— А вдруг нас кто-нибудь увидит? — прошептала Наташа, оглядываясь вокруг.
— Никто нас не увидит, — Сашка торопливо расстегивал пуговки на ее груди.
Он был не прав.
Сорока все видела.
Потому что следила за ними.
Она все видела.
И то, как они целовались.
И то, как юноша медленно и осторожно стал заваливать девушку на покрывало.
Потом они долго целовались лежа.
И руки паренька не знали покоя.
Особенно правая. Сорока все видела.
Скользнув под подол платья, она, эта рука, так и оставалась там.
Потом юноша стал на колени. И это сорока хорошо видела.
Ноги девушки были теперь совершенно обнажены. А платье смято на животе.
А он, паренек, стал стаскивать с девичьих бедер маленькие белые трусики.
Потом он снова припал к своей подружке.
Сорока не упустила ничего. И то, что брюки паренька стали сползать вниз.
Потом сорока заметила какое-то новое движение, но особого значения этому не придала. Потому что оно было, по ее мнению, неопасно ни для нее, ни для ее гнезда. Она заволновалась гораздо позже, когда они встали.
А то, что происходило сейчас ее не волновало.
Она не понимала этих слов, которые слышала.
— Наташенька, тебе больно, Наташенька? — шептал Сашка, задыхаясь от страсти.
— Да, мне больно, больно, — словно откуда-то издалека доносились ее слова.
— Наташенька, миленькая, потерпи, потерпи, я сейчас, я сейчас.
Он толкал своего напряженного героя, но что-то препятствовало, Сашка явно ощущал это. И это ощущение, понимание того, что он все-таки добился своего, что он лишает Наташу девственности, от этого, казалось, его кровь вот-вот закипит. Его небольшой опыт с Катей говорил ему, что он на верном пути, что кончик его органа попал куда надо и теперь нужен лишь решающий толчок, и вот его-то он и не мог совершить. Ему хотелось, чтоб девушке не было сильно больно, но она громко вскрикивала и дергалась под ним. Получалось, что ей больно, но и отпустить он ее уже не мог.
Из какого-то отдаленного участка памяти вдруг всплыли наставления Кати.
Насчет того, как парень должен вести себя с девственницами.
И решившись, он крепко прижал Наташу и толкнул себя в нее. Сильно толкнул.
И проник в нее. Он преодолел это вожделенное препятствие.
Девушка дернулась и резко вскрикнула.
Он проталкивался вперед, вперед. Было туго, но преграды больше не было. И он вошел в нее полностью. Получилось!
О, боже…
Наташа взвизгнула, но Сашка, поняв, что произошло, заглушил ее вопль поцелуем. И стал двигаться. Вперед-назад. Вперед-назад. Вперед-назад.
Тут он уже знал, что и как.
— Любимая! Наконец-то! Ты моя! Моя! — едва не кричал он.
— Саша, Саша, о боже! Саша, — всхлипывала она в ответ.
И тут он понял, что она плачет. Что по ее лицу текут слезы. Но не было на свете силы, способной остановить его в эту минуту. Он овладевал Наташей. Ее глаза были закрыты, а все ее тело двигалось в такт его сильным движениям.
И он продолжал свои толчки, такие сладостные, такие неуправляемые, восторг обладания был таким сильным, что в высшую минуту, которая наступила очень скоро, Сашка громко вскрикнул, он вонзился в нее, вся его душа, казалось, завибрировала от страстной конвульсии.
Сашка кончал.
И он кончил.
Потом он, опираясь на локти, обессиленно уткнулся носом в Наташино плечо. Все его тело дрожало. Он был готов умереть. Потому что он, наконец, овладел Наташей. Овладел своей любимой девушкой. Боже! Она оказалась девственницей! Целкой! А он еще сомневался…
— Наташа, я люблю тебя, — это были первые слова, которые он смог сказать.
— Сашенька, Саша, что мы наделали, — панически шептала Наташа.
Она всхлипывала. Она плакала.
— Любимая, все хорошо. Теперь ты моя! Наташа, ты — моя женщина!
— Саша, что теперь будет? Саша, я боюсь!
— Не надо ничего бояться. Наточка. Я же надел эту штучку. Все будет хорошо.
— А ты меня не бросишь? Сашенька!
— Никогда, никогда, любимая!
— Мы будем вместе? Всегда-всегда?