Мы заходим в квартиру.
— Питбуль спрашивал, не можешь ли ты сегодня прийти в «Конечную остановку». Он хочет знать, какие новости, ну и так, по жизни, — говорит Геро.
Ого, кажется, Питбуль больше не злится на меня. Я уже давно не была в нашем клубе. Ах, как хорошо, что я снова в Ватцельборне. Хотя мне ужасно не хватает Роланда. Он засыпает меня эсэмэсками.
— Еще звонила Цое и спрашивала, как у тебя дела. Ты непременно должна зайти к ней в солярий, — говорит Геро. — Она не пропускает ни одного ток-шоу с тобой и даже украсила «Счастливое солнце» твоими фотографиями. И всем посетителям рассказывает, что ты загорала в ее студии.
Я решаю заскочить к Цое по дороге в «Конечную остановку». Через нее я когда-то познакомилась с Питбулем, хотя тоже не напрямую.
Приходит Том и приносит вкусный торт, и я еще раз рассказываю историю о Роланде Дункеле. Я могла бы рассказать ее и по сотому разу. Том очень растроган:
— Какая ужасная женщина! Мне так жаль Роланда. Его жизнь, наверное, была настоящим адом. Каждый день возвращаться в постылый дом! Это мучение. Я считаю, Роланд правильно поступил. Но неужели ты и, правда, переедешь в Гамбург, Каро?
Я пока не знаю, — говорю я, — но думаю, что да.
Геро бледнеет.
— Нет, нет, — говорит он быстро, — останься с нами, Каро!
— Для любви нет границ и расстояний, — объясняю я ему. — Я должна прислушиваться к зову своего сердца.
— Что за чепуху ты тут городишь? — спрашивает Геро. — Можно подумать, что ты какая-нибудь сектантка.
Может быть, так оно и есть. Я, наверное, так ослеплена любовью к Роланду, что незаметно для себя самой вступила в секту сайентологов. И, вероятно, Роланд на правах главы этой секты уже перевел все мои денежки на ее счет и как раз сейчас покупает себе новую яхту. Или непромокаемую одежду, без которой в море просто нечего делать.
Ближе к вечеру я отправляюсь к Цое в студию загара «Счастливое солнце». Она очень рада меня видеть.
— Ах, Каролин, теперь ко мне приходят местные знаменитости, — без умолку болтает она. — Слушай, у меня же тут новый солярий. Полная автоматика. Компьютер сам объяснит, какие кнопки для чего. Есть программа со струйками воды и вообще всякое разное. У тебя красивый загар, и чтобы он остался надолго — пятнадцать минут солярия — то, что доктор прописал!
Она застыла в ожидании. Могу с уверенностью сказать, что, после того как я полежу в ее новом солярии, она повесит объявление «Здесь загорала сама Каролин Шатц!» и будет накидывать по евро за каждую минуту.
Солнечная ванна — а почему бы и нет? И если теперь тут полная автоматика, то опасаться вообще нечего. Я ложусь и закрываю крышку.
— Добро пожаловать в центр красоты и загара «Счастливое солнце»! — щебечет компьютерный голос. — Мы рады, что вы остановили выбор именно на нашем солярии. Вам предлагается широкий спектр услуг. Простым нажатием кнопки вы можете активизировать или, наоборот, ослабить действие солнечных лучей на область лица. Для этого выберите режим «А». При нормальной, еще не сильно загоревшей коже…
Неужели мне придется слушать весь этот бред! Я поднимаю глаза, ища букву «А», потому что лицу становится слишком жарко. Тут какое-то безумное количество кнопок, чтобы во всем разобраться, надо, наверное, сначала пройти специальную подготовку. Господи, свет так слепит глаза. Я нажимаю на кнопку «В». Может быть, там просто оговорились.
— Юцмюц гюль хюль юмю юкю урхан бю-хюль, — раздается из громкоговорителей. Похоже, эта программа записана на нескольких языках. Но новый голос какой-то очень нервный и агрессивный. Мне становится страшно, и я нажимаю на кнопку, на которой вообще ничего не написано, и сразу же вскрикиваю от ужаса, потому что из всех отверстий на меня льется ледяная вода. Я начинаю перебирать все кнопки подряд, и тут уже царит полный хаос. Из одного из громкоговорителей доносится шум прибоя, вероятно, для лучшей релаксации. Теперь не только женский голос говорит по-турецки, к нему добавляются еще два голоса: голландки и хорвата. Все они что-то объясняют и, наверное, хотят мне только добра, но, к сожалению, прок от этого небольшой. Лицо у меня явно перегрелось. Потом снова берет слово немецкий голос, рассказывающий о пользе загара и рекомендующий какой-то питательный лосьон, который наносится после приема солнечных ванн. И почему здесь нет аварийной кнопки, отключающей всю систему? Я делаю еще одну попытку в своих поисках, и тогда справа и слева выскакивают какие-то резиновые мячики, занимая часть и без того узкого пространства, где я лежу, и начинают вращаться. Какой-то новый мужской голос говорит:
— We highly appreciate that you…[9]
Потом его сменяет женский, который исполняет словенскую народную песню.
— Цое! — кричу я в отчаянии и бью по крышке солярия. — Цое!
Но она не отзывается. Наверное, Цое сейчас пьет сок и гордится, что у нее такая звездная клиентка. Мне между тем все жарче и жарче. Я вдруг с ужасом вспоминаю, что я не задала временные параметры процедуры. Это означает, что без отключения всей системы мне отсюда не выбраться. А Цое еще говорила, что компьютер сам объяснит, какие кнопки для чего. Ничего не может случиться. Резиновым мячикам, которые должны мягко массировать кожу, похоже, понравилась моя жировая прослойка, и они все глубже врезаются в мои бедные ребра.
Здесь я и найду свою смерть. В окружении тысячи голосов, которые желают мне только добра. Или захлебнусь, потому что струйки воды с одной ароматической жидкостью чередуются со струйками другой ароматической жидкости. В моем воображении рисуется ужасная картина, как вода все прибывает и прибывает, и я из последних сил борюсь за воздух. И когда я уже начну задыхаться от недостатка кислорода, какой-нибудь голос будет объяснять мне по-французски, что, если хочешь добиться идеального загара, надо регулярно ходить в солярий.
— Цо-о-е-е! — кричу я, и на этот раз действительно не напрасно, потому что слышу шаги. — Эта штука не открывается!
— Нужно не на себя, а от себя, — говорит Цое.
Вот оно что. Надо было сделать наоборот.
В общем-то, все логично. Но я знаю, что иногда туплю.
Посещение солярия меня страшно измотало, но не хочется говорить Цое, каких ужасов я натерпелась. Лицо у меня, похоже, на головку еще не зажженной спички. Цое смазывает его охлаждающим гелем, но я все равно чувствую себя как обуглившийся пирожок.
Раздосадованная всей этой историей, я иду в «Конечную остановку». Здесь пока мало народа, потому что еще рано. Маузи стоит за стойкой. Она очень рада меня видеть, сразу вешается мне на шею и говорит, что Мариус подлец и что она не возьмет в толк, как такое могло случиться.
— Малыш Джо сказал, что Мариус все выдумал про эту свою новую подругу. Слушай, мы же тут коня купили, специально для родео, он теперь стоит у нас в саду за домом.
Ничего себе!
— И какое вы дали ему имя? — спрашиваю я.
— Господин Нильсон, — говорит сияющая Маузи. — Так звали коня, который был у Пенни Длинный чулок!
— Коня Пеппи Длинный чулок звали Маленький Дядюшка, — решаю возразить я. — Господин Нильсон — это маленькая обезьянка.
Пока Маузи цедит пиво, она усиленно думает.
— Тогда мы его переименуем. Но не в Маленького Дядюшку, а в Нельсона Манделу. Потому что конь-то у нас белый.
На этот раз я уж лучше не буду ее поправлять.
Тут приходит Питбуль. Он приветствует меня своим громким голосом, целует, как это всегда бывает при встрече. В его голосе сразу звучат серьезные нотки:
— Нам нужно поговорить прямо сейчас. Маузи, принесешь нам по кружке пива?
Потом он тащит меня в угол.
— Значит, так, солнце! — начинает он. — Я надеюсь, ты уже спустилась на землю. А то с тобой просто невозможно иметь дело! — О чем это он? Я абсолютно уверена, что ни капельки не изменилась. Питбуль грозит мне пальцем. — Раньше ты не была такой заносчивой и высокомерной, с каждым разом эти черты проявляются все сильнее и сильнее. Я сразу смекнул, в чем дело. Пойми меня правильно. Я говорю так, потому что я твой друг. Слава портит людей, и не зря я опасался, что и ты не выдержишь ее груза!
Слава. Слава. Да какая это слава — вести дурацкое ток-шоу. При этом я, очевидно, неплохо справляюсь, если оно пользуется успехом.
— Ты ведь даже не знаешь, как мне бывает сложно, — жалуюсь я.
— Я не могу больше этого слышать, — говорит Питбуль. — Ты изменилась, и не в лучшую сторону. Наверное, в Берлине ты со всеми любезна. Но со старыми друзьями ты ведешь себя невыносимо, смотришь на нас как-то свысока!
— Странно, — хочу съязвить я, — ты единственный, кто мне это говорит, остальные так не думают.
— Потому что ты тут же обижаешься, если тебя начинают критиковать. Неудивительно, что Мариус тебя бросил!
Ну, все, это уже чересчур.
— Не надо валить все в одну кучу, — сердито говорю я Питбулю. — Мариус — и так больная тема. Не хватало мне еще твоих замечаний на этот счет!
Питбуль впадает в бешенство и ударяет кулаком по столу. Я встаю.
— Садись, — приказывает он мне. — Ты не можешь просто взять и уйти, тебе придется выслушать меня до конца!
Я надменно откидываю назад волосы.
— И не подумаю, — говорю я. — Времена, когда ты мог командовать мной, остались в прошлом. Когда мы вместе создавали этот клуб, ты все время важничал, и я тебе беспрекословно подчинялась. У меня даже не было права голоса.
— Ты стала высокомерной, — говорит Питбуль, — это невыносимо. Ты уже не та Каро, которую мы все знали. Скажи, Маузи! — кричит он в направлении стойки, да так громко, что два господина, на которых ничего нет, кроме кожаных шорт, поворачиваются в нашу сторону.