекивается. В конце концов, я возвращаюсь на свое место, смотрю на этого типа с животом, как пивная бочка, и открываю шоу словами: «Да как ты смеешь, подлец!» Зрители начинают перешептываться. Он садится, глаза его яростно горят. «Вот только не надо здесь!»
Ну и сцена тут разыгрывается! Между тем тайка достает из сумочки какие-то подштанники и начинает их штопать. Меня это взбесило.
— Да что вы о себе возомнили? — Я иду в наступление. — Вы ничтожество, жалкий, трусливый человек, который не дорос до европейской женщины и предпочел самый легкий путь, ну конечно, куда вам!!! — Я не сбавляю оборотов.
Он сидит весь красный и грозит мне кулаком.
— Моя жена счастлива, — хрипит он, потом разражается кашлем. — Чего ей еще желать: есть крыша над головой, есть горячий обед и телевизор!
Во мне все кипит. Да как он смеет так измываться над женщиной!
— Как вы все чудесно придумали! То есть, по-вашему, цель брака в том, чтобы была крыша над головой и горячий обед? Неплохо! А вот насчет телевизора, это я могу понять: уж лучше смотреть передачу «Вокруг света», чем на ваше заплывшее жиром лицо!
Марта Гифей-Рипс включается в нашу беседу.
— Ойген, — говорит она мягко, — прошу вас, задумайтесь над тем, что такое брак. Институт семьи предполагает равноправие супругов, у каждого партнера есть свои желания, потребности, и никто не должен никого притеснять. Иначе брак обречен.