На следующее утро, когда Вера Глебовна спускалась по лестнице, направляясь в булочную, ее чуть не сбил с ног стремительно несущийся человек.
— Вера Глебовна, вы?! Простите.
— Эрик! — вскрикнула она, не сразу узнав в человеке в белом полушубке с поднятым воротником соседа с верхнего этажа, погодка Андрея, глядевшего на нее ошалелыми глазами, брызжущими такой неуемной радостью, которая не могла не передаться Вере Глебовне.
— Я, Вера Глебовна! И живой! Понимаете — живой! И на целые сутки домой. Как моя мама?
— Все хорошо. Я недавно ее видела. Но она на работе, Эрик. И вообще вряд ли кто дома в вашей квартире. Идемте ко мне.
— Я все же добегу, позвоню, может, кто есть? А потом к вам. Но вы куда-то шли?
— В булочную. Я схожу потом.
— И не надо. У меня вагон хлеба! — воскликнул Эрик и побежал наверх.
Вера Глебовна вернулась к себе и не стала захлопывать дверь. Через минуту Эрик ввалился в комнату.
— Ну как Москва? — спросил он еще на ходу.
— Стоит, — не могла не улыбнуться она.
— Да, еду по Москве и никак не могу поверить, что я в Москве и живой. Мы же, Вера Глебовна, в Алабино в летних лагерях были, когда война началась, ну и двадцать третьего маршем на фронт. Ох, повидал я всего, Вера Глебовна… — он задумался, и его мальчишеское лицо вдруг перестало быть мальчишеским, на лбу наметились складки, рот сжался, а взгляд потускнел и стал каким-то отрешенным.
Вера Глебовна пристально вглядывалась в его глаза — они же видели смерть. Эрик немного помолчал и продолжил:
— Топаем, значит, на фронт. Настроение дай боже — малой кровью и на чужой территории, погоним немца. Топаем и уже по дороге видим — не то что-то… Ну, а потом… — он взмахнул безнадежно рукой. — Страшно было, Вера Глебовна. Очень страшно. На Соловьевской переправе разбомбили нас вдребезги… Сейфы штабные разорвало, и вот кружатся в воздухе деньги, падают на землю, как листья осенние, а мы по ним… сапожищами, сапожищами… Ни один, понимаете, ни один из нас не нагнулся, чтобы хоть одну купюру поднять… Там нас и окружили… Выходили группками, а кто и в одиночку. Жара, воды нигде нет, колодцы пустые, ну и голод… — он замолчал, вытащил мятую пачку "Беломора", предложил Вере Глебовне, и они долго молча курили.
— Что же было самое страшное, Эрик? — спросила наконец она.
— А вот то, что по деньгам… сапожищами… Ну и еще, Когда из окружения выходили, колонну наших пленных видели, как гнали их немцы словно скотину какую, а раненых пристреливали. Мы глядели и думали, что плен самое страшное. Тогда и решили — живыми не даваться…
— И вы бы застрелились, если…
— Пока этой колонны не видели — не знаю, а вот посмотрели и… наверное, застрелился бы, — закончил он после заминки.
— Господи… — прошептала Вера Глебовна.
— Как скотину гнали, прикладами по спинам и орали, сволочи… — Он немного помолчал, а потом махнул рукой, словно отгоняя от себя воспоминания. — Ладно, не будем о войне больше… Что в Москве было за это время?
Она рассказала ему и о частых налетах, и о панике шестнадцатого октября, и о холоде, в котором живут, и о голоде…
— Конечно, по сравнению с фронтом это не так страшно, но досталось, значит, и москвичам. — Эрик стал развязывать свой вещмешок. — Сейчас мы немного заправимся, Вера Глебовна. У меня хлеб, консервы. Жаль только, что выпить нечего в честь приезда.
— У меня есть немного спирта.
— Вот здорово! — обрадовался Эрик.
Вера Глебовна собрала на стол. Эрик поднял рюмку:
— За Победу, Вера Глебовна!
— А она будет, Эрик? — очень серьезно спросила она.
— Будет, Вера Глебовна! Повернулась уже война! Не скоро, конечно, но выбьем мы немцев.
— А летом? Что вы думали летом? — она напряженно ждала ответа, глядя на Эрика.
— Как ни странно, Вера Глебовна, но даже летом, в отступлениях, окружениях, когда, казалось, такой каток катит — не остановишь, все-таки в победе мы не сомневались. Понимаете ли, не сломали нас немцы тогда. Ну, а зимой… Зимой убедились — можно бить немца. Знаете, сколько их сейчас по дорогам валяется? Малоярославец проезжал, так по всем улицам мертвые фрицы лежат.
— Вы проезжали Малоярославец?! — воскликнула она.
— Да, а что? — удивился Эрик ее волнению.
— Так Андрей же там! В шести километрах от города!
— Андрей? Черт возьми, я так был уверен, что он все еще на Дальнем Востоке, не спросил вас о нем… Он там на формировании?
— Не знаю… Они не получили еще оружие. Неделю тому назад пришла от него весточка, а я никак не могу выехать к нему.
— Послезавтра поедете со мной, — заявил Эрик таким тоном, будто это самое обыкновенное и уже решенное дело.
— Как — с вами? — еле слышно спросила она, боясь поверить в этот удивительно счастливый случай.
— Очень просто. Я на машине. Мы приехали "газоны" получать из ремонта, но они не готовы. Оставлю тут шоферов, а сам поеду обратно. Мы в Юхнове стоим, Вера Глебовна.
— Эрик, мне это не снится?
— Нет, — рассмеялся он.
— Но мне не дали пропуск…
— А, ерунда! Обойдемся! — небрежно кинул Эрик.
— Мне говорили, много контрольно-пропускных пунктов…
— Ну и что? Я вам скажу, что говорить… Значит, послезавтра рано утром. Готовьтесь. А сейчас, Вера Глебовна, хочу по Москве пройтись… посмотреть, как она, матушка…
Весь этот день Вера Глебовна пробыла в каком-то радостном тумане и только к вечеру вспомнила о Жене и ее просьбе. Она поднялась наверх, в двенадцатую квартиру, где жил Эрик. Он был немного навеселе и встретил ее радостно, но, когда она заикнулась о Жене, нельзя ли ее взять, помотал головой.
— Не выйдет, Вера Глебовна. Я вас патрулям представлю женой командира моей части, а кем Женю? Да и вообще не хочу ее даже видеть. Удивляюсь, что вы…
— Эрик, трудно ее осуждать, она же совсем девочка, — перебила она.
— Вам трудно, а мне — нет… В дорогу оденьтесь потеплее. Вера Глебовна. Кузов, правда, с тентом, но все равно… В кабину-то я вас не смогу посадить, на каждом шагу тогда будут останавливать. Значит, в шесть выезжаем.
— Я все еще не верю, Эрик.