- Но ты не убил его... И не мог бы убить... и пойдешь дальше.
- Да. И пойду дальше. До конца. - Он потер висок. - Зачем же шел? (Пауза.) Он усмехнулся. - Когда англичанин или американец идет на войну идут они из-за доллара. Когда немец воюет - воюет он из страха дисциплины или ради разбоя. А когда русского подымешь на войну, то воевать он пойдет ради... ради человечности. (Пауза.) Да, я потерял дом, семью, детей, но это я - простой русский человек - спас человечество. И этим моя душа довольна.
- Я знаю это, - тихо отозвался Автономов.
Вдруг им навстречу из каких-то железных ворот с решетками выходит странная группа.
Это - пять человек в полосатой тюремной робе.
Костлявые, заросшие седой щетиной, страшные, они больше похожи на призраков, чем на людей.
Они стоят у ворот тюрьмы, еще не зная, куда им идти и что делать.
Они жадно вдыхают ветер свободы.
- Вы кто такие? - спрашивает их Автономов.
Увидев русских, они как-то сразу оживляются, их лица светлеют, на глазах появляются слезы.
- Кто вы такие? - участливо спрашивает Автономов.
- Мы? Мы - немцы, - по-русски, но с сильным акцентом отвечает ему самый старый из них, седой человек с редкими длинными волосами.
- Немцы? - удивленно переспрашивает корреспондент и невольно бросает взгляд на их тюремные куртки, на обрывки кандалов на ногах.
Старик усмехается:
- А вы думаете, что немцы бывают только палачи? Есть немцы-жертвы! - И просто прибавляет: - Мы - коммунисты.
И тогда Автономов вдруг порывисто бросается к нему и хватает его руку.
Он трясет ее долго и молча.
А остальные четверо подымают над головою сжатые кулаки.
- Рот Фронт!
И вспоминается Красный Веддинг.
Сжатые кулаки, сейчас костлявые и покрытые седою шерстью, они были когда-то грозными, могучими. Их было пять миллионов, но они не могли остановить Гитлера.
Старик трясет руку Автономова и плачет.
- Когда-то... - говорит он сквозь слезы, - я хорошо говорил по-русски. Я жил и учился в Москве... И я мечтал - о да! - о свободной Германии... Простите, я плачу... Но там, - он показывает на тюрьму, - там, в Моабите, я ни разу не плакал.
- Куда же вы идете теперь? - спрашивает Дорошенко.
- Куда? - старик оглянулся вокруг. Развалины окружали их, кирпичная пыль и дым. Но таким просторным казался вчерашнему узнику мир, что он широко распахнул руки, не в силах обнять его. - Мы пойдем... в Германию, - сказал он. - В нашу Германию. Ах, товарищ! Это вы спасли Германию от Гитлера для нас, для немцев. Спасибо!..
Он трясет руки Дорошенко и Автономова; его товарищи делают то же.
...И вот они уже идут на Моабитштрассе.
И Автономов тихо говорит им вслед:
- Счастливого пути, товарищи!
...И снова гремит музыка боя.
Развалины. КП Васи Селиванова.
Телефон в расщелине стены.
Вася лежит на земле. На кирпичах перед ним расстелена карта.
Рядом сидит Галя.
- Нет, ты гляди, гляди, Галя! - возбужденно говорит Вася, тыча пальцем в карту. - Вот мы. А вот, рукой подать, Шпрее. Мост "Мольтке-старший". А за мостом уж, - сказать и дух захватывает! - рейхстаг. А? И вдруг не мы... а? И он с силою хлопает ладонью по карте. - Как же не мы?
- Не горячись, Вася, - шепчет Галя. - Очень я тебя прошу - не горячись!
- Как же не горячиться? Ведь это мой, мой рейхстаг, я к нему грудью пробился. Нет, кабы я был генералом, я б позвал к себе... меня и сказал бы... мне: "Комбат Василий Селиванов! Ты геройски прошел от Дона до Берлина. Хотел было я тебя окраиной пустить, но ты хоть и не гвардеец, а геройский командир и сам прорвался в центр. Поэтому бери-ка ты, брат, рейхстаг!" И я бы взял.
- Ты не горячись, Вася. Ты береги себя. Ну, хоть ради меня.
Она с любовной нежностью смотрит на него.
У него воспалены от бессонницы глаза. Он похудел. Волосы его выгорели. Лицо в пыли.
- Побереги себя, Вася! - тихо шепчет она и вдруг отворачивается от него и, не глядя, застенчиво и чуть слышно шепчет: - Я люблю тебя, Вася!
- Любишь? - удивился и обрадовался он. Схватил ее руки. - Сказала-таки, наконец! - Он нежно смотрит на нее и тихо выпускает ее руки из своих. - А сказала... не вовремя. Эх, Галя! Не вовремя сказала. Вот теперь я буду свою жизнь жалеть... мечтать о счастье... а это нельзя сейчас. Нельзя. Не надо.
- А я ведь не труса люблю. Я люблю героя, Вася. - Она тихо берет его руку: - Ты не жалей ни себя, ни меня, ни жизни... Ты только... береги себя от напрасной смерти. А если надо... Ну что ж. Я ведь люблю тебя. Навеки.
Кирпичная пыль с развалин летит на них.
...Сигнал.
Атака.
Ночь.
Прямо на зрителя бегут бойцы.
Луна на штыках.