Нары в три этажа. Грязь. Керосиновая лампа. Примус. Огрызки еды на столе.
Навстречу подымаются с нар, выходят из углов артисты разных жанров. Дрессировщики и атлеты, клоуны и акробаты, жонглеры и канатоходцы, певицы и цирковые танцовщицы. Они одеты пестро, причудливо, своеобразно; и их национальность, и жанр, и возраст, и вкус - все отразилось в костюме.
Они восторженно встречают советских воинов.
Кричат.
Аплодируют.
Музыканты ударили в барабан.
Они искренни, все эти оскорбленные и униженные Гитлером люди, освобожденные сейчас Красной Армией.
Они впервые видят советских воинов.
Кончились страшные дни бомбежек, голодовки, немецкого произвола.
Они кричат об этом радостно и восторженно.
Ничего нельзя разобрать. Только отдельные слова: "Красная Армия", "Спасибо", "Ура", "Славяне"...
Оглушенные и смущенные стоят Савка и Слюсарев.
На шум вдруг приходят французы.
Они все с красными галстуками. Выстраиваются в дверях, подымают кулаки, кричат: "Рот Фронт! Виват!" - и бросаются к русским.
Мадмуазель Жоржетта, хорошенькая танцовщица, целует Слюсарева.
Французы ставят на стол три бутылки бордо.
Наливают вино в стаканы.
Один из них, пламенный брюнет, произносит речь.
Ее не понимают присутствующие, но слова "Россия", "Совета" понятны всем - и "Виват! Ура! Хвала! Слава!" покрывают слова оратора.
Слюсарев смущенно говорит Савке:
- Ой, зазнаемся мы с тобой, парень! Лопнем от гордости. Гляди, как встречают!
Вдруг смолкают крики. И Слюсарев понимает, что теперь он должен сказать спич.
Он нерешительно берет стакан с вином.
- Товарищи артисты! - говорит он негромко. - Спасибо вам, конечно, за доброе слово. Мы с товарищем моим от лица всех советских воинов благодарны. Хоть вы, конечно, преувеличили нашу роль. Но мы делали что могли. Как нам велел советский народ.
Снова овация, снова крики и аплодисменты.
- Так! - продолжает Слюсарев. - Гнали мы Гитлера от самого Дона и догнали его до Шпрее. С тем и в Европу пришли. Ну что ж! Мы свой долг исполняем. Потом уйдем. Горькая у вас Европа, как я погляжу. Ну, это ваше дело. Я в это встревать не буду. Помещения тут чистые, хорошие, а культуры мало. Не видал я книг по квартирам. Не любят тут, видать, книгу. А мы любим. У меня у самого хоть небольшая, а есть библиотечка... по книжонке собирал. Но это я к слову, потому что мы, советские люди, любим культуру и искусство, хотя бы и цирк. И я с товарищем моим рады, что штыками нашими дали мы свободу и вам, товарищи артисты всей Европы. А там - ваше дело. Извините, если не так сказал. - Он поднял свой стакан и зычно, по-солдатски, закончил: - Да здравствует человечество!
...Слюсарев и Савка выходят со двора.
Чех с обвислыми усами провожает их до машины. У него в руках все еще краюха слюсаревского хлеба.
Они останавливаются у "виллиса".
К ним вдруг подходит какой-то толстяк в клетчатом пиджаке и котелке.
Он приподымает котелок, церемонно раскланивается, потом достает из бокового кармана бумажник, а оттуда паспорт и какую-то бумагу. Все это он протягивает Слюсареву.
Чех равнодушно смотрит, жует свои усы.
Слюсарев недоуменно берет бумаги.
Читает про себя... и вдруг хохочет.
Савка смотрит на него удивленно, человек в котелке - испуганно.
Чех уныло жует усы.
- Это когда же вам выдали, господин? - спрашивает, наконец, Слюсарев, показывая бумагу.
Человек в котелке что-то быстро говорит по-немецки.
Чех переводит:
- Он говорит: эта бумага выдана год назад.
- Ну и предусмотрительный же народ! Ну и далекого ж прицела люди! покрутил головою Слюсарев. - Одно слово - нейтралы! - И он объясняет Савке, протягивая бумагу: - Год назад выдано... на русском языке... швейцарским консулом... с просьбой к русским властям оказывать этому господину содействие. Ну и ловкие ж люди!
- Гитлер - капут! - вдруг гордо произносит швейцарец и подымает над головой руку, сжатую в кулак.
- Капут? Ишь храбро как говорит! - усмехнулся Слюсарев. - А небось позавчера кричал "Хайль Гитлер"? Ох вы, нейтралы!.. Кто он такой? спрашивает он у чеха.
- Артист. Имеет танцевальный номер.
- Танцор? Этот? - Савка с удивлением рассматривает толстяка.
- Нет, он не танцует. Он имеет номер. Труппу.
- А-а?.. Подрядчик, значит...
- Чего же он хочет от нас? - спрашивает Слюсарев.
Чех обращается к швейцарцу, тот отвечает. Чех переводит: