Агриппина колебалась. То есть ей ужасно хотелось ответить категорическим «нет», но бывшая хозяйка так ее просила… Честно ли будет со стороны Агриппины посылать ее в подземелье одну или хотя бы с тем же Патриком? Кто знает, что у него на уме.
И чего вообще он торчит подле княжны, хотя ему с его статью самое место в далеком Версале…
Конечно, она вовсе не хотела сказать, что Софья Николаевна ему не пара, но должность дворецкого не по нему. Патрику подошло бы скакать в седле во главе войска или сидеть на троне. Или… На этом воображение Агриппины исчерпалось. Не на месте он был в роли слуги, и все тут! А значит, подозрителен.
В общем, она подумала и сказала твердо:
— Хорошо, мы пойдем туда завтра, но сегодня — увольте.
Как будто один день отсрочки мог что-то изменить.
Соне пришлось уступить. Если ее подозрения верны и в подземелье действительно оказался запертым Флоримон, то сегодня уже пятый день, как внизу, под замком, перестало завывать так называемое привидение. Теперь, значит, и ему уже все равно, когда откроет кто-то дверь в подземелье.
— Наверное, ты права. Спустимся туда завтра…
Ты, Агриппина, только вот что скажи: Эмиль, как думаешь, на золото падок? Ну, к примеру, если бы он увидел у кого-то много денег или драгоценностей, мог бы ради них убить человека?
Агриппина, надо отдать ей должное, не стала отвечать не подумав. Некоторое время что-то прикидывала мысленно так и сяк, рассуждая сама с собой, и наконец проговорила:
— Думаю, не смог бы. Он для Флоримона вон какие огромные деньжищи получал. И всегда знал, где хозяин их держит. Эмиль мне сам об этом рассказывал… Нет, он совсем другой… Он любит, чтобы над ним кто-то стоял и все за него решал, как ему жить, что делать. Понимаете, Эмиль послушный: скажут пойти, пойдет, надо женщину… взять, возьмет. Иной раз я даже злюсь — что же у него своих желаний никаких нет!
— То есть ты считаешь, для мужчины это черта не из лучших?
— Думаю, для мужчины-аристократа, который должен своим домом и хозяйством управлять, это недостаток. Жена в таком разе должна все в свои руки брать. А вот как слуга… Думаю, лучше и не надо.
Бывшая крепостная в который раз удивила Соню.
Она умнела прямо на глазах. Раньше ее рассуждения о жизни были похожи на рассуждения служанки, а теперь — на рассуждения зрелой женщины прямо-таки не простого звания. Неужели на нее так подействовало замужество? Или в Агриппине от роду было заложено такое вот умение чувствовать момент и быстро всему учиться, чтобы ему соответствовать?.. Ну и дела!
Соня вынула из кармана колоду карт — время от времени она покупала новую, пока прежняя не истрепалась, — и ловко перебросила с руки на руку. Так в последнее время ей легче думалось. На неодобрительный взгляд Агриппины она не обращала больше внимания.
И решила: раз девчонку все-таки удалось уломать, то стоит ее посвятить в некоторые подробности дела.
— Тогда слушай. Мое дело сказать, а ты уж решай сама. В общем, так: ты помнишь, когда в дедовой лаборатории я тебя заставила вымыть конторку?
— Помню. Пылищи было! Два раза пришлось воду менять.
— Там я нашла дневник деда…
Соня решила не вдаваться в подробности, не рассказывать про письмо, которое оказалось в руках покойного графа Воронцова, и вообще как она пришла к мысли, что у маркиза де Барраса может быть нечто, принадлежащее ее деду. Теперь это было не главным.
— В общем, дед в нем неоднократно упоминал своего друга-француза, а также и его фамилию. Но главное то, что маркиз вместе с дедом наладили производство золотых слитков, в которое князь Еремей Астахов вложил почти все свои деньги…
— Значит, вот почему ваша бабушка и маменька бедствовали, — понимающе качнула головой Агриппина. — Они не знали, у кого эти деньги искать.
— Вот именно, дед же не собирался умирать во цвете лет, потому никаких распоряжений и не оставил. А маркиз, как человек порядочный, до моего приезда никому о золоте не говорил и вообще к нему не притрагивался. Считал, что оно ему не принадлежит. Вернее, ему одному не принадлежит. Наверное, он так бы и умер, никому ничего не сказав, если бы не приехала я…
— Значит, вы думаете…
— Я думаю, та яма, которую вы с Эмилем видели, не что иное, как люк, который вел из подземного хода замка.
— И тот… контрабандист, как мы думали, на самом деле воровал из подземелья это самое золото? — догадалась смышленая девчонка. Пардон, мадам маркиза.
— Да, — кивнула Соня. — И более того — мне кажется, что тот, как ты говоришь, контрабандист не кто иной, как Флоримон де Баррас. И никакое не привидение, а именно он, из-за Эмиля, выдернувшего бревно, оказался запертым в подземелье. И не мог потом найти выхода. Точнее, он его мог и найти, но не знал, как открыть потайной механизм, закрывающий дверь.
— Господи, страх-то какой… Вы хотите сказать, ваше сиятельство, что сейчас в подземелье лежит мертвый Флоримон де Баррас, нечаянно убитый собственным слугой? Я как чувствовала! В таком случае ни за что туда не полезу! Мертвяков я с детства боялась.
— Опомнись, мадам маркиза, ты же христианка.
Неужели тебе удастся спокойно спать, зная, что тело твоего… пасынка валяется непогребенным?
Агриппина судорожно всхлипнула.
— А может, его там нет, Флоримона?
— Тогда тем более нам нечего бояться. Возьмем с собой Эмиля, свечей побольше…
— Факел.
— Хорошо, и факел. И спустимся вниз. Это надо сделать в любом случае. Если Флоримон не успел все вывезти, то мы с тобой разделим поровну оставшееся золото, и тогда на него ты сможешь привести в порядок замок, купить себе выезд, завести нужное количество прислуги…
— Трудно мне будет к такому привыкнуть: я и… прислуга, — заметила Агриппина. — Кухарку вон прислали, а я все норовлю по привычке то картошку чистить, то резать что-то… А еще я думаю, ваше сиятельство, не стоит вам этого делать.
— Что мне не следует делать?
— Делить золото между нами. Тем более поровну.
Хотел бы маркиз Антуан, чтобы мне оно досталось, сказал бы, а то ведь сохранил в тайне. Уж если, как вы говорите, он сыну о том не сказал… Значит, оно ваше и князя Николая Николаевича.
— Агриппина, — изумилась Соня, — ты отказываешься от золота?
— От чужого золота, — уточнила Агриппина. — Конечно, я понимаю, что вы хотели, как всегда, по справедливости поступить, по-честному, чтобы всем было хорошо, а так бывает только в ваших романах. Хорошо, я их прежде не читала, а то тоже бы по-вашему жить старалась. Нет, как в книгах — по правде — жить нельзя. Ваша покойная матушка всегда говорила: простота — хуже воровства!
— Не кажется ли тебе, Агриппина, что ты опять пытаешься мне грубить?
— Угу, опять, княжна миленькая, пытаюсь. Только на этот раз вы мне ничего сделать не сможете.
Даже назад в Киреево отправить.
От шутки Агриппины у Сони почему-то защемило сердце. Ей вспомнился Петербург. Сейчас там, наверное, сыро, холодно, первый снег сыплется. В доме печку затопили. Ветер в трубе гудит…
— А ты знаешь, я по дому соскучилась.
— Я тоже, — вздохнула Агриппина, но тут же встрепенулась:
— Но возвращаться в Петербург меня и не просите. Я, пока всю Францию не объеду, в Россию ни ногой!
— Ты хочешь путешествовать? — удивилась Соня. — А я думала, ты останешься в Дежансоне, в замке.
— Вначале, Софья Николаевна, я, может, немного и побуду тут, пока в трауре, пока вы здесь освоитесь, если захотите остаться. Нет, так управляющего найду или в аренду сдам, а потом — ищи ветра в поле!
— Ну, ты уж так-то меня не пугай. Давай мы о твоей поездке после поговорим, а сейчас — о подземелье.
— Ой, как мне не хочется! — опять заныла Агриппина и уткнулась в колени Соне — прямо-таки кошка, которая хочет, чтобы ее приласкали.
Соня и погладила ее по голове — все-таки, как ни крути, эта нечаянная маркиза — самый близкий ей человек. Не только здесь, во Франции, но и, кажется, на всем белом свете.
На мгновение подумалось: а как поживает брат, князь Николай Астахов, который остался там, в далеком Петербурге? Даже пытаясь сосватать сестру за старика, он ведь думал, что делает как лучше для всех.
Ну да ладно, потом когда-нибудь, когда Соня вернется в Россию богатой женщиной, с мужем и детьми, она помирится с братом, попросит у него прощения…
Мечты, мечты! Откуда взяться мужу-то, если она решила не только никогда больше о нем не вспоминать, но и само брачное свидетельство запрятать подальше? Кто о ее замужестве узнает?
Соня представляла себе нотариуса седым стариком, который много лет вел дела маркиза, а также его отца и успел застать в живых его деда. Такой образ был привычным по книгам и по рассказам знакомых.
Но с утра пораньше к замку маркизов де Баррасов подъехала скромная карета, запряженная, однако, парой крепких вороных лошадок, даже на взгляд непосвященного стоящих очень приличные деньги.
И вышел из кареты молодой энергичный человек в длинных панталонах, в сюртуке с высоко стоящим бархатным воротником, черных чулках и туфлях на каблуке с серебряными пряжками. В левой руке он держал деревянную трость с набалдашником в виде собачьей головы, а правой прижимал к себе черную кожаную папку.
К моменту его приезда прибыла на своей повозке и мадам Фаншон с сыновьями.
Молодой человек попросил величать его мэтр Тюмель. Соня с усмешкой подумала про себя, что таким образом он пытается, очевидно, прибавить себе солидности.
Все прошли в замок, расселись, приготовились слушать.
Наверное, мэтр почувствовал, что не все присутствующие прониклись уважением к его выдающейся роли в предстоящем событии, а потому строго пояснил:
— Наша контора «Тюмель и сыновья» существует больше ста десяти лет. Мы ведем дела многих почтенных жителей Дежансона, и каждый из них может свидетельствовать о честности и беспристрастности наших нотариусов…
Он покосился на Соню, которая перевела его слова Агриппине.
— Мадам маркиза де Баррас еще плохо понимает французский язык, — пояснила она для строгого юриста.
Тот важно кивнул и продолжил свою речь.
— Ишь, молоденький какой, а серьезный! — не преминула заметить Агриппина и немедленно удостоилась строгого взгляда мэтра.
— Прежнее завещание маркиза Антуана де Барраса, написанное двадцать пять лет назад, было аннулировано за две недели до смерти завещателя, и составлено новое, как и положено, в присутствии двух свидетелей. По нему прежний единственный наследник мосье Антуана, его сын Флоримон де Баррас, полностью лишается наследства, и наследником с этого момента объявлено другое лицо…
Он помедлил и торжественно объявил:
— Основной наследницей всего недвижимого имущества маркиза Антуана де Барраса названа… русская княжна Софи Никола Астахова!
— Я? — изумленно пискнула Соня.
Она так растерялась, что почувствовала себя не обрадованной, а скорее ошарашенной. И к тому же у нее появилось чувство вины перед Агриппиной — разве не она недавно уверяла девчонку, что замок непременно достанется молодой вдове? А мадам Фаншон? В крайнем случае замок должен был бы достаться ей и ее сыновьям…
— Мосье Антуан знал, что делает, — вполголоса проговорила ничуть не удивившаяся мадам Фаншон.
Неужели старый маркиз все-таки делился с ней своими планами?
Соня почувствовала себя как человек, публично уличенный в краже фамильной серебряной ложки. Что произошло? Ведь Флоримон выпытал у отца секрет подземелья гораздо позже! Неужели Антуан мог предвидеть такой поворот событий и то, что его сын вознамерится похитить золото, принадлежащее теперь дочери незабвенного русского друга? Выходит, маркиз хотел таким образом возместить княжне ее грядущую потерю? Теперь об этом остается только гадать.
А нотариус продолжал между тем читать о распоряжениях ныне покойного маркиза:
— Маркиз Антуан де Баррас, будучи еще достаточно крепок здоровьем, заработал немало денег своими изобретениями. Кожевники заплатили ему солидную сумму за рецепт выделки особо мягких кож. Красильщики — за способ окрашивания хлопка. Слесари — за секрет замка, к которому невозможно подобрать ключей. Почти все деньги он клал в банк Кланьи, так что сумма, накопившаяся в нем, с учетом процентов составила на сегодняшний день… восемьдесят две тысячи ливров.
Семейство Фаншон, как один, издало изумленный возглас. На этот раз мэтр не стал выказывать строгость, понимая, насколько впечатлительна названная им сумма. Он лишь сделал небольшую паузу, приподняв глаза от завещания.
— Всю названную сумму маркиз де Баррас в равных долях разделил между своей женой Агриппиной де Баррас, мадам Фаншон и ее двумя сыновьями. Упомянут в завещании и слуга Эмиль Гранье. Ему завещано двести ливров.
Фаншоны радостно переглянулись между собой.
Судя по их оживлению, они вовсе не ожидали получить столь значительную сумму. Как, наверное, и того, что маркиз вообще что-то им оставит.
Агриппина же дергала Соню за рукав и тревожно вопрошала:
— Что он говорит? Что он говорит?
Про оставленный Соне замок новая владелица успела шепотом ей рассказать, но Агриппина ничуть не расстроилась, а даже как-то облегченно улыбнулась.
— Вот и слава богу, не на мои плечи сии хлопоты!
Но теперь она услышала, как нотариус поминает ее имя, и, понятное дело, заинтересовалась, в связи с чем.
— Маркиз оставил тебе деньги, — несколько рассеянно пробормотала Соня. — Довольно много денег.
Лицо Агриппины осветилось радостью.
— Значит, у меня теперь есть свои средства!
А сколько?
— Думаю, достаточно, чтобы купить дом или магазин — смотря что ты захочешь. А может, и то и другое…
Мэтр Тюмель посмотрел на задумчивые лица присутствующих, сложил в свою черную папку бумаги и сказал:
— Все вопросы, каковые возникнут у наследников, может разрешить нотариальная контора «Тюмель и сыновья». Она также и в дальнейшем может взять на себя все вопросы, связанные с оформлением не только наследства, но и всяческих деловых сделок своих клиентов, гарантируя им полную конфиденциальность и прочее, прочее.
Хватка у молодого нотариуса была деловая.
Наконец мэтр Тюмель, откланявшись, отбыл в своей карете, а Соня повернулась к мадам Фаншон, чтобы сказать ей, как она сожалеет, что замок… Но та перебила Сонины извинения восторженным восклицанием:
— Мы и мечтать не могли! Такие деньги! Маркиз Антуан всегда был так добр! Мальчикам столько за всю жизнь было бы не заработать! А насчет замка…
Ваше сиятельство, что бы мы стали с ним делать?
Нет, у семьи Фаншон есть своя земля, на ней мы имеем неплохое хозяйство, а теперь сможем построить хороший дом и приобрести много нужных вещей. Нет, мы хотим жить на земле. Правда, мальчики?
— Вы правы, мама, — дружно забасили ее сыновья.
— Замки строятся для того, чтобы в них жили аристократы, — продолжала мадам Фаншон. — Думаю, вся наша деревня смеялась бы, оставь маркиз замок нам. Крестьяне — в замке! Да все наши денежки пошли бы прахом, вздумай мы вложить их н то, чтобы придать замку приличный вид…
Она несколько замялась.
— Я думала, маркиз оставит замок молодой жене, но мосье Антуан, как всегда, оказался мудр. Никто в Дежансоне не сможет забыть, кем была мадам Агриппина. Простите, что говорю об этом.
— Думаю, Агриппина и сама об этом догадывается. Кстати, у вас нет на примете молоденькой девушки, которая могла бы работать горничной?
— Конечно же, есть. Могу посоветовать неплохую девочку. Она еще очень молода, но так проворна и умна… Для некоторых дел господам нужны именно умные слуги.
— Мама… — баском остановил ее речь один из сыновей. — Ее сиятельство наверняка устали и хотят отдохнуть, а мы, если ты помнишь, договорились с мельником, что после обеда привезем ему мешки с зерном…
— Да, да, прости, сынок, я совсем забыла про мельника, — разулыбалась мать и посмотрела на Соню. — А если вам захочется побывать в деревне, вы всегда будете нашей желанной гостьей. Не правда ли, мальчики?
— Правда, матушка! — опять в один голос проговорили ее сыновья, внебрачные отпрыски маркиза Антуана де Барраса.
Семейство Фаншон отбыло в своей повозке, не переставая на все лады восхвалять покойного маркиза, так что Соня едва успела прокричать им вслед:
— Мадам Фаншон! А вашу девочку вы завтра пришлите.
Та обернулась и крикнула:
— Пришлю непременно.
И еще долго махала остающимся в замке платком, словно уезжала в неведомую даль, а не к себе домой всего за пару лье от Дежансона.