Письмо нового: упражнение в забывании старого. Вызывание света и музыки оттуда и откуда-то снизу. Театр: пространство. Университетская набережная, лекция по дадаизму, представление продолжается. Разобранная постель, турецкий фильм.
Невидимая миру соль памятников. Испуг оглядки, речь о Спинозе, французский ритор Ренан, сто лет назад, двести со дня смерти. Символизм дат, мрамор Русского музея. Гранит, чугун, бронза. Одежда для летающих людей, плавающих и путешествующих. Спящих. Надо снова научиться. Буквы, точки, знаки вопросов. Вчерашний Куинджи в Русском м. Вчерашняя воскресная осень. Решетка, детские. Подставные лица, искусство кино. Роман, музыка, инструменты. Голоса. Детские книги об осени. Памятники: сад камней. Детская философия, музей. Игра. Тексты короткие и длинные как облака. Даты, птицы, дети. Учители словесности, драматурги, сочинители сказок и снов. Опустошение кругом, вокруг на несколько верст, как будто после падения. Ради карьеры лег бы, сказал Сережа из Москвы, из Хабаровска. Дальний и близкий Восток, заброшенные люди, спасаемые люди, спасающие. Москва и маски, мечта об Америке, как будто здесь… Ради пути, невежество пейзажа, натуральное. Природа вещей как трактат Лукреция К. О кар! Вороны осени. Кормление уток на канале. Средневековый Китай, собор Спаса на крови. Чугунная решетка. Вечером говорят о Мате Хари, марсианах, исчезнувших цивилизациях. Резервации для чукчей, вогулов, индейцев. Для нас. По ком звонит? Прощай оружие. Названия романов. Просыпаемся ото сна к сну. Репертуар движений, репетиций. Пейзаж как космический вчера в тумане. Трамваи, квартиры в воспоминаниях. Нить безумия сквозь тьму, огоньки, тревожная совесть. Поэт: может быть это повесть моя. Его, ее, местоблюстители имени. Престол это стул, это кресло, скамейка для музицирующих бодхисатв. Опять: воспоминание о той решетке храма. Металл, вошедший в музей музыки. Профессия пути, обвал, болота, пустыня и пустыньки. Семафоры, блуждающие огни, миражи. Морские соборы, решетки, гранитные обелиски, собаки, дети, свиньи, в которых вселили дух отрицания и сомнения. Обрыв, овраг. Названия русских романов. Обломов, капитанская каюта, чтение фрегата Паллада. Вру, не капитанская, а просто каюта морского офицера. Соль от тошноты. Ожидание розового платья, примерка пятнистого комбинезона, осень. Коллекция одежды, коровьи парни, ковбои далекого континента исчезнувших цивилизаций. Памятник платью, вообще, одежде. Памятник платья. Апофеоз маски.
Проповедь у пропасти. Смерть Спинозы триста с лишним лет назад. Речь Ренана сто лет назад, сто девятнадцать. Три века, сезоны. Статьи и речи. Головы у обрыва, тела в оврагах, слушатели и читатели речей. Не знать, не категорический императив, а знак вопроса о границах агностицизма. Степень незнания, ничего, Сократ. Уверенность в незнании. Знает что не знает, ничего. Всё. Полет над головами, оврагами, обрывами. Полет над романом. Протяжение: километры сезонов, килограммы, литры. Тетрадка из детства, где таблица умножения и единицы и меры, вес. Патафизика, микрокосм. Макро. Мокрая осень, утешение, платок. Ничего не понимаю, сказал профессор из Сен-Луи, университет Жоржа Вашингтона.
Тело мечты, ее архитектура, мосты, сады и парки, павильон, беседка дружбы, стилизованные руины, гроты, водопад. Музыка. Кино Московского вокзала, режиссер, какая нибудь женщина. Освещение, монументальные декорации. Философия вокзала. Блеск и нищета чего то, вещи в себе. Б. и н. Офицеров. Чаадаев и его письма. Чаадаев. Открытие того, что Бехтерев был. Существовал на самом деле. История его болезни, найденная в подвале, непотопляемая и несгораемая как рукопись куста.
Портрет работы Репина. Звонки и джентльмены. Вставай и открывай. Почтальон как в св. Писании. Или голос по проводу. Тема. В этот раз послание с воронежских холмов. Книга писем. История письма, история письменности. Соловьев во французском переводе, шестнадцатый год. Хоть имя это: о морали, войнах, религии. О религии, морали, войне.
Об одном и том же, вещи в себе. Русская идея, французский перевод, свет ночной лампы. Утро, криптограмма света, расшифровывай как Мата Хари. Лучшая роль Греты Гарбо. Прогулка до Московского вокзала под дождем, в зеленой пятнистой теплой куртке, офицерском тулупчике, в час, когда зажгли фонари. Книга, петербургские кладбища. Здесь и там поминальные доски под дождем, в сумерки. Тихо кланяюсь. Прав был тот швейцарец Цэш: как в Японии, ритуал в любую погоду. Наше внутреннее, вицеральное. Священное Писание, предание, врачебная тайна. Деонтология как у жрецов или в тайной войне. Потом явное с водами потопа. А пока тихий петербургский дождик, озарение фонарей. Вспыхивают как фонарики над Невой, название часа как в книге часов, памяти Рильке. Романтизм и эсхатология, консенсус после борьба. Лес коммунальной комнаты, вечером у режиссера, читающего книгу с забинтованной ногой. Иммобилизация как на войне, принимай гостей для беседы, после чтения. Постановка пьесы. Пьеса о богатырях, не нас, сожженная столица, древняя как мир. Книжность, крыша и мир. Дорога в У. Название романа. Поэт, страшащийся заговорить правду. Страх перед правдой как перед красотой, перед огнем, водой и ветром. Перед землей, ее углем, минералами. Ее металлом. Музыка в дожде, заключенной в металл подобно минералу. Иерархия камней. Чтение, перевод, прогулка до и после лекции. Опять поднимаешься по лестницам собора Гауди. Воображение и виденное в кино. Барселона. А здесь? Борьба с огромными во все небо мостами, поэзией садов и парков с беседками, павильонами, руинами, водопадом. Сжигание аллей, засыпание землей. Ю. Ты сердишься? Св. простота, сердечная. Хуже воровства. Генеалогия морали. Лучшее. Встреча с тем молодым человеком из Башкирии, Сибири, похожим на человека из прошлого(будущего) века. Словно сожженная столица. Русая бородка, волосы, хитроватые глаза. Урал, пасека, пчелы, травы, бабушка, воскрешающая наложением рук. Собирание разбитого гонщика. Доктор Ф. И воскресенья чудо. Моя речь была молчание, слушающее ухо. Он просил слова, а сам был мучительной и очищающей речью. Мое васильковое слово. Наш глагол. Создание третьей сигнальной системы, которой не дано. Ее строительство. Он сказал: разве я художник? Так, рисуем обезьян на заборах. Се артист, родная сестра.
Полюбил слушать п. в Университете перед сумеречным часом. Дождь и ветер за высоким окном. Одежда: камуфляж в тумане, на ветру. Дождь как вуаль в телевизоре.
Безумие и белизна. П(роза) белого листа, лица. Театр: городское п. Вода, огни. После лекции, петроградская осень. Книга Соловьева на французском языке в целлофане как роза или ветхая книга Бодлера о тысячелетнем возрасте, холоде под сводами. Особенно о волосах.
Вчера письмо на бумаге. Ответ Екатерины Вольтеру. К истории переписки. Бехтерев в военном мундире, в кресле как на коне, война. Не я увижу твой могучий, пушкинское настроение, пар экселлянс, defaitisme. Беспечность, поля, желтеющее дерево. Путешествие. Переписка с молодым поэтом. Почему поля? Потому что полевая куртка, в которой я хожу над Невой, по мосту, по Невскому п. Как по полю. Куртка пятнистая, называемая афганка, с мехом серого цвета. Искусство меха воротника. Поле борьбы сердце человека. Поле: сердце. Названия полей, Куликово, например. Поле переводчика, чистое. Дорога, тропинка. Как кстати сказать по немецки, тропинка, памяти немецкого философа? Поле, мирное и военное слово. Цветы после всего, до всего.
Опять одежда, мех, воротник. Мораль цветов, книга Ницше об обратной стороне полей. Сезоны и города. Одежда офицеров. Огни на набережной, на том и другом берегу реки. Резюме: вода, огни, военная одежда. Но военная не совсем, а частично как в послании апостола Павла. Куртка и ботинки, не считая кальсон. Одежда как платье для женщин, часть жизни, философия моды. Жиль Липовецки, перевод с французского. Теория и практика перевода. Одежда переводчиков, коса, история. Книга по истории проституции. Книгу видел однажды на площади перед вокзалом, листал, хотел купить, раздумал. История переводчиков, их душа, одежда, мысли.
Расцвели цветы болезни. Луг человека. Комната может стать вдруг лесом, где дышишь легко, комната для раздумий и медитаций как прогулок в лесу. История Арзамаса (книга).
Маргинальное состояние: поле письма. Аморальность цветов. Цветы вне политики, не для продаж. Цветы морали, максимы Лярошфуко, Шанфора, ля Б. Сор, из которого растут, не ведая чувств. Поля книги. Книга : ее кожа, переплет, золото тиснения, иллюстрации Доре. Амнезия, забвение, пустошь. Крапива, лебеда. Лопухи. Искусство притворяться, тавтология. Переводчик. Шкафы ломятся от шинелей и ватников. Русская одежда пар экселлянс. Преувеличение насчет шкафов. Один шкаф ломится.
Лекция в университете. Шестнадцать часов. До этих часов успеть съездить в академию, узнать насчет мамонушки, потом перезаложить кольцо в ломбарде. Вынести мусор в осенний двор. Опять тема дороги, вокзал. Характер: от противного. Вокзал это тупик, начало. Альфа и омега. Тайные знаки денег. Их неподдельность, теория ценности, фальшивость. Временное торжество мамоны, туалет вокзала. Запах. Тля, вор, зарывание монет.
Розовое платье, офицерский ватник о двух цветах, камуфляж и хаки. Бесплатность (дотация). Буддистский идеал. Перевод бестиария средних веков. Век каких-то географических открытий. Космос. Эсхатология, хоть слово это. Одни ожидания, скорость, нетерпение вплоть до апатии, невозмутимости лица ждущих. Оптические и другие обманы чувств (олфактические и прочие). Есть и другие скрытые, недосягаемые для обоняния. Восток восторгов: от неумеренных диких до самых спокойных, до самых. Запад, его спокойствие, рациональность и дикие вопли и гримасы. Отвращение. Кресла и кушетки психоаналитиков, их пациенты. Сны.
Осень переводчика, после лета и дворцов-и-парков, бывших царских в Петергофе и Царском селе. Литература барокко, черное и белое кино постмодерна, цветное как катины сны, анины, наши.
Ночь сомнения будто мы на Востоке: Москва, золотой купол и купола. Литература, то есть то, что остается после Трех обезьян, правда, белила и румяны смыты на ночь. Голубой кабак на Страстном бульваре. Как все тут сошлось, все совпало. Название бульвара, ангелы в небе, Эдит Пиаф, кока-кола, три обезьяны. Рядом цирк на Цветном бульваре. Его ботинки на моих ногах, Аня запрещает мне униженье, родная сестра как жизнь. Дикая жалость к его детским ногам. Попросил как сутенер как п. Из поэмы двадцать тысяч на постельное белье. А после : репетиция потопа, поездка в джипе по ночной Москве, до осеннего бульвара. Ночь в аниной постели, спасение в волнах. Подвиг Ани, новой и юной разведчицы, танцовщицы. Мне лишь оставила три ключа от постели. Саму увезли на джипе. Юноша-гейша спал усталый на заднем сиденьи. За рулем был папик Палыч, не противный и немного кантри, что придавало ему шарм. Тело Сережи, его шея, ботинки. Его, ее плечи, волосы, уснувшие голоса. Сожженная Москва, миф о Наполеоне. Мечты девушки о его шляпах и лаврах. Балет о корабле. Тот трюм были Три обезьяны. Голос певицы, который был послан нам для спасенья.
Названия площадей: Сенная, Театральная. Осенний бульвар.
Лекция профессора об авторе и вещи в себе. Рождение автора из пены. Швейцарцев деньги, американские д. Последние поменяны. Армия спасения как тот фонтанный дом. Вошла и выхожу.
Страх, дрожь осенних листьев. Моя душа. Семеновский плац, плач юных зрителей, смех. Памятник поэту и дипломату. Вдова Нина Чавчавадзе, принцесса. Прогулка переводчика от лекции до вокзала. Осень. Над Невой огни. Евгеника царей их дарвинизм. Памятник царю-плотнику на точках опоры как балет, подарок Голландии, в честь трехсотлетия визита. Голубоватый сизый дух той дискотеки, тех московских гей-обезьян. Но голос певицы проник и туда. Спасают волосы и голос.
Именно иллюминация, те английские гравюры, лубок, картинки в дыму воспоминаний. Туман тех обезьян. Пьеса Островского про Ларису, такой романс. Как на море битвы, туман. Пенье певицы о rien de rien, Аня как маркитантка юная, но не убитая совсем, еще живая. Пыль от п. Не на африканской войне, в столице Евразии, коричневая как в проруби вода, соль и лимон. Имена на цветных жилетках: Руслан, Сергей, всех не запомнишь.
Крайняя враждебность атмосферы, злой воздух. Ангелы трубили тревогу. Мне отдают в конце концов ключи от крепости, Аню увозят как трофей. Москва кабацкая, Москва трех гей-обезьян. Дно. Кровать как корабль среди войны. Приплыли на теплой спасающей постели к высокой горе под звук ангельских труб сквозь огни.
И небо было за. Поклон флигелю без фиги в кармане, возвращаясь с лекции по Фрейду, переводчику буддистов, Его сложность, возбуждающая французских интеллектуалов. Перечитать Кузмина. День Реформации всех святых, первое ноября. П. в своем отечестве как в чужом. Аня, ананасная вода, бар на Трубной. Тиски и тоска, превращение коричневой американской воды в ананасную. Ане становится плохо от обезьян, голосов. С. похож на эпизодический персонаж, длинные ноги, тело гибкое как у негра, лицо как у девушки с кудрями. Место гиблое, воздух губительный. Ангелы в черном небе. Соль на лимоне.
Путешествие из П-бурга в Москву. Московский вокзал как порт, огни. День рождения у фатальных женщин. Их белые лица под рисовой пудрой. Карта великих и малых геополитических открытий. Речь о Мальро в дубовом готическом зале, люди из дерева, жести, желе. Из редких металлов, пластмассы, воды и железа. Антропология, астрофизика, биомеханика. Сценическое движение и с. речь. Огонь. Дубовые двери монастырей. Решетка у храма, деревья, аллеи. Море вдали.
Московский вокзал, лабиринт греческих трагедий. Сатирикон Феллини, восемь с половиной, dolce vita. Музыка кино. Надо снова научиться. Императив репетиций, категоризм. Опять: речь о Спинозе в Гааге по случаю смерти в семьдесят седьмом году. Как будто и не умирал никогда, а лишь уснул, усталый. Аффекты.
Перенос тела Мальро в Пантеон. Собрание в дубовом зале по этому поводу. Белое и черное как постмодерн духовенство, начальник департамента культуры, писатель из Франции на букву Эль. Смерть Монтеня, французских писателей дипломатов, советников парламента, послов королей.
Об Ане. Цирк, шапито. Я входил к ней в клетку безоружный, взяв в руки лишь сладости (бананы, варенье, мороженое). Без шлангов с водой, пистолетов, ножей. Без атрибутов укротительства насилием. Она меня царапала, кусала, бросала сахарницу в висок. Без спросу брала сладкое. У нее была гладкая шерсть, изгиб спины. Хотела сама приручать укротителей. Зажигала зеленые глаза словно из китайского камня. Источник света в голове. Звериное нутро, обвислые груди, волосы, рот, особенно смех. Теплая постель без нее. Огни Москвы, запах духов. Точка опоры для революции, не давайте им точки о. Прячьте. Танцоры и танцовщицы. Полет звезд по своим траекториям. По своей оси. Теория полетов и переворотов. От Эвклида до Коперника, через Лобачевского. История линий и психиатрия. Точка опоры человека. Необходимость точек для памятника, живой человек ходит сам. История памятников, чтобы не падали их опоры как у мебели.
Середина жизни это Данте, его круги. А скука это итальянский кинороман в гибком как подошва переплете. Императив не говорить красиво, отливать истукана из золота, отливать и ваять золотое из молчания. Красивое, доброе, весеннее. А пока война по телевизору и в человеческих организмах, душах, сердцах. Плеоназм это избыточность. Золото кольца как медь колоколов на пушки во время Северной войны, фильм. Середина жизни это осенний свет из высокого окна, в четверг, седьмого ноября. Сквозь желтую занавеску как молчание, серебро разговора. Волнение слов в воздухе. Учение об аффектах, Барух Спиноза.
Математическая модель Вселенной. Сложность просчетов. Мир. Конструирование, биотехнологии. А тут такая простота. Вдруг найденное решение. Как у Ницше, по ту сторону цветов. Что такое круги? Как понимать: необходимость комментариев. Поля, поля. Сезоны. Сады, огороды, их возвращение к труду на земле. Мотыги, грабли, совки, лейки, лопаты, тележки на колесиках как в Египте. Только нет волов ( с гравюры). Везет и несет разумный человек сам. Философ, возделывающий свой сад.
Спираль как черная винтовая лестница факультета философии. Желтое здание на менделеевской линии. Таблица элементов, система. Пустые окошечки. Круг первый, круг второй: названия русского черно-белого кино сезонов. Яма, потом снег. Горы, лес, когда едешь из Арзамаса в Нижний. Черно-белое кино богаче чем цветное, такое кино. Тоска по идеалу, в конце постмодерна. А может быть уже начало другого. Где конец, а где начало? Век религиозных войн. Война языков. Доски судьбы, как уйти от них, куда? От этих видимых и невидимых скрижалей. Расчеты и просчеты все в одном черновике, потом и до белизна страницы. Московский вокзал словно у Данте.
Садовая сорок два, Сенная площадь, здание кинотеатра, где я смотрел когда-то восемь с половиной, здание ломбарда. Киноломбард. Встреча с моим доктором Е.В. Я выходил с не видимой миру квитанцией в кармане в моем офицерском тулупчике. Его неожиданное сообщение о том, что Татьяна Анатольевна, узнав о моем положении, изволит послать пятьдесят тысяч. Это ли не римейк киноромана. Прошлое и настоящее на Сенной площади, где строится новое метро. Летом, на этом месте гуляли с правнуком Достоевского, его женой, Лукрецией, английскими барышнями. Полевые цветы были подарены Лукрецией жене правнука. Психоанализ докторов, яд, который они привозят для старца Феликсу Юсупову во дворец на Мойку: вчерашнее кино. У последней черты, слова из романа Ленина. Эпиграф к фильму. Слова мэтра, которые мне вспомнились, которые все звучат, слова, сказанные им во Франции. Мэтр маньеризма сказал: может быть, больше ничего не напишет. Нек плюс ультра. Круг в церкви, из фильма Гоголя. Вий. Круг, начерченный ночью в церкви, чтобы защититься. Сон об оживающей мумии гран-тант. После распутинского кино. Выбор между большим и меньшим злом, свобода выбора до абсолюта. В ожидании, формула относительности. Измеряй, где меньшее, где большее зло. Отойди от зла и сотвори благо. Улыбка Лярошфуко.
Сквозь сон Петербурга-Москвы на желтой бумаге путешествия. На желтой бумаге ревности, то что написано на Осеннем бульваре Москвы, в ту ночь, в то утро, желтой ручкой. Москва — П. Но не Петушки а Петербург.
Гравюра Дюрера над головой, там где иконки, ангел побеждающий. Св. Михаил, какой-то конь, топчущий крестьян. Кто на коне, не помню. Лики К., композитора и просто известного человека на стене, словно лик проступающий как в Писании. Здесь он очевидно был приклеен аниной рукой. Я думал, как она забиралась на потолок и клеила лик из газеты. Она рассказала сон об этом удивительном человеке, праведнике, пророке не в своем О. Как он являлся к ней после известного события во сне, как он делился с ней своею силой.
Анино слабое тело, после той голубой дискотеки, трех обезьян, увезли на джипе, меня высадили на О. бульваре, дали три ключа, один лишний как от сдающегося города-крепости. Но разве я Н. по крови моей? Дали как двадцать серебряников двадцать тысяч рублей на постель из Москвы в П. Наш покровитель Палыч человек на ходулях как в театре. Восстановление отношений с Аней как на войне. После Москвы импрессионизм. Марсово поле, тропинки новых солдат, кладбище. Возвращаемся от Коли из его п. салона, мужья и любовники. Словно в опере М. Я им рассказывал про поезд Москва — Петербург. Про Москву, Трех обезьян, умолчав про белых ангелов и голубых человечков на стенах этого клуба как в первобытной пещере. Про голос певицы, еще раз певицы. Именно выводят голоса. Выходи и спасайся из этого дна. Салоны Москвы и Петербурга, Декамерон. На Театральной площади мы сходимся. Речь о Москве. За речью стоит памятник и не один. Огромная фигура как небоскреб ампир, кумир как поэма Медный всадник, рядом фигуры Д. и Мцыри с барсом. Люблю тебя как сын как русский пламенно и нежно.
Несгорающее слово памятника. Я стоял рядом с неповерженным кумиром и восхищенно думал. Ангелы как дикие гуси унесут тебя если сам не можешь полететь, если ослабеешь, плавающий и путешествующий. Речь как из горящего куста. Музыка и свет.
В Москве я тоже встретил мужей и любовников. Итальянская опера везде как на картине любимой графом. Граф, барон, маркиз. Садизм, мазохизм. Критика постмодерна. Садомазохизм, тоху-бовоху, марксизм-ленинизм.
В Москве я посетил станцию Кропоткинскую в память о князе К. Накануне мы проходили по этому осеннему бульвару с А. Черный памятник в сиянии. Рядом китайские или маньчжурские монстры, собаки или свиньи, швайнхунды из зеленой яшмы. Мы с ней шли как плыли на свидание на Смоленскую с любовником-мужем. Просто любовником. Его простуженное тело, о маленькая гейша с шоколада. Алая обертка, красная куртка, зюс. Танцующий юноша. Приближение и удаление, просвещение языков, театр В. Максимова. Самурай или дама чувств по Арто.
Девушка с осеннего бульвара Москвы, та Аня, словно сестра гейши-гея, я, которому дали денег на белье, предварительно разорив как Рогожина на три бутылки кока-колы в гей-клубе, в тех джунглях, где ангелы и Э.Пиаф.
Это огромный монастырь в стиле Гауди, постмодерн, барокко черное и белое как в Сибири, танцы Кино, борьба в том баре, в том клубе трех обезьян. Нет дыма без огня, черные тела солдат любви. Белая Индия, костры, картины гор, московский музей в арбатских переулках. Тишина.
Униженье через коричневую воду, американскую, хуже ананасной, через поклоненье страданью, в ее глазах, преклониться чтобы возвыситься, приплыть через тьму вод и воздуха к той горе, ее постели. Война языков, три обезьяны. Момент падения, огонь, сизоватый дым, тени. Неописуемый ужас тех страданий, тех тел, падших туда, тени тех стен, безымянность, кроме имен подававших воду и еду. Тропическое дно Москвы.
Возвращение в Петербург на кр. стреле как на белом слоне. На желтой бумаге, оставленной Аней, пишу о евразийской впадине. О тундре, цветках в пыли, индийском кино, французских и русских, иных писательницах, тонких пальцах, пыльце от букв, птицах, воздухе и воде, деньгах из жести. Кризис бумаги денег, ее Сибирь, ее запахи. Без-домные, без-работные. ИНЫЕ.
Армия спасения, без войны. Их глаза, уши, аппетит. На кухне рядом со Смоленской. Их ванна, джипы, желанья. Распад, падение, полет.
Сама себе закон, стихи об аниной войне, военный суд. Кино о женском платье. Одна мечта, сгорающая как тело в платье, ее руки в машине, ее усталость. Дома терпения горят. Страсть, которую одену в платье, дам ей имя. Мечта о несгораемом платье. Сгорает, а тело остается как дом для души. Перед тем, как он пошел мыться, я вызвал его из ванны, тонкий крючок сломался случайно, он вышел сам, в полотенце на бедрах, короткая лекция в прихожей. Кафедра из дуба. Зоя тихо пела как девушка из хора, он стоял босиком и слушал. Когда я закончил лекцию, тихо сказал, не стой на сквозняке.
Такой сквозняк чувств, надрыв, изнеможенье. Впору ломать все стулья. Аня, А. Македонский в своей империи, Наполеон в Москве. Лекция в октябре, Нева в огне, вода в гневе. Хорошо гулять в такую погоду, романс городской. Музы, их тела обнажены и полуобнажены в ожидании, Москва, Смоленский бульвар. Он вышел специально из ванной, чтобы проводить меня, с полотенцем на бедрах, с трогательным изгибом спины и шеи. Не стой на ветру, сказал я, строкой из стихотворения.
Она не приехала проводить меня ночью на вокзал. На Красную стрелу как на Белого слона. Испугалась тьмы, обещания сна. Рассказчица снов как Ш. Провидица, пророчица. Как новое русское кино: едем осенним бульваром ночной Москвой, в огнях иллюминации, дураки и дороги как в сезоне в аду у Рембо.
Война смыслов, код от дома на Осеннем бульваре, толкование слов. Вот целых три ключа, ночь московской мечты, спящий юноша как танцовщица на заднем сиденьи. Конец, рудимент звериного. В комнате я и К. Белой фотографией на потолке. В утренней комнате Ани. То, что поднимает на этажи Москвы. Как будто в башне перед столпотворением, смотрю вниз на огни. Тени геев из трех обезьян, бирки гарсонов с именами, все исчезает, остается небо Москвы как византийский купол.
Верлибр о светло-сером. Восьмое ноября, день смерти Ч. Круглый собор полка, турецкие пушки, огонек сквозь ограду и ветки. Мечта о кладбище, поездка на маяк. Прогулка по другому кладбищу, мечта о музыке и пении, поминальной литургии. Вышло другое пение. Революция, хижины, дворцы и хищники двух полов. Джунгли, африканский тропический лес, тундра, наш лес. Переводчик на голубом покрывале эпохи модерн, во времена постмодерна, запущенных кладбищ. Восстановление церкви, дождя и снега.
Возвращение к сезонам, музеям, мирной жизни. Запустение, среди всего памятники птицам. Мировой мир после мировых войн. Военный мир, дворцы, хищные птицы с голыми шеями. Небо затянуто дождем, камуфляж. Включили желтый свет, золотое окно. После той прогулки не на то кладбище спал. Тоска не знаю по чему. Не то кладбище было как свое не чужое. Вокзал и кладбище. Хижины разрушаются под порывами ветра с океана.
Осеннее кладбище, дорога на океан. Салоны женщин, мечта о музыке. Хор в полковом соборе остался сзади, вместе с мечтой о мосте и беседке. За окном хор, пение, трофейные турецкие пушки из чугуна. Городские прирученные животные. Там, тогда, сон на Осеннем бульваре в аниной кровати. Словно во сне-Москве. Интерпретация текстов в помещении, в разных интерьерах, на св. воздухе, в разных сферах. Голоса осенних кладбищ, стих Клюева. Огни побеждающие. Платье для прогулки в сторону Университета. Военный тулуп похож на шубу оперного певца. Тулупчик. Слово ласковое как сестра или брат. Нравственность одежды, ежедневность театра, между двух репетиций. Греческое понятие, индийское, китайское, японское, восточное. А также западное, кельтское, каменное, лесное с деревянными голосами. Рыцарский идеал.
Все о своем, лекция профессора об авторе. Резюме: не всякий пишущий автор. Веник, баня, церковь, где теперь метро, концерты, баня. Подземное и небо в разные часы. Как в любую погоду самолет. Имя того молодого человека Уфимцев. Чужие тела как язык. Дневник во сне, фильм Бунюэля, имена как у братьев Гонкур.