Сесил сощурился.
- Королева отрицает, что письма - ее, называет их подложными.
Я рассмеялась вслух:
- Еще бы ей не отрицать! О, я чую победу!
Мы выигрывали время. Мария отказалась отвечать на какие-либо обвинения - это позволило мне отсрочить слушания, за которыми последовал бы приговор королеве - то, чего я всеми силами старалась не допустить.
- Если подданные, пусть даже самые высокопоставленные, как мои графы и герцоги, начнут призывать монархов к ответу, - рассуждала я, - то королевская власть рухнет и начнется безвластие!
- Однако теперь, когда преступления королевы обличены, - отвечал Сесил, - у нас есть все основания держать ее под стражей. Нам следовало бы даже перевезти ее на юг, в Стаффордшир, в Самую надежную вашу крепость Тетбери.
Ведь все, кроме самой Марии, видели, что я никогда не дам ей свободы. Ни Англии, ни Шотландии она была на воле не нужна. Выпусти я ее, она бы сразу попыталась вернуть себе трон - собрала бы войско, попросила солдат у католических Испании и Франции, вернула бы своего любовника Босуэлла из Дании, куда он бежал, спасая свою шкуру. А поскольку шотландские лэрды поклялись драться и с ним, и с ней до последнего издыхания, это означало бы гражданскую войну на наших берегах, в самом сердце нашего острова. Малолетний король Яков показал себя разумным и смышленым, с ним в Шотландию пришел мир. Зачем им снова эта королева - символ раздора?
А затем появился гонец в черном, глаза потуплены в землю. Он сообщил: Екатерина умерла, моя кузина Екатерина Грей, или Гертфорд, как она упорно величала себя до самой смерти, - умерла от застоя в легких, как и мой бедный брат. Я не жалела Екатерину - она сама постелила себе постель, доверилась любви и похоти, когда надо было думать головой. Однако с ее смертью осталась лишь одна очевидная наследница из рода Тюдоров, которую многие уже и сейчас считали законной королевой Англии...
Мария.
Вообразите Марию, идущую по нашей земле во главе собственного войска. Разве устояла бы она перед искушением обратить свою силу против меня, свергнуть меня с трона?
Об этом и так шептались; на севере в церквах тайно молились "за нашу законную королеву", в залог своей верности передавали ей в заточение частицы католических мощей, а она сама, взглянув на мой миниатюрный портрет, с обворожительной улыбкой произнесла: "Совсем не похоже на английскую королеву - ведь это именно она сидит перед вами!"
Нет, воли ей давать нельзя!
***
Но и самый факт ее существования колол меня, как заноза.
А рядом постоянно был Робин со своим нежным, неотступным припевом: "Выходите за меня замуж, мадам, выходите за меня замуж..."
Меня бросало от нее к нему, словно раскрученный ребенком волчок, и казалось, мы с Робином без остановки отплясываем старую деревенскую джигу;
...выйди замуж, замуж, замуж,
Выйди замуж за меня...
А чтобы я скорее согласилась, он пустил слух, будто мы собираемся пожениться, будто я приняла его предложение, будто мы уже женаты. Раз, когда мы вернулись с охоты, все мои дамы упали на колени и, целуя мне руку, спросили, следует ли им целовать руку также и лорду Роберту.
Я нервно рассмеялась:
- С чего бы это?
Разумеется, первой ответила беззастенчивая Леттис:
- Мы слышали, что сегодня днем вы обвенчались.
Я наградила ее яростным взглядом:
- Не все, что вы слышите, правда!
А что, если бы это случилось само собой - если бы я потеряла голову, как деревенская простушка, или поддалась порыву, как Екатерина!
Когда нервы на пределе, характер портится.
Как-то вечером в присутствии я потребовала музыки. Вкруг помоста стояли мои дамы Кэри и Радклифф, Уорвик и Снакенборг, дочь моего двоюродного деда Говарда Дуглас, леди Шеффилд, и не забудьте про кузину Леттис - впрочем, забудешь про нее, как же! С ними же стоял Робин, а чуть поодаль, среди моих кавалеров, новые придворные, Хенидж и Хаттон.
Хенидж...
Красавец, пониже Робина, но отлично сложенный, сильный, с суровыми, улыбающимися глазами, он умел так особенно смотреть на женщин...
Заиграла музыка, Робин шагнул к трону. Павана была одной из наших любимых - "Вернись, о нежная моя" - медленная, настойчивая.
- Миледи!
Когда Робин поклонился, меня обуял бес.
Я холодно повернулась к Хениджу. "Идемте, сэр", - распорядилась я, к досаде Робина, проплыла мимо него в объятиях Хениджа и отплясывала с ним так, что стерла шелковые подошвы на башмачках.
На следующий вечер я танцевала с Хаттоном, покуда, к моей ярости, Робин не пригласил сперва Дуглас Шеффилд, затем Леттис. Дуглас я еще стерпела, но Леттис...
Смотреть, как они пляшут, как прыгают ее пышные груди, как она смотрит на него снизу вверх большими, чуть раскосыми карими глазами, как он вертит ее, поднимает - нет, это было невозможно вынести!
- Милорд!
Мой голос прозвучал громко, слишком громко и резко.
Он одним прыжком очутился рядом.
- Мадам!
Мы поссорились, с обеих сторон были произнесены обидные и непростительные слова. Но по крайней мере я вернула своего улетевшего соколика, потому что не могла без него жить.
В тот вечер в моей опочивальне, когда последние свечи догорали, отбрасывая на стены колеблющиеся черные тени, он перецеловал меня всю и убеждал хриплым голосом:
- Выходите за меня, мадам, - или отпустите на волю! Не может мужчина терпеть это медленное умирание, этот монашеский искус...
Его руки скользили по моей шее, касались ключиц, словно клавикордов. Я затаила дыхание.
- Робин, я тоже страдаю...
Отпустить его на волю?
Никогда!
***