Лев оказался добрым знаком, потому что вскоре после его нападения я высмотрел указатель на Манхэттен. Потом я, правда, опять запаниковал, потому что, выбирая между поворотами направо и налево, ошибся и попал на скоростную автостраду Бруклин – Куинс, где увидел фантастическое городское небо. Я всегда подъезжал к Манхэттену с запада, от Нью-Джерси. Отсюда, с востока, город был другой, передо мной лежал весь длинный нож острова, и в середине его высился небоскреб Эмпайр-стейт-билдинг, который просто убивал меня своим видом.
Я представил себе, как его острый конец прокалывает мне живот и проходит насквозь. Я все еще ненавидел себя за то, что был с Венди, и нервы были напряжены после нападения льва. Точно я сделал что – то не так и буду наказан.
Автострада вывела меня на мост Уильямсбург, от которого я уже легко добрался до дому. Войдя в квартиру тихо, словно преступник, я с виноватым видом посмотрел на ноги спящего Генри, который продолжал свой эксперимент: укладывался головой на восток. Я прошел на цыпочках по оранжевой дорожке с чувством, что не заслужил даже той малой привязанности, которую Генри проявляет ко мне.
Я отправился спать, а утром проснулся с похмельем и депрессией. Пока собирался на работу, несколько успокоился тем, что буду больше обычного играть роль молодого джентльмена. Я чисто выбрился, водя лезвием вверх и вниз, чего, как правило, не делал, и почувствовал себя менее испорченным – раз выбрился так гладко. Потом смазал волосы витаминным маслом, которое рекомендовал парикмахер, и приколол к галстуку исключительно приличную виндзорскую булавку, подумав при этом: «Еврейский герцог Виндзорский».
Полностью одевшись, я вспомнил о Венди, отчего пришлось улечься и мастурбировать с распахнутой спортивной курткой и рубашкой. Это испортило утреннее умывание и возникшее ощущение молодого джентльмена, с которого я начал. Я лежал, испорченный, в своей кровати и думал: «Я должен убить себя». Эта мысль частенько приходила ко мне после мастурбации, а также в те минуты, когда я не мог принять вещи такими, какие они есть. Я чувствовал себя совершеннейшим неудачником.
Обычно следующей мыслью был план суицида, но с некоторой зацепкой: я беспокоился, что только впаду в кому после передозировки лекарства или заполучу паралич, выпрыгнув из окна, или, если успешно убью себя, кто найдет мое тело? Ужасная ситуация. В общем, мои суицидальные планы давали сбой. Однако эти десять минут или около того, что я предавался воображению, освобождали меня от агонии эгоизма, и каким-то образом это меня успокаивало. Но в то утро, лежа на кровати, я чувствовал, что живот стянуло болью от проблем. У меня не было времени подумать о суициде. Я должен был почиститься и отправляться на работу.
На работе при каждом звонке телефона меня преследовали иррациональные страхи. Я продолжал думать, что полиция каким-то образом открыла, что я был с проституткой, что меня найдут и в первую очередь позвонят Генри и расскажут ему, что я наделал.
Меня также точила мысль, что тетушка все-таки выглянула из окна и опознала меня. Я не общался с ней очень долго, с тех пор как умерла мать, и теперь решил позвонить ей. Это будет своего рода очищение, и, может быть, оно приведет меня в равновесие – доброе дело прикроет плохое.
– Привет, – откликнулась старушка, ее голос звучал немного глухо от возраста. Ей было слегка за восемьдесят, хотя никто в семье не знал ее точного возраста. В молодости она была великолепной красавицей – этакая рыжеволосая еврейская Холли Голайтли.[8] Вокруг нее всегда клубились поклонники, и она несколько раз выходила замуж, но с тех пор, как ей исполнилось шестьдесят, была одна.
– Это Луис, – сказал я, – твой племянник.
Я почти ожидал, что она скажет: «Я ВИДЕЛА ТЕБЯ В КУИНСЕ ПРОШЛОЙ НОЧЬЮ!»
– Пропащий звонит. – Тетушкин голос оживился.
– Мне жаль, что я не держал с тобой связи. Я переехал в Нью-Йорк. Приеду сегодня тебя навестить.
– У тебя есть машина?
– Да.
– Не хочу, чтобы ты ехал в Куинс, это слишком опасно.
– Мне это нетрудно.
– Можешь сесть на метро… но это опасно. Пусть лучше у нас будет телефонный роман.
– Я хотел бы повидаться с тобой. Я все-таки приеду. Как ты?
– Нормально для того состояния, в котором я нахожусь. Ты ешь?
– Да.
– Что ты ешь?
Я сказал тетушке, что я ем. Потом она спросила, почему я переехал в Нью-Йорк, и я рассказал ей, что со мной произошло.
Я обещал навестить ее, когда сумею, и мы закончили беседу.
– Будь осторожен, – сказала она, и от разговора с ней у меня стало приятно на душе.
Я провел рабочий день, обзванивая своих дам по всей Америке. Я не был с ними общителен, как обычно, потому что втайне чувствовал себя извращенцем, но старался как мог. Я сидел в своем кабинетике безвылазно, чтобы не столкнуться с Мэри; я не хотел завестись снова. Ближе к вечеру у меня было совещание с Джорджем. Он был доволен моими успехами. Некоторые из музеев и центров природы начали заказывать подписки, которые я предлагал.
К концу дня я чувствовал себя почти нормально, но по дороге к метро снова впал в депрессию. Я шагал по Лексингтон, а навстречу мне шел бездомный без рубашки. Было холодно, но у него была заросшая волосами грудь, которая, надеюсь, утепляла его. На нем были грязные спортивные брюки. Лицо выглядело вполне интеллигентным. Он на мгновение остановился, чтобы глянуть на витрину магазина, с достоинством наклонив голову. Когда мы проходили мимо друг друга, он сказал мне:
– Вы теряете волосы.
Сказал авторитетно и убежденно, не сбавляя шага, словно у него было неотложное дело. Я остановился и тоже посмотрел на витрину, чтобы проверить волосы, – они и вправду выглядели редкими. Даже сумасшедший это заметил.
В тот вечер Генри вернулся очень поздно. Я лежал в кровати, но не спал, размышляя, куда он запропастился. У него в тот вечер были занятия. Обычно он приходил домой к одиннадцати, чтобы посмотреть «Вас обслужили?», но сейчас было уже около двух часов ночи. Я гадал, не попал ли он в аварию или, может быть, занимается чем-то сексуальным. Я чувствовал, что так оно и было.
Наконец я услышал звяканье ключей с наружной стороны двери и сдавленные проклятия. Сонливость как рукой сняло.
– Ты спишь? – спросил он, входя в квартиру.
– Нет, – сказал я.
– А должен был бы. Но в конце концов, я наделал шуму.
– Где вы были?
– Что?
– Где вы были?
– Выходил… с подругой. Это все, что я могу сказать.
Я только утвердился в своих подозрениях. Он явно чем-то таким занимался.
Генри включил на кухне воду, умылся и почистил зубы.
– Это была леди? – спросил я.
– Что? – переспросил он, выключая воду.
– Вы были с подругой-леди?
– Я был с Бенбери, – сказал он с величайшей досадой. – Ты ничего из меня не вытянешь. Сам-то где был допоздна прошлой ночью? Заметил, что я не спросил?!
Я решил, что он и в самом деле занимался сексом с одной из своих леди или ходил на какой-нибудь порнофильм для геев. Находил ли он в этом утешение? Нуждался ли вообще в какого-либо рода сексе? Нуждался ли он в ненормальности?
Генри тенью, не глядя на меня, прошел мимо моей кровати и исчез в ванной. Как всегда, спустил воду до того, как закончил писать. Это доводило меня до безумия, но я помалкивал.
Закончив свои дела в ванной, он снова прошел мимо моей кровати, и на мгновение серебряный свет, проникший сквозь окно, осветил его красивый профиль. Он не повернулся, чтобы посмотреть на меня, он предоставлял мне некоторую долю уединенности.
Я слышал, как он стонет и чертыхается, раздеваясь и укладываясь на свою маленькую кушетку. Затем он сказал:
– Все это слишком абсурдно.
– Что слишком абсурдно? – спросил я.
– Все. Все вещи в мире любопытным образом не отрегулированы, как говорил Томас Гарди. Возможно, это из-за первородного греха. Это я дополнил, не Гарди.
Он не упоминал Гарди в предыдущий раз, когда говорил о том, что все вещи неотрегулированы, но я не стал это подчеркивать. Я был больше всего заинтригован мыслью, что, может быть, Генри собирается в некотором роде исповедаться мне о прошедшем вечере, раз упомянул о первородном грехе. Но он спросил:
– Какие-нибудь итоговые мысли, комментарии, прежде чем я заткну свои затычки?
– Я, кажется, получил странный сексуальный опыт вчера ночью, – неожиданно храбро сказал я, решив, что обстановка, может быть, подходит для того, чтобы я кое в чем признался Генри. Он, вероятно, сам только что пережил приключение и, таким образом, не станет судить меня слишком сурово. А еще я хотел исповедаться«. Целый день я медленно восстанавливал свою личность, словно феникс, и мне хотелось избавить себя от бремени тайны, продолжить выздоровление, но я не был так глуп, чтобы рассказывать все как есть. В то же время я надеялся, что, если немного приоткрою правду о себе, может быть, и он сделает то же самое.
– Не хочу об этом слышать. Там были животные?
– Да, – сказал я. Я был шокирован его интуицией.
– Какого рода?
– Лев.
– Это опасно!
– Это был тряпичный лев.
– Ты еще более странный, чем Отто Беллман. Но от льва хоть не подхватишь СПИД. Я затыкаю уши. Что случилось с этим львом?
– Если говорить коротко… – сказал я со своей кровати.
– Говори коротко, но интересно, – перебил меня Генри.
– Ну, приятель с работы взял меня в один бар, и я встретил красивую девушку, но выяснилось, что она – транссексуалка. Это бар, где половина девушек – транссексуалки, но друг мне об этом не сказал, он сыграл со мной шутку. Он не сообщил мне об этом, пока я не предложил подвезти девушку домой, потому что у нее было недостаточно денег на такси. А потом было уже глупо идти на попятную.
– Трансвестит?
– Нет, транссексуалка. Они принимают женские гормоны и делают операции. Трансвеститы только переодеваются.
– Слишком длинная история. Она мне не нравится.
– Ну, я отвез ее домой, не хотелось показаться невежливым. И когда мы были уже перед ее домом, она неожиданно обняла меня, и я почувствовал, что она меня влечет, но больше ничего не случилось. А потом, когда я возвращался домой, кто-то бросил в мой автомобиль тряпичного льва с монорельсовой дороги. Я подумал, что это – настоящий лев. Он отскочил прямо от моего окна. Можете поверить, что кто-то такое сделал!
– Все это очень подозрительно. Я думал, у тебя больше здравого смысла. Ты абсолютно наивный. Счастье, что в тебя не бросили кирпич. Никогда не подвози незнакомых людей домой, в особенности если ты не уверен насчет их пола. Надо устроить тебе комендантский час. Теперь затычки на своих местах. Мы просто ненормальные, если еще не спим. Никогда не рассказывай мне на ночь подобных историй.
Я перестал просматривать «Нью-Йорк пресс» и продержался так целую неделю. Позднее я тоже очень хорошо себя вел – объявил себе комендантский час, стал снова оставаться по вечерам дома. Генри, игнорирующий проблемы в аристократической манере, больше не упоминал о моей исповеди.
В пятницу наступал Хеллоуин. Генри встречался с Вивиан Кудлип. У меня планов не было. Я рано вернулся домой, приблизительно в четыре часа. Генри был в ярости. Ему только что позвонила секретарша Вирджинии и сообщила, что все изменилось, теперь вечер будет официальным: они отправляются пообедать и потанцевать в восемь часов в «Карлайл».
– Ужасно, – сказал он.
– Почему? – спросил я.
– У меня нет запонок. Они были в моем саквояже, который этим летом украли в Польше. Налоговые бумаги за последние восемь лет тоже были там. Кто-то получил мои запонки и заодно все мои финансовые проблемы.
– Для чего вы повезли налоговые бумаги в Польшу?
– Чтобы работать над ними во время долгих железнодорожных переездов. За мной гонится налоговая служба. Я долгие годы не платил налогов. Я ничем не владею, все это подлежит вычету, но, если не представить бумаги, вам не поверят. А все Польша виновата. Не повезло мне с этой страной. Один раз я даже сильно порезал руку банкой дешевых польских сардин.
Генри сунул голову в шкаф в поисках запонок, на случай если где-то завалялась пара, о которой он забыл. Он побросал грязные рубашки на кушетку.
– Мне нужны запонки! – в раздражении прокричал он, пока я беспомощно стоял на кухне. – Я не могу без них надеть рубашку. Другой бы сдался, конечно, но я не доставлю себе такой радости. Придется выйти и купить запонки. Надеюсь, что они не будут слишком дорогие. – Генри накинул плащ и, пошарив в карманах, сказал с величайшей покорностью: – Теперь потерялись ключи. Все шиворот-навыворот.
Мы начали обыскивать квартиру. Ключи от дома свисали с подушки стула-трона. Генри грациозно меня поблагодарил и, только что удостоившись его одобрения, я решился спросить:
– Не думаете ли вы, что я когда-нибудь смогу встретиться с внучкой Вивиан, как вы когда-то пообещали?
Я думал, что более здоровые развлечения, нежели те, которым я обычно предавался, могут сослужить мне хорошую службу. Была также первичная фантазия молодого джентльмена о том, чтобы влюбиться в богатую девушку и путешествовать с ней.
– Я должен это проработать, – сказал Генри. – Если что-то удастся, ты не должен никогда говорить ей, как мы живем. Это будет концом моей карьеры. Но я не уверен, что она тебе понравится. У нее очень большая грудь.
– Я люблю груди, – сказал я.
– А я люблю хлеб, – сказал Генри, переводя разговор в морально – асексуальную плоскость. – Люблю хлеб, который подают в «Соли земли». Вот именно. Это кафе – хорошее дополнение к моей жизни.
Он пошел к двери, и, как добрый сквайр, я последовал за ним со словами:
– Надеюсь, вы найдете подходящие запонки.
– Через беды к еще большим бедам – вот мой девиз, – отвечал Генри и, словно герой пьесы, покинул квартиру, театрально захлопнув за собой дверь. Уходя, он выглядел диковато. Плащ распахнут. Ширинка расстегнута, что случалось часто, поскольку он поломал «молнии» на большинстве своих брюк, и это была как раз пара со сломанной «молнией». Волосы также нуждались в таинственной окраске. Но, несмотря на все это, он все равно был энергичен и красив.
Я не очень-то надеялся, что он познакомит меня с внучкой Вивиан, но было приятно фантазировать об этом, в особенности после того, как я услышал, что у нее большая грудь.
Через полтора часа Генри вернулся. Я лежал на кровати и читал.
– Нашел превосходную пару, – сказал Генри, входя. – Пришлось обойти все секонд-хенды в Верхнем Истсайде, но я их нашел.
– Сколько стоили? – спросил я, поскольку знал, что Генри всегда заботили цены.
– Двадцать долларов.
– Неплохие, я полагаю.
– Неужели? – прокричал он из своей комнаты скептически.
– Разве вы их не купили? – спросил я.
– Конечно нет! Не будь таким буржуазным. Я поднялся, чтобы взять ключи от машины, но они, естественно, потерялись. Никогда не было легко, и становится только хуже. Я отправляюсь в испанский Гарлем. Там есть секонд-хенд, где я куплю запонки за три доллара.
– Для чего же вы тогда ходили по здешним магазинам?
– Чтобы сэкономить бензин, и, поскольку в одном магазине их не было – а там обычно всегда есть запонки, – я должен был убедиться, что они все еще существуют в Верхнем Истсайде.
Генри с удивительной легкостью нашел ключи от машины и час спустя вернулся из испанского Гарлема с триумфом, действительно отыскав запонки всего за три доллара, как и сказал. Но вся эта история утомила его.
– Для меня это чересчур, придется сделать передышку, – сказал он. – Немного подремлю. Нельзя выходить в свет в таком виде, словно разваливаешься на части. – Он лег, и минут пятнадцать мы хранили молчание. Затем он позвал: – Я не сплю. Макбет не мог спать! Только невинные души могут спать.
– Жаль, что вы не можете уснуть, – откликнулся я из своей комнаты.
– Я старался думать о пороках, потом пытался представить случайные предметы, такие как кофейник. Еще пытался думать о приятных людях.
– Кто, по-вашему, приятный человек? – спросил я, надеясь на комплимент.
– В этом вся проблема.
Затем он оказался в моей комнате. На нем были только трусы-боксеры. Оранжевое полотенце было перекинуто через плечо и закрывало живот – живот был его слабым местом. Выглядел несколько рыхлым, хотя, когда Генри был одет, это было почти незаметно. Его тело по большей части было безволосое, не считая небольшой поросли в середине груди и на голенях. Остальные волосы вытерлись в результате десятилетий ношения брюк и носков. Он посмотрел на меня, лежащего на кровати с книгой, и спросил:
– В квартире холодно. Разве ты не замерз?
– Нет, – ответил я.
– Ну конечно, я забыл, что ты молод. Кровь бодро бежит по телу, согревая тебя. Моя уже остановилась.
– Уверен, она все еще движется, – сказал я. – Ваш разум работает превосходно.
– Разум? – спросил он. – Какой разум? Он кончился много лет тому назад. Это просто магнитофонная пленка. – И с этими словами он зашел в ванную и закрыл дверь.
Когда он вымылся и оделся в свой парадный костюм с новыми запонками, вид у него был королевский. Он также подкрасил волосы, и подкрасил хорошо – без этих странных мистических крошек.
На следующее утро я отправился в «Соль земли» один. Мне не спалось. Я не мог больше оставаться в постели, а Генри все еще дремал.
Когда я вернулся, он сидел на своем стуле у окна и размечал бумаги. На нем были зеленые штаны и зеленая водолазка. Увидев меня, он улыбнулся:
– Я не праздную День святого Патрика.
– Вы похожи на лист, – сказал я добродушно.
– Это единственная чистая одежда, которая у меня осталась. – Генри хихикнул себе под нос. – Нужно было одеться как лист вчера вечером. Некоторые были в карнавальных костюмах.
– Как все прошло? – спросил я. Мне было хорошо оттого, что Генри улыбнулся мне. Обычно он был слишком возбужден чем-то, чтобы обращать на меня внимание.
– Ну, был довольно восхитительный момент в лимузине, когда я рассказал всем, что вынужден был поехать в испанский Гарлем за запонками. Нет большего удовольствия для людей с деньгами, как послушать о том, что кто-то сделал выгодную покупку. Но мне следует быть поосторожнее – а то решат еще, что у меня есть деньги, если я разглагольствую о покупках, и начнут гадать, почему я никогда не подписываю чеков.
– Тогда вам лучше завязать с этим немедленно.
– Вот именно, прямо сейчас.
Я снова улегся; зачастую после завтрака по выходным я чувствовал настоятельную необходимость еще поспать. Генри разогревал на кухне банку супа. Предложил мне немного, но я сказал – спасибо, нет, и он продолжил рассказывать – на этот раз о своем танце с Вивиан. Как часто случалось между нами, я просто лежал на кровати, а Генри услаждал меня беседой, передвигаясь по кухне и готовя себе еду:
– Кто-то сказал за столом, что Ферджи и Диану следует обезглавить и выставить их головы на пиках перед Букингемским дворцом. Ну да, это сказал судья. Но незачем и пытаться, объяснил он, потому что тут же последует обжалование. Королева имеет определенный статус, чтобы обезглавить без суда. Затем Энди проведет реформу, как Генри IV и Чарльз отречется от трона. Я думаю, что неплохо включить в эту компанию герцога Эдинбургского. Ему тоже следует отрубить голову.
Генри выражал свой гнев насчет герцога Эдинбургского, мужа королевы, также известного как принц Филип. Думаю, Генри относился к нему враждебно потому, что тот находился на пике достижений, к которым он сам стремился. Когда Генри заявил, что тому следует отрубить голову, я спросил:
– Вы действительно хотели бы этого?
– Он – ничтожество, просто приживал, каждые каникулы у него новая девушка, и ему дела нет до того, что королева знает. А еще у него полным-полно всяких прибамбасов, электробритв, машинок для выдергивания волос – при том что он ни одного дня честно не работал. Он – самый тупой мужчина в Англии. – На мгновение Генри замолчал, а потом более мягко, прощающе, заговорил о принце Филипе: – Ладно, у всех свои проблемы, как сказал Джеймс Турбер, и моя состоит в том, что я порочен.
– Ваша проблема состоит в том, что вы порочны?
– Нет! Это то, что Турбер сказал о себе.
– Тогда в чем ваша проблема? – спросил я, открыл дневник, который недавно купил, и положил рядом с кроватью. Ручка у меня тоже была наготове.
– Не знаю, – ответил Генри. – Никогда не интересовался собой. Слишком утомительно. Куда более увлекательно осознавать проблемы других… Насколько я вижу, моей личной проблемой является то, что у меня нет денег. А женщины, у которых есть деньги и на которых я мог бы жениться, слишком испорченны, чтобы с ними спать. Но если вы женитесь, этого от вас ожидают, ты понимаешь. В то время как я не желаю спать ни с кем: будь то женщина, собака или что угодно. Если бы только у меня была собственная комната, тогда я мог бы жениться… это решило бы множество проблем с налоговой службой… мне нужна женщина, у которой большой дом. Так чтобы можно было спрятаться друг от друга. У королевы пятьдесят комнат. Вот это, вероятно, дом нужного размера.
Генри перестал говорить. Я молчал. Царапал заметки в дневник. Купив дневник, я решил, что Генри – источник интересного материала для меня. Я писал быстро, и он обратил внимание на мое молчание.
– Что ты делаешь? – спросил он.
– Записываю забавные вещи, которые вы говорите, – прошептал я, наполовину исповедуясь; я знал, что он меня не слышит.
– Что?
– Просто лежу и думаю о тех забавных вещах, которые вы сказали. – Я засунул дневник под кровать.
– Они не забавные, – сказал он. – Они правдивые.
Голайтли Холли – героиня знаменитого фильма «Завтрак у Тиффани» в исполнении Одри Хепберн.