- И посему он считает себя вправе искать развлечений на стороне...
- Он ударился в разгул?
Трокмортон слегка порозовел, но он был человек закаленный.
- Король путается с последними городскими потаскушками, с Грассмаркета и с Каугейта - за то, что он принес во дворец нечто такое, что не из дворца вынес, королева отлучила его от своей постели и своего общества.
Я только что не рассмеялась. Значит, этот дурачок подцепил французскую болезнь! Человек, который спал с королевой, променял ее на грязных уличных девок! Какой мерзостью обернулись мальчишеские мечты о троне и королевины грезы о любви! Каменное сердце и то сострадало бы ей!
За окном деревья роняли последние листья; те, что еще держались, жалобно трепетали на ветках, напоминая: лето умирает, неотвратимо наступает зима.
А к Новому году? Я собрала мужество для следующего вопроса.
- Что слышно о ребенке? Ведь это только слухи? Не мог же такой короткий и неудачный брак принести плоды?
Трокмортон явно предпочел бы ответить иначе.
- Простите, мадам, но мне сказали об этом четыре фрейлины, которые служат Ее Величеству с пяти лет, - она беременна!
О, Господи, за что Ты меня караешь?
Мария беременна?
В голове лихорадочно проносилось: законный, католический наследник мужского пола, из рода Тюдоров...
Никакой надежды объявить его ублюдком, незаконнорожденным, как сына этой дурочки Екатерины Грей, - а у меня по-прежнему ни мужа, ни ребенка!
Новая жизнь - ив тоже время смерть - смерть моему спокойствию, смерть надеждам на Робинова сына от этого брака, сына, который стал бы моим наследником, крестником, моим!
***
Судьба словно нарочно решила меня добить.
На следующий день, когда я стояла у себя в комнате, а мои женщины суетились вокруг - мы обсуждали новые парадные туалеты к открытию парламента и зимним празднествам в Уайтхолле, - Кэт, разбиравшая очередной тюк с тканями, вдруг застыла. "Вот, дайте Ее Величеству эту кисею, серебряную, - обратилась она к Марии Радклифф. Потом схватилась за бок, под грудью. - И отложите черный бархат, - сказала она Кэт Кэри, - после решите с мистрис Парри". Она оперлась о стол, словно легонько задохлась, потом вернулась к делам. А на следующий день умерла.
Моя Кэт, моя учительница, утешительница, нянька, мать - как мне тебя не хватало - и как недостает по сей день!
Рождение и смерть - как они сталкиваются постоянно, словно ледяные горы, о которых болтают моряки! В ту же неделю, когда мы прощались с Кэт, я гуляла одна посреди горестно умирающих Гемптонских садов, как вдруг рядом возник Сесил и с ним комендант Тауэра, сэр Эдвард Уорнер. Вопреки обыкновению мой спокойный "Дух" был почти не в себе. "Говорите же, выкладывайте! - рявкнул он. - И не вздумайте оправдываться, скажите Ее Величеству то, что сказали мне!"
Комендант Тауэра был бледен как смерть.
Неужели он пришел сообщить о смерти?
Грех ли это, Господи, что мысли мои сразу обратились к Екатерине Грей и ее сыну, - вот хорошо бы, если б скоротечная, тюремная лихорадка унесла обоих...
Однако мрачное лицо Сесила говорило:
"Тщетная надежда!", а его сердитый вид: "Хуже и быть не может!"
Так что же стряслось? Я чувствовала, что тьма сгущается.
- Ваша кузина, леди Екатерина Гертфорд...
- Грей! - взвыла я. - Она - леди Грей, не графиня Гертфорд, Высший церковный суд объявил их брак недействительным!
- Леди Грей... - торопливо поправился он, сбился и замолчал.
- Выкладывайте! - мстительно потребовал Сесил.
- Разрешилась вторым ребенком.
Мой голос прозвучал совершенно безжизненно. Можно было и не спрашивать, и так все ясно.
- Сыном? Живым и здоровым, как и его брат?
Как же новые наследники подступают к самому моему трону! Никакой пощады Екатерине и ее сообщнику! Подкупили они тюремщиков или комендант сжалился над "молодыми супругами, которые так любят друг друга", мне безразлично. Но этим голубкам уже не миловаться.
Я изрекла свою волю, и все свершилось: Гертфорда отправили в изгнание, племенную кобылу Екатерину - в деревенскую глушь, под самый строгий надзор.
Да, конечно, я помнила свою жизнь в Вудстокском заточении. Вудсток... При одном слове замирает сердце! Но ведь я ничем не заслужила тогдашних бед! А Екатерина... Ах, поберегите свою жалость для тех, кто ее заслуживает!
***
Исключите и мою безмозглую кузину, Марию Шотландскую, ведомую, подобно Екатерине, лишь женской сутью, не разумом - лишь тем, что свербит у нее под юбками, а не сохраняется под париком. Лэрды возмутились против пьянчужки-"короля", нашли тысячу способов его унизить, что толкнуло его в еще больший разгул и буйство, уместное в притоне разврата, но никак не при королевском дворе.
"За какую-то выдуманную обиду он ударил по лицу престарелого шотландского герцога и разбил ему щеку в кровь, - писал Рандольф. - Он требует королевских почестей даже от лиц королевской крови".
Мариин сводный брат Морей, ублюдок, но королевской крови, поднял мятеж. Мария подавила восстание, и, хотя он был ее ближайшим другом и сподвижником, объявила Морея с сообщниками вне закона.
Письмо, в котором это сообщалось, дышало отчаянием - все вынужденные бежать с Мореем были друзья Англии, на которых можно было полагаться насколько вообще можно полагаться на скользких, своекорыстных шотландцев!
А оставшись со своим пьяницей-мужем, без лучших лэрдов и советников, Мария стала все больше полагаться на некоего Риччьо - об этом сообщил мне Трокмортон при следующей встрече с глазу на глаз.
- Риччьо? Кто это?
- Давид Риччьо - ее новый секретарь, она рассорилась с Мэтлендом Летингтоном, своей правой рукой, который был для нее тем же, что Сесил для Вашего Величества.
- Значит, этот Риччьо человек выдающийся?
Судейский или ученый?
- Мадам, это ее музыкант - скрипач, но отнюдь не Нерон, просто безродный пиликальщик!
***
О, мое пророческое сердце! Едва Трокмортон произнес "ее музыкант", мне вспомнилась мать и несчастный Марк Смитон - то, как ее обвинили в супружеской неверности и несчастный юноша поплатился жизнью.