И добавила для большей убедительности:
– Потому что мы бедные.
На это я ничего не мог возразить и, сказав какую-то поучительную банальность вроде того, что бедность – не порок, наконец ушел.
Ее звали Камелия. Я узнал это, когда заполнял ведомость. Имя прекрасного цветка, которое носила эта хилая косоглазая девочка, воспринималось как плохая шутка. Может быть, ее мать смотрела фильм «Дама с камелиями» или просто ей нравилась экзотика и она думала, что это имя подойдет ее ребенку, который расцветет как прекрасный цветок. Но имя не шло девочке.
Через месяц, когда я снова пришел в тот дом, Камелия тоже была одна. На этот раз она без боязни впустила меня и гораздо уверенней расписалась в графе крупным детским почерком: Камелия. Не помню, чья. Ничья. Только бабушкина.
Бабушка, видно, распоряжалась и в мансарде, и в сознании ребенка как абсолютный монарх. Однажды я вынул из кармана конфеты. Купил их, между нами говоря, не для Камелии, а для себя. Тогда я в очередной раз безнадежно бросал курить, сосал, чтобы отвлечься, кисленькие леденцы.
– Возьми конфетку.
Девочка посмотрела на меня, потом на жалкое лакомство, и я заметил, как в озабоченном взгляде темных глаз отразилось душевное смятение. Желание взять конфету было сильно, но бабушкин запрет оказался сильнее.
– Не хочу! – ответила она и так сильно затрясла головой, словно хотела убедить и меня, и себя, что действительно не хочет.
– Почему? Ты не любишь конфеты?
– Бабушка сказала, что от сладкого бывает сахарная болезнь.
– Глупости. Сахарной болезнью болеют вовсе не от сахара.
– Бабушка не говорит глупостей.
– Не сомневаюсь. Просто она не знает. Человек не может знать всего. Я, например, знаю про сахарную болезнь, но если ты меня спросишь, что такое шизофрения, вряд ли смогу ответить.
– А что такое шизофрения?
– Не знаю. Я же сказал, что не знаю. Вот про конфеты знаю.
И поскольку в темных глазах я снова заметил колебание, пришлось прибегнуть к эксперименту:
– Смотри: разворачиваю конфетку, кладу в рот и – готово! Ну и что? Разве я заболел сахарной болезнью?
Девочку рассмешила моя глупая выходка. Смех был тихий, как у человека, который не привык смеяться. Но конфетку она взяла.
– Ты опять работаешь… – сказал я, увидев на кровати кусок простой белой материи и два клубка ниток – зеленых и красных. – Вышиваешь?
– Передник.
– Любишь вышивать?
– Не знаю…
– А кем ты станешь, когда вырастешь?
– Швеей.
– Неужели?
– Да. В той же мастерской, где работает бабушка. Там шьют детскую одежду.
– Зачем же становиться швеей, если тебе это дело не нравится?
– Потому… потому что мы бедные.
– И что из того?
– Бабушка говорит, что бедные должны по одежке протягивать ножки, а не гоняться за химерами…
«Как твой отец», – мысленно дополнил я бабушку.
– Тебе нравится в мастерской?
Девочка подняла на меня свои взрослые глаза, потом отвела взгляд и сказала:
– Там очень темно…
Последний раз, кажется, я видел Камелию весной. Поздней весной, потому что в тот день было очень тепло. Девочка, очевидно, по дороге из школы зашла в магазин. В одной руке она несла портфель – из тех, картонных, на которых написано традиционное: «Учение – свет, неучение – тьма», а в другой маленькую сетку, в которой лежала половинка буханки выдаваемого по «моим» карточкам хлеба, твердого и тяжелого, как кирпич, и какой-то промокший сверток.
– Я уже без ног от этих очередей… – Она говорила как взрослая. – Сейчас поедим с бабушкой хлеба с брынзой.
Пока Камелия говорила это, ее взгляд невольно остановился на продавце мороженого, который стоял со своей тележкой на противоположной стороне улицы, в тени пыльной акации, и сейчас обслуживал трех маленьких покупателей. Наполнив вафельные стаканчики ванильным мороженым, сверху для красоты и вкуса он положил по ложечке малинового.
Перехватив взгляд ребенка, я машинально полез в карман, где одиноко лежала пятилевовая бумажка. Ровно столько стоила пачка третьесортных сигарет «Солнце». К тому времени я уже отказался от борьбы с курением. И потому был немного удивлен, услышав собственный вопрос:
– А тебе не хочется мороженого?
Девочка испуганно посмотрела на меня, собираясь что-то возразить, но я опередил ее:
– Знаю, знаю, бабушка говорит, что вы бедные, а мороженое не для бедных.
– Бабушка говорит, что от мороженого болит горло, – невозмутимо поправила меня Камелия.
– Да, но это приятная боль.
– На лев или на три? – лаконично спросил меня продавец блаженства, когда я предстал перед его тележкой.
– На три, – с царственной небрежностью ответил я и подумал, что на оставшиеся два лева смогу купить только «Кариоку» – так мы называли тогда жалкую коробочку всего с восемью сигаретами.
Девочка напряженно следила за движениями продавца блаженства, а он, желая показать, что и ему не чужда известная царственная щедрость, добавил сверх порции еще одну ложечку.
Камелия протянула к стаканчику тонкую, испачканную чернилами руку, поднесла лакомство ко рту и зажмурилась. Трепетное ожидание было оправдано – мороженое с сахарином стали делать гораздо позже – и на лице девочки появилось счастливое выражение.
Но забытье продолжалось недолго.