Раненый на миг задумался, затянулся два раза, потом сказал:
— Уперся фриц сейчас, не стронем никак. А вообще-то ничего. Ну, желаю вам, — он, опираясь на палку, заковылял догонять своих.
Она долго глядела ему вслед, пока не подошла к ней молодая женщина и не спросила:
— Тоже своего ищете?
— Нет. Мне надо в Малоярославец. Сын там.
— А мой на работу позвонил, где-то здесь эшелон их. Вот и ищу. Пойдемте вместе.
Они пошли по перрону, пока он не кончился. Сойдя со ступеней, вышли на разветвлявшиеся широким веером пути, забитые составами. Надрывно гудели и фыркали паровозы, туманя клочьями пара междупутья, из какого-то эшелона доносилась гармонь, разрывая сердце разлучной тоской, где-то лязгали буфера, тревожной трелью заливались свистки маневровых кондукторов…
Около вагонов толпились красноармейцы. Какие-то группки были в новеньких полушубках, другие в шинелях. Женщина кидалась то к одним, то к другим, спрашивая:
— Вы не из Сибири?
Но никто ей не отвечал. Только один разбитной боец рассмеялся:
— Чего узнать захотела? Тайна это военная. Поняла?
— Какая тайна? Мужа мне надо найти.
— А чего его искать? Вон мужиков сколько! Выбирай любого.
— Не до шуток, ребята. Звонил он. Где-то тут, на Киевском, эшелон их стоит. Ну, скажите, с Сибири вы или нет?
— Нет. С другого мы места. Иди дальше, — махнул боец рукой. — Там эшелонов тьма стоит.
— Неужто не найду?! — в отчаянии вскрикнула женщина и побежала вперед.
Вера Глебовна осталась одна. Она растерянно озиралась, не зная, кого же спросить, куда отправляется эшелон, и уже понимая, что ей, наверно, никто не ответит.
— Вы тоже кого-то ищете? — спросил ее тот же красноармеец, заметив, видно, ее растерянный вид.
— Мне надо в Малоярославец… Вы не туда?
— Это нам неизвестно. Может, туда, а может, и не туда.
— А у кого я могу узнать? — спросила она
— Вон, у пассажирского вагона, кажись, начальник эшелона стоит… Только, боюсь, не скажет он вам.
— Почему?
— Не положено это знать. Тайна!
Вера Глебовна пошла к пассажирскому вагону, встала поодаль от военного в полушубке, перетянутом новенькими белесыми, не успевшими еще потемнеть ремнями, который разговаривал еще с двумя военными, и стала ждать, когда закончат те разговор. Высокий, в полушубке, несколько раз кидал на нее подозрительный взгляд, а потом, закончив разговор, направился к ней.
— Что вам здесь нужно, гражданка? — спросил резким, неприятным голосом, упершись в нее холодными глазами.
— Я… я получила письмо от сына. Он в Малоярославце, просит приехать… Я не видела его три года… Хотела узнать, ваш эшелон не туда?
Военный недоуменно пожал плечами:
— Вы что, совсем не понимаете, что на этот вопрос вам никто не имеет права ответить?
— Почему? У меня же письмо… Вот оно, — достает она письмо Андрея.
— Не трудитесь. Я ничего вам не могу сказать…
— Но как же? Я же мать… Сын едет на фронт… Я же должна его…начала взволнованно Вера Глебовна, но он перебил, крикнув военному у вагона:
— Комиссар! Подойди-ка сюда. Разъясни гражданке. Это по твоей части,и, круто повернувшись, пошел обратно.
Подошедший к ней военный, тоже в полушубке, но поменьше ростом, с мягкими чертами лица и не такой суровый, как начальник эшелона, слышавший, видимо, краем уха их разговор, спросил ее:
— Ваш сын в Малоярославце?
Она кивнула головой.
— Давно он там? — продолжил комиссар.
— Только прибыли… С Дальнего Востока. Он пишет, что пробудет, возможно, там несколько дней… Мне очень нужно его повидать.
— Да, я понимаю…
— Я не видела его почти три года…
— Не знаю, что вам и посоветовать, — участливо сказал комиссар. — В эшелон воинский вас никто не возьмет. Это исключено
— Что же мне делать? — упавшим голосом спросила она.
— Не знаю… Посторонних в эшелон брать запрещено.
— Но разве я посторонняя — воскликнула она — Я — мать!
— Не мучайтесь зря… Поищите другие пути.
— Их нет — других… И я буду ходить здесь день, если понадобится, и ночь, еще день, и найдется кто-нибудь с сердцем…
— Вы думаете, его нет у меня? Или вот у него? У всех оно есть. И у всех есть матери. Но есть строгие законы военного времени. Поймите это.
— Не понимаю… Я — мать! Я должна увидеть сына перед фронтом. Это мое святое право! — повысила она голос. — И ваши все законы и предписания военного времени перед этим священным правом — ничто!
Комиссар серьезно выслушал эту тираду, потом осторожно взял ее за локоть.